сами. В таких особенных случаях заранее подбирают ответы на вопросы,
которые может задать базилевс. Твое донесение особенное. В Канцелярии
подберут справки о Таврии, о русских, о тебе, обо мне, будут ждать вести о
смерти князя. Когда она поступит, базилевсу сразу доложат все. Не
поступит? Будут еще выжидать, выжидать, найдут час и все же доложат. В
обоих случаях и мне, и тебе будет плохо.
- Но за что? За что? - повторял Склир, как-то сразу упав духом.
- Разглашение государственной тайны, - сказал Поликарпос, переходя в
наступление. - Я твержу, твержу, а ты будто не слышишь.
- Превосходительнейший! - воззвал Склир, и Поликарпос заметил себе:
наконец-то вспомнились приличия. - Превосходительнейший, кто упрекнет нас
в разгласке, если мы положим печати и напишем: государственная тайна?!
- Опять "мы"! - упрекнул Поликарпос.
Склир проглотил, и Поликарпос продолжал поучать:
- В Палатии все секретно, нет ничего для оглашенья. И все знают:
истинно тайно лишь сказанное на ухо. Таковы люди, любезнейший. Канцелярия
тебя не пощадит. Первым на тебя обрушится сам базилевс. Я же говорил тебе:
он великий знаток канцелярий и блюститель формы. Что ж? Убедился? Удержал
ли я тебя от греха самоубийства?
- Я подумаю...
- Как хочешь, как хочешь, но... - Поликарпос внушительно воздел к
небу перст указующий, - что бы ты ни надумал, забудь о моей подписи и
печати. Галеру тоже не дам. И ничего я от тебя не слыхал. Ни-че-го!
- Я не умею убедить тебя, но чувствую, что ты лишаешь меня заслуги
перед империей, - пробормотал Склир. У него мелькнула мысль самому плыть в
столицу. Нет, Поликарпос не даст галеры даже в Алустон...
- Ты упрям, будто женщина, - упрекнул Поликарпос. - Будь же мужчиной!
Ты еще помолишься за Поликарпоса. Когда-либо, найдя случай, ты наедине
откроешься базилевсу. И он наградит тебя.
- Когда? - с горечью спросил Склир. - К тому времени все забудут
Ростислава. Кто награждает за давно прошедшее...
- Разное бывает, - ответил Поликарпос. - Не всегда дают награду даже
за исполнение приказаний. А так, за сделанное по своей воле? - Не получив
ответа, Правитель закончил: - Думаю, ты умолчишь. Тебя могут заподозрить,
будто ты из корысти приписал своим действиям естественную смерть.
- Что же я получаю? - горестно спросил комес.
- Как что! Ты забыл нашу беседу перед твоим отъездом? - удивился
Поликарпос. - Ты утверждал, что если империя и выгонит Ростислава из
завоеванной им Таврии, то тебя и меня не найдут в числе победителей. Коль
твое снадобье хорошо, ты можешь жить спокойно. И я тоже.
- И только...
- Как! Разве этого мало?! - воскликнул Поликарпос.
Склир встал, собираясь уходить. Поликарпос приподнялся со словами:
- Итак, тайна, тайна. Надеюсь, этот молодой человек, твой
подчиненный, ничего не знает?
- Никто не знает. Я ограничился известием о том, что русский князь
болен и. умрет через семь дней, - ответил Склир, бессознательно смягчая.
- Великий бог! - Поликарпос подскочил с живостью толстого, но
сильного телом человека. - Кого ты и з в е щ а л?
- Встречавших на пристани.
- Но ты признался!
- Нет, я просто сказал то, что сказал.
Овладев собой, Поликарпос небрежно кивнул комесу. Конечно. Он,
Правитель, покончил с этим человеком. Глупость - опаснейшая болезнь.
Неизлечимая. Потратить столько времени, чтоб обуздать Склира, как дикую
лошадь... Успеть в трудном деле - сбить со Склира задор. Ведь он в упоении
мог бы просто приказать солдатам схватить Наместника, с ним шесть-семь
сановников, объявить их изменниками и послать к базилевсу за наградой!
Мало ли чего не совершали начальники войск, и многое сходило им с рук.
Было поздно. Придется отложить до утра быстрое следствие об
откровеньях этого Склира.
Дурак, дурак! Вот таких, таких любят женщины, подражая Венере,
покровительнице страстей, избравшей тупицу Париса! Ай, ай! Нет сомненья -
этот пустил в дело яд, и русские могут выместить свой гнев на неповинной
провинции. Что делать?
Правитель пошел в детскую спальню. Пять кроваток. Старшему - десять,
младшей - три года. Тихо. Светит лампада. Обе няньки мирно сопели у двери.
Здесь привыкли к вечерним посещеньям отца. Поликарпос обошел детей, крестя
их, как обычно. Все дети - таврийцы, все они родились в херсонесском
палатии.
Поликарпос женился поздно, перед назначением в Таврию. Пришла пора,
нашлась хорошая невеста из семьи со связями в Палатии. Поликарпосу
повезло: ему досталась рачительная хозяйка, заботливая мать, разумная
женщина.
Не ее вина, что привычки мужской холостой жизни, да и в таком городе,
как Столица империи, не совмещаются с семейной жизнью. Были у Поликарпоса
некие услады до Айше, было нечто и после измены сирийской прелестницы.
Такое скрывают из чувства приличия. Жена, конечно, знала, знает и разумно
помогает мужу притворным незнаньем. Поликарпос уважал женщину, с которой
его связал бог.
Жена крепко спала, когда Поликарпос вошел в супружескую спальню.
Шепча молитвы перед ликом святого, чье имя даровали ему при крещении,
Поликарпос в тысячный раз постигал мудрость церковных канонов. Воистину -
богочеловек. Бог также и человек, иначе людям погибель, иначе ни им не
понять бога, ни богу - их. "Пойми и прости во имя невинных детей!" -
просил Поликарпос. Слезы жалости к себе, к детям, к людям, к отравленному
русскому и, может быть, к самому отравителю катились по круглым щекам.
Искренне, не для докладов. Хотелось быть добрым и чтобы другие стали
добрыми. "Ах, если бы Склир похвастался либо его яд ослабел от храненья!
Бог мой! Сделай!"
Бог послал Поликарпосу ночью крепкий сон и свежую голову утром. Он
восстал от сна с ростками надежды. К полудню Правитель успел расспросить
старого кентарха из Бухты Символов, нескольких встречавших Склира,
кормчего галеры, ходившей в Тмуторокань, его помощника. И ростки увяли.
Склир не показывался. Забрав половину тмутороканских подарков,
состоявших из икры, соленой и копченой рыбы, такой же дичины и небольшого
количества выделанных мехов, комес засел у Айше. Поликарпос ревновал,
ревновал по-настоящему, сам дивясь на себя. Он же, казалось, давно
примирился с изменой сириянки. Почему же теперь?
В Херсонесе и в Бухте Символов стремительно распускались семена,
посеянные комесом Склиром в минуты возвращенья. И вероятно, не им одним.
Ведь даже гребцы были свидетелями расправы с подарками на тмутороканской
пристани.
Как все правящие, которые привыкли пользоваться соглядатаями, умея
приучать их не добавлять собственных домыслов к чужим словам, Поликарпос
давно не удивлялся меткости народной молвы. Есть много безымянных
талантов, способных разгадывать намеки. Комес Склир не поминал о яде.
Соглядатаи передавали: слухи утверждают, что сам комес хвалился отравой.
Толпа презренна: спросите философов. Одни готовы ее уничтожить,
другие хотят переделать; такую, как есть, не приемлет никто. Однако ж
слова, брошенные на поживу толпе, подобны незаконченной статуэтке, которая
попала к скульптору. Доделает и найдет покупателя. Поликарпос не гнушался
толпы.
И все же слух - только слух, а удачливые пророки, вопреки болтовне об
их славолюбстве, в чем повинны и сами они, первыми огорчаются исполненьем
предсказаний - грозных предсказаний, хорошие редки.
На пятый день моряки с русских и греческих судов, прибывших из
Тмуторокани, рассказывали о тяжелой болезни, внезапно постигшей князя
Ростислава.
Епископ Таврийский по собственному почину и самолично отслужил в
херсонесском соборном храме молебен о здравии князя Ростислава. Имперское
духовенство давно отучилось препираться со светской властью. Епископ не
просил разрешенья Правителя, за что тот был благодарен. Святитель знал не
меньше Наместника, если не больше. Не нарушая тайны исповеди, духовники
извещали владыку о страхах верующих. Умный человек, молебствуя о
Ростиславе, пытался помазать елеем рану. Но и осуждал, ибо в нашем
двойственном мире нельзя совершить что-то цельное, единое.
В тот же день два тмутороканских корабля, не закончив дел,
отправились домой. Они спешили в Тмуторокань с грузом слухов, такого не
понять разве младенцу.
К вечеру соглядатаи принесли слухи, на которых стояла печать Страха.
Почерк его узнают по явным бессмыслицам.
Поликарпос не принадлежал к легкомысленным правителям, которые ждут
от управляемых любви, преклоненья перед своим гением. Ему ив голову не
приходило задержать тмутороканцев. Безумно дергать за перетертый канат,
пусть, коль придется, последние нити рвутся без твоей помощи. Херсонес же
говорил о его приказе задержать русские корабли, но приказ-де опоздал.
Из-за молебна за здравие Ростислава Правитель и епископ будто бы
обменялись резкостями. Передавалось и что-то еще, подобное по нелепости.
Поликарпос не обижался.
Одно - следить за мыслями подданных, другое - влиять на мысли, третье
- разобщить подданных так, чтобы они, научившись молчать, разучились и
думать. Поликарпос обладал первым. Не имел средств для второго. Был
слишком трезв и умен, чтобы даже мечтать о третьем.
Лишний бы день без войны. Игра слов, измена смыслу: мирный день н е
м о ж е т быть лишним.
Прошел седьмой день.
Прошел восьмой день, пока еще мирный.
Утром девятого дня старый кентарх из Бухты Символов прислал
верхового: князь Ростислав скончался.
Свершилось.
Что свершилось? Реки назад потекли? Пресное стало соленым, а соленое
- пресным? Умер сосед, русский князь, которому некоторые люди без внешних
поводов навязывали враждебные Таврии замыслы.
Поликарпос был философом в иные минуты, когда его, как многих
пятидесятилетних, посещало ощущенье прозрения сути вещей. Его топили в
слухах о страхе, обуявшем подданных. Он отбивался. Толчок дал кентарх из
Бухты Символов. Уж коль этот старый и - Поликарпос знал его много лет -
глупый человек счел смерть Ростислава чрезвычайнейшим событием, - значит,
так оно и есть.
Власть необходима. Даже когда она призрак. Ибо призраки, так же как
сети, пашни, корабли, создаются волей людей, следовательно, нужны им.
Власть обязана проявлять себя, и Поликарпос собрал таврийский синклит -
провинциальных сановников.
Епископ со своим викарием, епарх - градоначальник Херсонеса,
управляющий пошлинами и налогами, начальник флота, главный нотарий,
главный секретарий, начальник почт и дорог. Епарх Бухты Символов опередил
вызов. Он рассказал: женщина, которую в Тмуторокани звали Жар-Птицей,
закололась на теле Ростислава.
Комес Склир явился последним в сопровождении молодого кентарха,
своего спутника в тмутороканской поездке. Комес казался утомленным. Он
рассеянно сослался на болезнь, из-за которой не показывался несколько
дней.
Все, кому по должности полагалось высказывать мнение, советовали
умеренность: в Тмуторокани междувластье, русские беспокойны. Меры
предосторожности нужны, но втайне, дабы русские не сочли такое за вызов.
В Херсонесе и в Бухте Символов русские живут отдельными улицами под
управленьем собственных старейшин. Епархи посетят русских, выразив
соболезнованья.
Епископ заявил о взносе за счет епископии вклада в соборный храм на
поминание души князя Ростислава. Он предложил послать такой же вклад в
тмутороканский храм, а также поднести этому храму четыре иконы,
дарохранительницу, чаши, ризы из кладовой херсонесского собора. Отец
