них, конечно, найдется несколько человек, которые все поймут. Но это --
капля в море. Это за порогом ощутимости,. А кто вспомнит о тех, кто делал
всю черновую работу? Мы же ибанцы везде и во всем. Много ли говорят о
рядовых научных сотрудниках, когда честь открытий приписывают начальникам и
воздают им почести? Вспоминают, но скопом, для очистки совести. Они не
персонифицированы. Так для чего? Для кого? Бессмысленные вопросы. Мотивов
давно нет. Они сработали в свое время и исчезли. Цели давно нет. Она
направила когда-то, похлопала по плечу и сказала: а теперь иди! И исчезла. И
не осталось больше ничего. Осталась пустая форма от человека. Призрак. Тень
без тела. Такая жизнь не проходит безнаказанно. От такой жизни неизбежно
приходишь к финишу пустой абстракцией. А почему же ты идешь? А разве ты
можешь не идти? Идешь, ибо не можешь иначе. Это -- итог.
Один раз около него остановилась машина. Сидевшие в ней предложили его
подбросить. Он отказался. Может быть, это Они? А ну их! Теперь все равно.
Эксперимент окончен. И повторений не будет.
МОЛИТВА ВЕРУЮЩЕГО БЕЗБОЖНИКА
Установлено циклотронами
В лабораториях и в кабинетах:
Хромосомами и электронами
Мир заполнен. Тебя в нем нету.
Коли нет, так нет. Ну и что же?
Пережиток. Поповская муть.
Только я умоляю: Боже!
Для меня ты немножечко будь!
Будь пусть немощным, не всесильным,
Не всеведущим, не всеблагим,
Не провидцем, в любви не обильным,
Толстокожим, на ухо тугим.
Мне-то, Господи, надо немного.
В пустяке таком не обидь.
Будь всевидящим, ради бога!
Умоляю, пожалуйста, видь!
Просто видь. Видь, и только.
Видь всегда. Видь во все глаза.
Видь, каких на свете и сколько
Дел свершается против и за.
Пусть будет дел у тебя всего-то:
Видь текущее, больше ни-ни.
Одна пусть будет твоя забота:
Видь, что делаю я, что -- Они.
Я готов пойти на уступку:
Трудно все видеть, видь что-нибудь.
Хотя бы сотую долю поступков.
Хотя бы для этого, Господи, будь!
Жить без видящих нету мочи.
Потому, надрывая грудь,
Я кричу, я воплю:
Отче!!
Не молю, а требую:
Будь!!
Я шепчу,
Я хриплю;
Будь же,
Отче!!!
Умоляю,
Не требую:
Будь!!!!!
КОНЕЦ
В порту Он осмотрелся и выделил двух девочек. Сейчас самые надежные
люди на земле -- девочки, подумал Он, и подошел к ним. У меня Книга, сказал
Он им. Ее надо переправить туда. Сможете вы это сделать? Да, сказали они,
потому что они были девочки. Он подождал, пока они проходили досмотр, вышли
на аэродром и махнули ему рукой. Он не знал, что Книгу у девочек отобрали и
велели подать условный сигнал. Все в порядке, подумал Он. Как это,
оказывается, просто! И к нему пришла тоска. Как будто он расстался с
последним близким существом или почувствовал несправедливый и непоправимый
обман. Он не знал также, что все это уже не имеет значение, ибо Книга уже
была там и готовилась сказать миру свое страшное слово. Самое черное
правдивое про самое светлое выдуманное.
Мальчики ждали у выхода. Им некуда было спешить. Игра закончена. И они
позволили ему свернуть в буфет. Еще можно уйти, подумал Он. Куда? Зачем?
Просто так, из принципа? Нет, брат, поздно. Я больше не хочу, сказал Он
вслух. И отодвинув неначатый стакан, пошел к выходу, Над Ибанском всходило
Солнце, освещая зияющие высоты наступающего изма и пробуждающийся к мирному
труду довольный ибанский народ. О, боже, дай мне силы поставить последнюю
точку!
ПОЭМА О СКУКЕ
.....................................................
.....................................................
И поднялись мертвые из праха.
И пришли они на Суд Святой.
Но не было ни радости, ни страха
У них в душе, давным-давно пустой.
Послушал Судия былых людишек.
И, зевнув от скуки, молвил Он:
Ничего, ребята не попишешь.
Это -- исторический закон.
Распрямились у мерзавцев спины.
Ну, теперь держитесь, вашу мать!
Замерла покорная скотина --
Жертвы. Жертвы. Им не привыкать.
И окинув все последним взглядом,
Он вздохнул: какой я был простак!
Верно говорят: все люди -- бляди.
Верно говорят: весь мир -- бардак.
............................................................
............................................................
Из сортирной поэмы "Страшный Суд"
ВОЗВРАЩЕНИЕ
В мастерской было битком народу. Среди разрушающегося гипса и нетленной
бронзы шлялись девицы неопределенного пола и возраста. Одни из них были
затянуты в брюки так, что отчетливо проступали все детали туалета и
анатомии. Другие были обнажены настолько, что при каждом движении отчетливо
обнаруживались все детали туалета и анатомии. Чем не Париж, усмехнулся
Болтун. А бельишко у них паршивенькое. Поистратились на наружу, не хватило
на внутренность. Надо думать, не один месяц жили впроголодь и спали с кем
попало для экономии. Нет, все-таки это не Париж. Дай бог, чтобы не Париж.
Ко всему приглядываясь и прислушиваясь, неслышно и незримо скользили
стукачи. Одного из них Болтун узнал, и они кивнули друг другу. Техника --
техникой, подумал Болтун, а рядовой стукач остается основой основ. Личное
присутствие не компенсируешь никакими сверхсовершенными приборами. А в этом
бардаке что-нибудь подслушать и подглядеть вообще немыслимое дело. Только
зачем тут стукачи? Попросили бы, и Мазила сам ответил бы на все интересующие
их вопросы самым искренним образом. У него же нет абсолютно никаких
секретов.
Задумчиво бродили старые знакомые -- Мыслитель, Неврастеник, Сотрудник,
Социолог. На замызганной тахте с грязными ногами раскинулся Брат. На краешке
тахты приютился Посетитель. В растерянности застыли новички -- Крыс, Вша,
Вошь, Тля, Мышь. Болтун видел их здесь впервые. Но не удивился. За эти годы
в Ибанске и в мире вообще произошли такие перемены, что было бы более
удивительно, если бы они не появились здесь. Они вылезли на сцену серой и
нудной ибанской истории, отчасти отпихнув старых знакомых, отчасти приручив
их для своих целей, отчасти включившись в их среду. И всю эту мразь потянуло
к искусству. И разумеется -- к неофициальному. К почти гонимому. В
особенности к такому гонимому, общение с которым не наказуемо и не может
помешать карьере. А мастерская Мазилы -- передний край мирового искусства.
Но передний край совершенно безопасный для посетителей. За общение с ним еще
никого не посадили, не понизили в должности и даже не застопорили дальнейшее
продвижение. Недаром же у Помощника в квартире висят гравюры Мазилы. Ходит
слух, что даже будто бы у Самого в кабинете кое-что висит такое... Одним
словом, в мастерской -- как на приличном книжном или киношном фронте: и пули
свистят, и никого не убивают. Здесь бывают и убиваемые, но их убивают не
здесь и не за это.
Когда все это кончится, орал Брат, размахивая бутылкой и стараясь
привлечь к себе внимание собравшихся. Мы что -- крепостные что ли?! Рабы?!
Во всех цивилизованных странах поездки деятелей культуры за границу суть
элементарные нормы жизни. А у нас до сих пор это привилегия начальства, их
блядей и стукачей,... твою мать! Кто-то пил стаканами растворимый кофе,
купленный в наборе с нагрузкой в виде тухлых несъедобных яблок и не имеющего
спроса одеревеневшего печенья. Стаканы ставили на книги и рисунки, и по ним
растекались светло-коричневые лужицы. Кто-то пил коньяк. Тоже стаканами,
закусывая вареной колбасой с зеленоватыми оттенками и пирожными и
разбрасывая вокруг сладкие крошки. Кто-то сосал недозревший импортный
виноград, выплевывая косточки на пол и на свежеотпечатанные гравюры. Все
курили, обсыпая себя и соседей пеплом, туша сигареты о распятия и бросая
окурки в разорванный живот Пророка, Мыслитель выколачивал трубку о голову
Орфея. Нет, подумал Болтун, это все-таки Париж. Правда, после присоединения
к Ибанску.
Группа иностранцев пробиралась к выходу, уверяя друг друга и окружающих
в том, что они были потрясены виденным. Все они держали в руках маленькие
рулончики -- подаренные Мазилой гравюры. Какое безобразие, сказал Сотрудник
Мыслителю. Все они -- состоятельные люди. Купить могли. А они унесли минимум
на тысячу долларов. И даже глазом не моргнули. Другая группа иностранцев
разглядывала огромного деревянного болвана, начатого много лет назад одним
рехнувшимся помощником Мазилы и не выброшенного из мастерской на дрова по
причинам, не известным даже стукачам и Отделу Культуры. Иностранцы
фотографировал болвана, качали от восторга головами и уверяли друг друга и
окружающих в том, что они тоже потрясены. Все вроде бы то же самое, подумал
Болтун, но все уже другое. Зачем я здесь? А где же тебе еще быть? Твое тело
вернулось, и ты -- дух -- должен вернуться в свое тело. Только тело, судя по
всему, не торопится вернуть свой дух обратно.
Мазила, одетый во все иностранное, сильно похудевший, но не
помолодевший, лепил какой-то гигантский бюст. Привет, старик, кивнул он
Болтуну, не прерывая работы и продолжая что-то рассказывать о Париже
девицам, глядевшим ему в рот. Привет, сказал Мыслитель Болтуну. Уже
выпустили? Дешево отделался. Учитель еще сидит? Мы так и не поняли, за что
вас. Такая глупая и смешная липа. Это Бульдозер раздул, чтобы на этом
карьеру сделать. Но он погорел. Не слыхал? Анекдот!...
Собравшиеся время от времени подходили к Мазиле, разглядывали с видом
знатоков и ценителей кусок глины, отдаленно напоминавший голову Заведующего
Ибанска (Заибана, как теперь стали говорить), и высказывали глубокомысленные
суждения. Ты здорово продвинулся вперед, сказал Социолог. Вот что значит
несколько лет пожить на Западе. Я только что вернулся из Англии. Ездил с
делегацией. Встречался с самим... Потрясающе, завопил Неврастеник. Ну и
урод! Левый глаз оставь так. У меня недавно книжечка вышла. Хорошая книжка,
честно признаюсь. Я обязательно тебе подарю. Мне удалось кое-что сказать. Ты
здорово передаешь его духовное убожество и мелкое тщеславие, сказал
Сотрудник. Не хотел бы я, чтобы меня изобразили в таком виде. Только так не
пропустят. Ни за что! Наши вожди -- по постановлению красавцы. Так что лоб
надо немного повыше, а подбородок подать вперед. Иди сюда, заорал Брат,
разливая коньяк в кофейные стаканы. Брось ты этих м.....в!
А ты что скажешь, спросил Мазила Болтуна. Когда-то один человек,
считал, что нельзя написать гениальную передовицу в газету, сказал Болтун. А
где...? Болтун осмотрел мастерскую и с трудом разглядел в углу, заваленном
ящиками и обломками старых работ. Великий Замысел. Мазила уловил взгляд
Болтуна. Заходи как-нибудь в другой раз, потолкуем. А то видишь -- народ.
Что нового, сказал он, обернувшись к Крысу. Двурушник погиб в автомобильной
катастрофе. Его наши убрали, сказал Крыс. Не думаю, сказал Мазила. Там
автомобильные катастрофы -- обычное дело. Последнее время он здорово пил. К
тому же он живой был выгоднее тем, кого Вы называете словом Наши. Как
пример, к чему ведет дурное поведение. Певец покончил с собой. Почему?
Трудно сказать. Он там имел успех, пока был здесь. А там к нему быстро
утратили интерес. Полная изоляция. Что делает Правдец? Книги пишет. Сразу
три. Одна -- подлинная история Ибанска. Другая -- ложность идеологии
ибанизма Третья -- куда и как должен идти ибанский народ. Это несерьезно,
сказал Мыслитель. Полная потеря чувства реальности. Что он берется не за
свои дела? А где установлено, какие дела свои, а какие -- не свои, спросил
