запомнила только самый конец, там, где он говорил, что любит ее. Какого
признания после этого она еще хотела?
Летом, сказал сэр Стивен, он отвезет ее в Руаси. О. вдруг подумала о той
изоляции, в которой англичанин и ее возлюбленный держали ее. Когда сэр
Стивен принимал гостей в своем доме на рю де Пуатье, он никогда не
приглашал ее туда. Она ни разу не завтракала и не обедала у него. Рене тоже
никогда не знакомил ее ни с кем из своих многочисленных друзей
(единственное исключение -- сэр Стивен). Сейчас возлюбленный отдал ее
англичанину, и тот намеревался обращаться с ней также, как обращался с ней
Рене. Эта мысль, заставила ее затрепетать. Дальше сэр Стивен напомнил ей о
кольце на ее пальце -- о знаке рабыни. Так уж случилось, но О. до
сих пор не встретились люди, которые бы знали тайну кольца и захотели бы
воспользоваться этим. Англичанин, то ли утешая, то ли пугая ее, сказал,
что это обязательно рано или поздно произойдет, и спросил, кому, по ее
мнению, принадлежит ее кольцо? О. ответила не сразу.
-- Рене и вам, -- наконец сказала она.
-- Нет, вы ошибаетесь, -- сказал сэр Стивен, -- мне. Рене хочет, чтобы вы
подчинялись моим приказам.
О. и так это прекрасно знала, зачем же надо было обманывать себя? Потом ей
было сказано, что прежде, чем она вернется в Руаси, на ее тело будет
поставлено клеймо, и оно окончательно сделает ее рабыней сэра Стивена.
О. оцепенела, услышав это. Она хотела узнать подробнее о клейме, но сэр
Стивен счел это преждевременным. Правда, он напомнил ей, что она вправе
и не соглашаться на это, ибо никто и ничто не удерживает О. в ее
добровольном рабстве, кроме ее собственной любви и внутренней потребности в
этом. Что ей мешает уйти? Но прежде чем на нее будет наложено клеймо, и
сэр Стивен начнет регулярно пороть ее, ей будет дано время, чтобы
соблазнить Жаклин.
Услышав это имя, О. вздрогнула и, подняв голову, непонимающе посмотрела на
сэра Стивена. Зачем? Почему? И если Жаклин понравилась сэру Стивену, какое
отношение к этому имеет она, О.?
-- По двум причинам, -- сказал сэр Стивен. -- Первая и наименее важная из
них заключается в том, что я хочу увидеть, как вы ласкаете женщину.
-- Но послушайте, -- воскликнула О., -- даже если это произойдет и
Жаклин уступит мне, она, скорее всего, не согласится на ваше присутствие.
-- Ну, я все-таки надеюсь на вас, -- спокойно сказал англичанин. -- Вам
придется постараться, ибо я хочу, чтобы вы соблазнили девушку куда как
серьезнее: вы должны будете привезти ее в Руаси. Это вторая и главная
причина.
О. чуть не вскрикнула. Она собралась поставить на стол чашку, но рука
так сильно дрожала, что чашка опрокинулась, и кофейная гуща выплеснулась
прямо на скатерть. О. завороженно смотрела, как все шире и шире
расползается по столу коричневое пятно и пыталась предсказать по нему
будущее Жаклин. Воображение рисовало ей одну картину ярче другой: Жаклин в
пышном платье из красного бархата с приподнятой корсетом и открытой
грудью; Жаклин, обнаженная, стоящая на коленях перед Пьером; ее
золотистые бедра исполосованные ударами плети; ее холодные и чистые, как
лед, глаза, наполненные слезами; ее ярко накрашенный и раскрытый в
крике рот; ее прилипшие ко лбу белокурые волосы... Нет, это совершенно
немыслимо, решила О., только не Жаклин.
-- Это невозможно, -- произнесла О.
-- Еще как возможно, -- ответил сэр Стивен. -- Откуда, по-вашему, девушки
в Руаси? Вы, главное, привезите ее туда, и от вас больше ничего не
требуется. Впрочем, если она захочет уехать, она сможет это сделать в
любой момент. А теперь пошли.
Он резко поднялся и, расплатившись за завтрак, направился к выходу. О.
торопливо последовала за ним. У машины она остановилась и подождала, пока
сэр Стивен откроет дверцу, потом забралась внутрь и села рядом с ним.
Въехав в Буа, сэр Стивен свернул на какую-то узкую боковую улочку,
остановил машину и, повернувшись к О., обнял ее.
АНН-МАРИ И КОЛЬЦА
О. думала -- или ей так хотелось думать, -- что Жаклин будет изображать из
себя неприступную добродетель. Но стоило ей только попробовать проверить
это, как она тут же убедилась, что все совсем не так. Она поняла, что та
чрезмерная стыдливость, с которой Жаклин закрывала за собой дверь
гримерной, когда шла переодеваться, собственно, предназначалась ей, О.,
чтобы завлечь ее, чтобы вызвать в ней желание открыть дверь и войти в эту
комнату. В конечном счете все так и произошло, но Жаклин так никогда и не
узнала, что это долгожданная решимость О. была вызвана не ее наивными
уловками, а совершенно иной причиной. Какое-то время О. это приятно
забавляло.
Сэр Стивен обязал О. рассказывать ему обо всем, что касалось ее отношений с
Жаклин. И иногда, помогая Жаклин привести в порядок волосы, например, после
того, как та снимала платье, в котором позировала, и одевала свой легкий
свитер с длинным узким воротником, О. думала о том, с каким огромным
удовольствием и желанием она рассказала бы сэру Стивену о Жаклин, позволь
та ей хотя бы через свитер поласкать свои маленькие, смотрящие в стороны
груди, или забраться рукой к ней под юбку, или просто раздеть ее. Когда О.
целовала ее, Жаклин замирала, будто прислушиваясь к чему-то. Целуя Жаклин,
О. запрокидывала ей голову и языком приоткрывала губы. При этом ей все
время казалось, что если не поддерживать Жаклин, то девушка обязательно
упадет -- молча, с закрытыми глазами. Но как только О. отпускала ее,
Жаклин вновь становилась этакой добродетельной светской дамой, резкой и
ироничной. Тогда она говорила: "Вы испачкали меня помадой". И, улыбаясь,
вытирала губы. В такие мгновения О. старалась запомнить все подробности --
легкий румянец, появляющийся после ее поцелуев на щеках Жаклин, слабый,
отдающий шалфеем, запах пота -- чтобы потом обо всем этом рассказать сэру
Стивену. До сих пор Жаклин позволяла О. только целовать ее, а сама при этом
оставалась совершенно безучастной.
Уступая О. она становилась совсем другой, не похожей на обычную, Жаклин.
Все остальное время она вела себя очень независимо и отстраненно, стараясь
никоим образом не давать никаких поводов для подозрений и сплетен. Пожалуй,
лишь появляющаяся все чаще и чаще на губах Жаклин таинственная улыбка, или
скорее даже тень, след этой улыбки, похожей на улыбку Моны Лизы -- такой же
неопределенной, неуловимой, странно беспокоящей, указывала на то, что под
холодным взглядом этих зеленых бездонных глаз, возможно, скрывается нечто
похожее на смятение.
О. довольно скоро заметила, что Жаклин по-настоящему доставляли
удовольствие только две вещи: с первой все просто -- это подарки, которые
дарили ей всегда и везде, со второй же несколько сложнее -- ей нравилось
видеть в людях признаки того желания, что она возбуждала в них, с той лишь
оговоркой, что эти люди либо должны быть полезны ей, либо их внимание
должно льстить ее самолюбию. Так вот О. не понимала, чем же она могла быть
полезна Жаклин? Хотя, возможно, что подруга сделала для нее исключение и
ей просто нравилось вызывать в О. желание и восхищение, которых та
старалась не скрывать. Да и ухаживания женщины безопасны и не имеют
последствий. Однако, О. подозревала, что подари она Жаклин, которой,
похоже, постоянно не хватало денег, чек на десять или двадцать тысяч
франков вместо перламутровых клипсов или нового шарфа, на котором на всех
языках мира было написано "Я люблю вас", девушка стала бы сговорчивее и
перестала бы избегать ее ласк. Но О. отнюдь не была уверена в этом.
Время шло, и сэр Стивен начал проявлять определенное недовольство
медлительностью О. Она оказалась в некоторой растерянности, и тут, как
нельзя более кстати, вмешался Рене. Он часто заходил за ней в агентство и
раз пять или шесть заставал там Жаклин; тогда они втроем шли либо в "Вебер",
либо в один из находящихся по соседству английских баров. О. замечала
тогда во взгляде Рене, когда он смотрел на Жаклин, смесь интереса,
самоуверенности и похоти -- примерно так он смотрел на девушек, бывших в
его распоряжении в замке Руаси. Но Жаклин находилась под защитой крепкого
сверкающего панциря своей неотразимости, и взгляды Рене ничуть не смущали
ее. Зато они задевали О. -- то, что по отношению к себе она считала
естественным и нормальным, по отношению к Жаклин ей казалось совершенно
недопустимым и оскорбительным. Хотелось ли ей защитить Жаклин? Или это было
вызвано простым нежеланием делить ее с кем-либо? Впрочем, и делить-то еще
было нечего -- Жаклин пока не принадлежала ей. И если, в конце концов, это
произошло, то лишь благодаря Рене. Трижды, когда Жаклин напивалась больше
чем следовало -- глаза ее при этом становились колючими, а выступающие
скулы заметно розовели, -- он вынужден был отвозить ее домой.
Она жила в Пасси, в одном из тех убогих семейных пансионатов, где после
большевистской революции нашли себе пристанище многие беженцы из России.
Сделанный под цвет мореного дуба вестибюль, протертый местами до дыр
зеленый палас, покрывающий пол, и толстый слой пыли лежащий везде, куда ни
кинь взгляд. Примерно это увидел Рене с порога входной двери, когда первый
раз провожал Жаклин домой. Но ни тогда, ни потом ему так и не удалось
переступить этого порога -- стоило ему только выразить желание войти, как
Жаклин всякий раз кричала: "Нет, большое спасибо!", и, выскочив из машины,
забегала в дом и резким движением захлопывала за собой дверь, так словно за
ней кто-нибудь гонится.
Но О. все-таки однажды удалось побывать у Жаклин. Как уж так произошло она
не помнила, но случилось так, что Жаклин позволила ей войти в дом и даже
провела ее в свою комнату. И О. тогда сразу поняла, почему девушка так
категорически отказывается пускать сюда Рене. Что стало бы с ее образом, с
ее обаянием, с созданной ею на страницах модных иллюстрированных журналов
волшебной сказкой, узнай кто-нибудь как она живет. Незаправленная кровать,
лишь слегка прикрытая покрывалом, из-под которого торчит серая, в желтых
пятнах, простыня (О. потом узнала, что Жаклин вечером, перед сном, всегда
накладывает маску на лицо, но потом так быстро засыпает, что не успевает
снять крем); металлический карниз, с двумя болтающимися бесполезными
кольцами, на которых висели куски какого-то провода. Похоже, что совсем
крошечную ванную комнату когда-то отделяла от прочего мира лишь занавеска.
Ковер и грязные, с большими серыми и розовыми бесконечно переплетающимися
друг с другом цветами, обои выцвели и поблекли. По всей видимости, обои
давно бы уже стоило ободрать, так же, впрочем, как и выбросить ковер и
вымыть пол, но прежде следовало бы стереть разводы ржавого налета с эмали
умывальника, разобрать всю косметику, в беспорядке разбросанную на
туалетном столике, вытереть пудреницу, собрать грязные комки ваты, открыть
окна и проветрить помещение. Но Жаклин, всегда кристально чистая и свежая,
пахнущая мятой и полевыми цветами, безупречная Жаклин отказывалась даже
думать об этом и смеялась, когда ей предлагали помощь.
Жаклин не любила говорить о своих родственниках. И скорее всего именно
из-за них Жаклин, в конце концов, согласилась на предложение О. переехать к
ней. Эта идея принадлежала Рене -- О. в разговоре с ним обмолвилась о той
мерзости, в которой приходится жить Жаклин, и он тут же предложил, чтобы
Жаклин пожила у О.
Вместе с девушкой жили мать, бабушка, тетка и служанка -- четыре женщины в
возрасте от пятидесяти до семидесяти лет, накрашенные, суетливые и
задыхающиеся под своими черными шелковыми одеждами, громко рыдающие в
четыре часа ночи перед иконами в мареве сигаретного дыма. Жаклин раздражало
и нескончаемое чаепитие со звяканьем чайных ложечек и хрустом разгрызаемого
сахара, и вечное шушуканье и немой укор в глазах. Жаклин сходила с ума от
неизбежности подчиняться им, слушать их разговоры и постоянно видеть их.
И частенько во время трапез в комнате матери она не выдерживала этого
напряжения и, бросая все, выбегала из-за стола, оставляя в растерянности
всех четырех женщин. Она хлопала за собой дверью и слышала, как несется ей
