трупа. Два прямо на углу - инвалид и медсестра, задушены и раздеты. И
непонятно, то ли их там бросили, то ли убили и ограбили. Скорей всего
выбросили - не могла же медсестра безногого мужчину на себе тащить... Но
какое зверство! На фронте такого не видел. Ясно, отнял у инвалида часы, и
их же цепочкой... Знаете, там такая большая лужа...
Один из юнкеров тем временем отделился от группы и подъехал к Юрию.
Это был Васька Зиверс, большой энтузиаст конькобежного спорта и танкового
дела - в училище его не любили за преувеличенный педантизм плохое знание
русского языка, а с отлично знавшим немецкий Юрием он был накоротке.
- ...за сотню метров, - говорил капитан, плашмя похлопывая шашкой по
сапогу, - третье тело - успели в подворотню... Женщина, тоже почти
голая... и след от цепочки...
Васька тронул внимательно слушающего Юрия за плечо, и тот, не отводя
от капитана глаз, вывернул лодочкой ладонь, куда Васька быстро положил
крохотный сверточек. Все это происходило у Юрия за спиной, но, тем не
менее, не укрылось от капитана.
- Что такое, юнкер Зиверс? - перебил он сам себя, - что там у вас?
- Господин капитан! Через четыре минуты - меняем караул у
Николаевского вокзала! - отдав честь, ответил Васька.
- Рысью - вперед! - взревел капитан. - Да не туда, на Литейный! У
Смольного быстро не пройдем!
Юнкера развернулись и унеслись в туман; капитан Приходов задержал
пляшущую кобылу и крикнул Юрию с Николаем:
- Держитесь рядом! Никого без пропуска не пускать, на Литейный не
выезжать, к Смольному тоже не соваться! Ясно? Смена в десять тридцать!
И исчез вслед за юнкерами - еще несколько секунд доносился стук
копыт, а потом все стихло, и уже не верилось, что только что на этой сырой
и темной улице было столько народу.
- От генерального штаба, - повторил Николай, подбрасывая серебряную
лепешку на ладони - второпях капитан забыл о своей страшной находке.
Часы имели форму маленькой раковины-жемчужницы; на циферблате было
три стрелки, а сбоку, по числу стрелок, выступали три рифленых головки для
завода. Николай слегка нажал на верхнюю, и чуть не уронил часы на мостовую
- они заиграли. Это были первые несколько нот какой-то напыщенной немецкой
мелодии, которую Николай сразу узнал, но названия которой не помнил.
- Апассионата, - сказал Юрий, - Людвиг фон Бетховен. Брат
рассказывал, что немцы ее перед атакой на губных гармошках играют. Что-то
вроде марша.
Он развернул оставленный Васькой сверток - тот, как оказалось,
состоял почти из одной бумаги. Внутри оказалось пять ампул с неровно
запаянными шейками. Юрий пожал плечами.
- То-то Приходов заерзал, - сказал он, - насквозь людей видит. Только
что с ними делать без шприца... Педант называется - берет кокаин, а отдает
эфедрином. У тебя тоже шприца нет?
- Отчего, есть, - безрадостно ответил Николай. Эфедрина не хотелось -
хотелось вернуться в казарму, сдать шинель в сушилку, лечь на койку и
уставиться на знакомое пятно от головы, которое спросонья становилось то
картой города, то хищным монголоидным лицом с бородкой, то перевернутым
обезглавленным орлом - Николай совершенно не помнил своих снов и
сталкивался только с их эхом.
С отъездом капитана Приходова улица опять превратилась в ущелье,
ведущее в ад. Происходили странные вещи: кто-то успел запереть на замок
подворотню в одном из домов; на самой середине мостовой появилось
несколько пустых бутылок с ярко-желтыми этикетками, а поверх рекламы
лимонада в окне кондитерской косо висело оглушительных размеров
объявление, первая строка которого, выделенная крупным шрифтом и
восклицательными знаками, фамильярно предлагала искать товар. Почти все
фонари уже погасли - остались гореть только два, друг напротив друга;
Николай подумал, что какому-нибудь декаденту из "Бродячей собаки", уже не
способному воспринимать вещи просто, эти фонари показались бы мистическими
светящими воротами, возле которых должен быть остановлен чудовищный зверь,
в любой миг готовый выползти из мрака и поглотить весь мир.
Где-то снова завыли псы, и Николай затосковал. Налетел холодный
ветер, загремел жестяным листом на крыше и умчался - но оставил после себя
странный и неприятный звук, пронзительный далекий скрип где-то в стороне
Литейного. Звук то исчезал, то появлялся опять и постепенно становился
ближе - словно Шпалерная была густо посыпана битым стеклом, и кто-то
медленно, с перерывами, вел по ней огромным гвоздем, постепенно придвигая
его все ближе к двум последним светящимся точкам.
- Что это? - глупо спросил Николай.
- Не знаю, - ответил Юрий, вглядываясь в клубы черного тумана, -
посмотрим.
Скрип стих, а потом вдруг раздался совсем рядом, и один из клубов
тумана, налившись какой-то особенной чернотой, отделился от слоившейся
между домами темной мглы. Приближаясь, он постепенно приобретал контуры
странного существа: сверху - до плеч - это был человек, а ниже - что-то
странное, массивное и шевелящееся; именно эта нижняя часть и издавала
отвратительный скрипящий звук. Это странное существо тихо приборматывало
одновременно двумя голосами - мужской стонал, а женский утешал, причем
женским говорила верхняя его часть, а мужским - нижняя. Существо на два
голоса прокашлялось, вступило в освещенную зону и остановилось, лишь в
этот момент, как показалось Николаю, приобретя окончательную форму.
Перед юнкерами в инвалидном кресле сидел мужчина, обильно покрытый
бинтами и медалями. Перебинтовано было даже его лицо - в просветах между
лентами белой марли виднелись только бугры лысого лба и отсвечивающий
красным прищуренный глаз. В руках мужчина держал старинного вида гитару,
украшенную разноцветными шелковыми лентами.
За креслом, держа водянистые пальцы на его спинке, стояла пожилая
седоватая женщина в дрянной вытертой кацавейке - она была не то чтобы
толстой, но какой-то оплывшей, словно мешок с крупой. Глаза женщины были
круглы и безумны и видели явно не Шпалерную улицу, а что-то такое, о чем
лучше даже не догадываться; на ее голове косо стоял маленький колпак с
красным крестом - наверно, он был закреплен, потому что по физическим
законам ему полагалось упасть.
Несколько секунд прошли в молчании, потом Юрий облизнул высохшие губы
и сказал:
- Пропуск.
Инвалид заерзал в своем кресле, поднял взгляд на медсестру и
беспокойно замычал. Медсестра вышла из-за кресла, наклонилась в сторону
юнкеров и уперла руки в коленки - Николай отчего-то поразился, увидев на
ее ногах стоптанные солдатские сапоги, торчащие из под голубой юбки.
- Да стыд у вас есть, али нет совсем? - тихо сказала она, ввинчиваясь
взглядом в Юрия. - Он же раненный в голову, за тебя убитый. Откуда у него
пропуск?
- Раненый, значит, в голову? - задумчиво переспросил Юрий. - Но
теперь как бы исцелила? Пропуск.
Женщина растеряно оглянулась.
Инвалид в кресле дернул струну гитары, и по улице прошел низкий
вибрирующий звук - он словно подстегнул медсестру, и она, снова
пригнувшись, заговорила:
- Сынок, ты не серчай... Не серчай, если я не так что сказала, а
только пройти нам обязательно надо. Если б ты знал, какой это человек
сидит... Герой. Поручик Преображенского полка Кривотыкин. Герой
Брусиловского прорыва. У него боевой товарищ завтра на фронт отбывает -
может, не вернется. Пусти - надо им повидаться, понимаешь?
- Значит, Преображенского полка?
Инвалид закивал головой, прижал к груди гитару и заиграл. Играл он
как-то странно, словно на раскаленной медной балалайке - с опаской ударяя
по струнам и быстро отдергивая пальцы, - но мелодию Николай узнал: это был
марш Преображенского полка. Другой странностью было то, что вырез
резонатора, у всех гитар круглый, у этой имел форму пентаграммы; видимо,
этим и объяснялся ее тревожащий душу низкий звук.
- А ведь Преображенский полк, - без выражения сказал Юрий, когда
инвалид кончил играть, - не участвовал в Брусиловском прорыве.
Инвалид что-то замычал, указывая гитарой на медсестру; та обернулась
к нему и, видимо, старалась понять, чего он хочет - это никак у нее не
получалось, пока инвалид вновь не извлек из своего инструмента низкий
вибрирующий звук - тогда она спохватилась:
- Да ты что, сынок, не веришь? Господин поручик сам на фронт
попросился, служил в третьей Заамурской дивизии, в конно-горном
дивизионе...
Инвалид в кресле с достоинством кивнул.
- С двадцатью всадниками австрийскую батарею взял. От
главнокомандующего награды имеет, - укоряюще произнесла медсестра и
повернулась к инвалиду, - господин поручик, да покажите ему...
Инвалид полез в боковой карман кителя, вынул что-то и протянул
медсестре, та передала Юрию. Юрий, не глядя, протянул лист Николаю. Тот
развернул и прочел:
"Пор. Кривотыкин - 43 Заамурского полка 4 батальона. Приказываю
атаковать противника на фронте от д. Онут до перекрестка дорог, что
севернее отм. 265 вкл., нанося главный удар между деревнями Онут и Черный
Поток с целью с целью овладеть высотой 236, Мол. фермой и северным склоном
высоты 265.
П. п. командир корпуса генерал-от-артиллерии Баранцев"
- Что еще покажете? - спросил Юрий.
Инвалид полез в карман и вытащил часы, отчего Николаю на секунду
стало не по себе. Медсестра передала их Юрию, тот осмотрел и отдал
Николаю. "Так, глядишь, часовым мастером станешь, - подумал Николай,
откидывая золотую крышку, - за час вторые." На крышке была гравировка:
"Поручику Кривотыкину за бесстрашный рейд. Генерал Баранцев"
Инвалид тихо наигрывал на гитаре марш Преображенского полка и щурился
на что-то вдали, задумавшись, видно, о своих боевых друзьях.
- Хорошие часы. Только мы вам лучше покажем, - сказал Юрий, вынул из
кармана серебряного моллюска, покачал его на цепочке, потом перехватил
ладонью и нажал рифленую шишечку на боку.
Часы заиграли.
Николай никогда раньше не видел, чтобы музыка - пусть даже гениальная
- так сильно и, главное, быстро действовала на человека. Инвалид на
секунду закрыл лицо ладонью, словно не в силах поверить, что эту музыку
мог написать человек, а затем повел себя очень странно: вскочил с кресла и
быстро побежал в сторону Литейного; следом, стуча солдатскими сапогами,
побежала медсестра. Николай сдернул с плеча карабин, передернул затвором и
выстрелил вверх.
- Стоять! - крикнул он.
Медсестра на бегу обернулась и дала несколько выстрелов из нагана -
завизжали рикошеты, рассыпалась по асфальту выбитая витрина
парикмахерской, откуда всего секунду назад на мир удивленно глядела
девушка в стиле модерн, нанесенная на стекло золотой краской. Николай
опустил ствол и два раза выстрелил в туман, наугад: беглецов уже не было
видно.
- И чего они к Смольному так стремятся? - стараясь, чтобы голос
звучал спокойно, спросил Юрий. Он не успел сделать ни одного выстрела и до
сих пор держал в руках часы.
- Не знаю, - сказал Николай. - Наверно, к большевикам хотят - там
можно спирт купить и кокаин. Совсем недорого.
- Что, покупал?
- Нет, - ответил Николай, закидывая карабин за плечо, - слышал. Бог с
ним. Ты про свою миссию начал рассказывать, про доктора Шпуллера...
- Штейнера, - поправил Юрий; острые ощущения придали ему
разговорчивости. - Это такой визионер. Я, когда в Дорнахе был, ходил к
нему на лекции. Садился поближе, даже конспект вел. После лекции его сразу
обступали со всех сторон и уводили, так что поговорить с ним не было
