лучезарное, полное счастья прошлое заставляло дышать свободно ее грудь и
радостно биться сердце. Ей казалось, что в этих снах, говоривших о прош-
лом, она слышит свой собственный голос, - он растет, растет, наполняет
все вокруг и, могучий, уносится к небесам. А когда ей вспоминались фан-
тастические звуки скрипки в пещере, этот же голос становился резким,
глухим и терялся, подобно предсмертному хрипу, в подземных безднах.
Все эти смутные видения до того утомили ее, что она встала с постели,
чтобы от них избавиться. Услышав первый призыв колокола, возвещавший,
что обед будет подан через полчаса, она стала одеваться, продолжая ду-
мать все о том же. Но странная вещь: в первый раз в жизни она с интере-
сом смотрелась в зеркало, а своей прической и туалетом занялась гораздо
внимательнее, чем волновавшими ее серьезными вопросами. Она невольно
прихорашивалась, ей хотелось быть красивой. И это непреодолимое ко-
кетство проснулось в ней не для того, чтобы возбудить страсть и ревность
любящих ее соперников, - она думала и могла думать только об одном из
них. Альберт никогда ни единым словом не обмолвился об ее наружности.
Охваченный своей страстью, быть может, он считал ее даже красивее, чем
она была на самом деле. Но мысли его были так возвышенны, а любовь так
велика, что он побоялся бы осквернить ее, взглянув на нее восторженными
глазами влюбленного или испытующим оком артиста. Для него она была всег-
да окутана облаком, сквозь которое взор его не дерзал проникнуть и кото-
рое его воображение окружало ослепительным ореолом. На внешние перемены
он не обращал внимания: для него она всегда была одинаковой. Он видел ее
мертвенно бледною, иссохшею, увядшею, борющеюся со смертью и более похо-
жею на призрак, чем на женщину. Тогда внимательно и с тревогой он искал
в ее чертах лишь более или менее страшные симптомы болезни, не замечая,
что она подурнела, что, быть может, она способна внушить ужас или отвра-
щение. Когда же к ней вернулись блеск и живость молодости, он даже не
заметил, потеряла или выиграла от этого ее внешность. Для него она и в
жизни и в смерти была идеалом всего молодого, высокого, идеалом несрав-
ненной красоты. Вот почему Консуэло перед зеркалом никогда не думала об
Альберте.
Совсем иначе обстояло дело с Андзолето. С каким бесконечным вниманием
он разглядывал, изучал ее в тот день, когда стремился и не мог решить,
красива она или нет. Как отмечал он малейшую черточку ее наружности, ма-
лейшее усилие понравиться ему. Как знал ее волосы, руки, ноги, ее поход-
ку, цвета, которые были ей к лицу, малейшую складку ее одежды. И с каким
пылким воодушевлением хвалил он ее наружность, с каким томным сладост-
растием смотрел на нее! Целомудренная девушка не понимала тогда трепета
своего сердца. Она не хотела понимать его и теперь, а между тем вновь
ощущала его, и почти с той же силой, при мысли, что сейчас появится пе-
ред Андзолето. Она сердилась на себя, краснела от стыда и досады, стара-
лась наряжаться для одного Альберта - и все-таки выбирала и прическу, и
ленты, и даже взгляды, которые нравились Андзолето. "Увы! Увы! - думала
она, кончив одеваться и отрываясь от зеркала. - Неужели я действительно
могу думать только о нем и былое счастье имеет надо мною больше власти,
чем презрение к этому человеку и обещания новой любви? Сколько я ни
всматриваюсь в будущее, без него оно сулит мне лишь ужас и отчаяние. Но
каково было бы это будущее с ним? Разве я не знаю, что чудесные дни Ве-
неции безвозвратно прошли, что невинность больше не будет обитать с на-
ми, что душа Андзолето развращена, ласки его способны только унизить ме-
ня, а моя жизнь была бы ежечасно отравлена стыдом, ревностью, страхом и
раскаянием?"
Строго отдав себе отчет в том, что в ней происходит, Консуэло поняла,
что она нисколько не заблуждается относительно Андзолето и что от
чувства к нему в ней не осталось и следа. Она уже не любила его в нас-
тоящем, боялась и почти ненавидела его, думая о будущем, жоторое могло
бы только еще больше развратить его, но В прошлом она так его обожала,
что была не в силах вырвать его ни из своей жизни, ни из своей души. Те-
перь он был для нее как бы портретом, напоминающим любимое существо и
сладостные дни, и подобно вдове, которая тайком от нового супруга любу-
ется изображением его предшественника, она чувствовала, что умерший за-
нимает в ее сердце больше места, чем живой.
LX
Консуэло была девушкой рассудительной и, обладая умом возвышенным,
понимала, что чувство Альберта - искреннее, благороднее и ценнее любви
Андзолето. Теперь, когда оба оказались перед нею, она было подумала, что
одержала победу над своим врагом. Проникновенный взгляд Альберта, долгое
и крепкое пожатие его честной руки красноречиво свидетельствовали о том,
что молодой граф знает, чем кончился ее разговор с графом Христианом, и
согласен с покорной признательностью ждать решения своей участи. На са-
мом деле, Альберт не надеялся получить так много, и даже самая неопреде-
ленность этого решения была ему сладка, ибо рассеяла опасения, связанные
с самонадеянной заносчивостью Андзолето. Последний, наоборот, действовал
чрезвычайно самоуверенно. Догадываясь приблизительно о том, что происхо-
дит вокруг, он решил идти напролом, рискуя даже быть выброшенным за
дверь. Его развязные манеры, иронический, дерзкий взгляд вызывали в Кон-
суэло глубочайшее отвращение, а когда он с наглым видом подошел, намере-
ваясь взять ее под руку, она отвернулась и пошла к столу с Альбертом,
предложившим ей руку.
Как всегда, молодой граф сел напротив Консуэло, - старый Христиан
усадил ее по левую руку от себя, на место, раньше занимаемое Амелией.
Вместо обычно сидевшего слева от Консуэло капеллана канонисса пригласила
сесть между девушкой и капелланом мнимого брата; таким образом, Андзоле-
то мог нашептывать на ухо Консуэло всякие колкости, а его грубые остро-
ты, как он и рассчитывал, вызывали негодование старого священника, кото-
рого он и раньше уже стал задирать.
План Андзолето был чрезвычайно прост: он старался возбудить к себе
ненависть, стать нестерпимым для тех членов семьи, которые, как он
чувствовал, были настроены враждебно к предполагаемому браку; своими
дурными манерами, фамильярным тоном, неуместными речами он рассчитывал
создать самое отвратительное представление о среде и родстве Консуэло.
"Посмотрим, - говорил он себе, - переварят ли они "братца", которого я
им преподнесу".
Андзолето, незаконченный певец и посредственный трагик, был прирож-
денным комиком. Он достаточно насмотрелся на светское общество и научил-
ся подражать хорошим манерам и приятным разговорам благовоспитанных лю-
дей; но это могло только примирить канониссу с низким происхождением не-
весты, а потому он прибег к противоположной линии поведения с тем
большей легкостью, что она была ему гораздо более свойственна. Убедив-
шись в том, что Венцеслава, умышленно говорившая только на немецком язы-
ке, принятом при дворе и среди благонамеренных подданных, тем не менее
не пропускает ни одного из сказанных им итальянских слов, Андзолето стал
без удержу болтать, то и дело прикладываясь к доброму венгерскому вину;
он не опасался, что вино подействует на него, ибо привык к самым крепким
напиткам, однако притворялся, будто всецело находится под влиянием жгу-
чих винных паров, желая выставить себя завзятым пьяницей. План его удал-
ся как нельзя лучше. Граф Христиан, сначала снисходительно смеявшийся
над его шутовскими выходками, вскоре стал только принужденно улыбаться,
и ему нужно было призвать на помощь всю свою светскую обходительность,
все свое отеческое чувство, чтобы не поставить на место несносного буду-
щего шурина своего благородного сына. Капеллан не раз в негодовании
подпрыгивал на стуле, бормоча по-немецки нечто, напоминающее заклинание
против бесов. Трапеза в результате получилась для него крайне неудачной,
- никогда в жизни его пищеварение так не страдало. Канонисса слушала все
непристойности гостя со сдержанным презрением и злобным удовольствием.
При каждом новом вздоре, который изрекал Андзолето, она посматривала
на брата, словно брала его в свидетели, а добродушный Христиан опускал
голову, силясь каким-нибудь, не всегда удачным, замечанием отвлечь вни-
мание слушателей. Тогда канонисса бросала взгляд на Альберта, но Альберт
был невозмутим, - казалось, он не видит и не слышит своего неугомонного,
веселого гостя.
Из всех присутствующих удрученнее всех была, несомненно, Консуэло.
Сначала она решила было, что распущенность и цинизм Андзолето, которых
она раньше в нем не замечала, являются следствием его развратной жизни,
ибо никогда он не вел себя так в ее присутствии. Девушка была настолько
поражена, настолько возмущена, что хотела даже уйти из-за стола, как
вдруг догадалась, что все это не что иное, как военная хитрость, и к ней
тотчас вернулось хладнокровие, столь гармонировавшее с ее неиспорчен-
ностью и чувством достоинства. Она не стремилась проникнуть ни в тайны,
ни во взаимоотношения этой семьи, чтобы интригами завоевать предлагавше-
еся ей Альбертом положение. Это положение ни на минуту не ослепило ее, и
она в глубине души сознавала, насколько несправедливы обвинения, возво-
димые на нее канониссой. Она знала, она прекрасно видела, что любовь
Альберта, доверие его отца выше этих ничтожных испытаний.
Презрение, внушаемое ей Андзолето, оказавшимся таким низким и злобным
в своей мести, придало ей силы, Глаза ее только раз встретились с глаза-
ми Альберта, и они поняли друг друга. Консуэло сказала: "Да", а Альберт
ответил: "Несмотря ни на что!"
- Обожди радоваться, ты еще у меня попляшешь, - шепнул своей соседке
Андзолето, перехвативший и истолковавший этот взгляд по-своему.
- Вы очень доброжелательны, благодарю вас, - ответила Консуэло.
Они переговаривались сквозь зубы с быстротой, присущей венецианскому
наречию, для которого так характерно обилие гласных и эллипсов, что
итальянцы Рима и Флоренции сами на первых порах с трудом его понимают.
- Я признаю, что в эту минуту ты ненавидишь меня, - говорил Андзоле-
то, - и воображаешь, что будешь ненавидеть вечно, но все-таки тебе от
меня не уйти.
- Вы слишком рано открыли свои карты, - сказала Консуэло.
- Но не слишком поздно, - возразил Андзолето. - Сделайте милость,
благочестивый отче, - обратился он к капеллану, толкнув его под локоть
так, что тот пролил на свои брыжи половину вина, которое подносил ко
рту. - Лейте смелее это славное винцо, оно столь же полезно для души и
тела, как вино святой обедни!
- Ваше сиятельство, - обратился он к старому графу, протягивая бокал,
- у вас с левой стороны, у самого сердца, стоит в запасе флакончик из
желтого хрусталя, горящий, как солнце. Уверен, что, выпей я только каплю
этого нектара, я превращусь в полубога.
- Берегитесь, дитя мое, - проговорил граф, положив худую руку в
перстнях на граненое горлышко графина, - стариковское вино порою сковы-
вает уста молодым.
- От злости ты стала красива, как бесенок, - заметил Андзолето своей
соседке на чистом итальянском языке, чтобы все его поняли. - Ты напоми-
наешь мне Дьяволицу из оперы Галуппи, которую ты так чудесно сыграла в
прошлом году в Венеции.
- Послушайте, ваше сиятельство, - обращаясь к графу, сказал он, -
долго вы намерены держать в вашей золоченой, обитой шелком клетке мою
сестрицу? Предупреждаю вас: она птичка певчая, а птица, которой не дают
петь, скоро теряет оперение. Я понимаю, что она счастлива здесь, но дос-
точтимая публика, которую она свела с ума, громко требует ее возвраще-
ния. Что касается меня, то дайте мне ваше имя, ваш замок, все вино ваше-
го подвала с вашим почтеннейшим капелланом придачу, - я ни за что не
