предчувствия, говорящие, что вы ангел, несущий мне спасение, не осущест-
вятся. До этого ужасного, лживого сна, внесшего такую смуту в кроткую,
набожную душу Зденко, он разделял со мной и мое влечение к вам, и мои
страхи, и мои надежды, и мои благоговейные стремления. Несчастный, он
отрекся от вас в тот день, когда вы открыли мне себя! Божественный свет,
всегда озарявший тайники его мозга, вдруг погас, и бог осудил его, все-
лив в него дух заблуждения и ярости. Я тоже должен был покинуть его, ибо
вы явились предо мной в лучах славы, вы опустились ко мне на крыльях чу-
да. Чтобы раскрыть мне глаза, вы нашли слова, которых при вашем твердом
уме и артистическом образовании вы не могли знать или подготовить зара-
нее. Вас вдохновило сострадание и милосердие, и под их чудодейственным
влиянием вы сказали мне то, что мне необходимо было услышать, чтобы уз-
нать и постичь жизнь человеческую.
- Что же я вам сказала такого мудрого, такого значительного? Право,
Альберт, я и сама не знаю.
- Я тоже не знаю, но сам бог был в звуке вашего голоса, в ясности ва-
шего взора. Подле вас я мгновенно понял то, до чего один не додумался бы
за всю свою жизнь. Прежде я знал, что моя жизнь - искупление и мучени-
чество, и ждал свершения своей судьбы во тьме и уединении, в слезах, в
негодовании, в науке, в аскетизме, в умерщвлении своей плоти. Вы открыли
предо мной иную жизнь, иное мученичество: вы научили меня терпению, кро-
тости, самоотверженности; вы начертали мне наивно и просто мои обязан-
ности, начиная с обязанностей по отношению к моей семье; о них я совсем
забыл, а родные по чрезмерной доброте своей скрывали от меня мои прес-
тупления. Благодаря вам я загладил их и по спокойствию, которое тотчас
же почувствовал, понял, что это все, чего бог требует от меня в настоя-
щем. Я знаю, конечно, что этим не исчерпываются мои обязанности, и жду
откровения божьего относительно дальнейшего моего существования. Но те-
перь я спокоен, у меня есть оракул, которого я могу вопрошать. Это вы,
Консуэло! Провидение дало вам власть надо мной, и я не восстану против
его воли. Итак, я не должен был ни минуты колебаться между высшей силой,
наделенной даром переродить меня, и бедным, пассивным существом, которое
только делило до этого мои горести и выносило мои бури.
- Вы говорите о Зденко, не правда ли? Но почему вам не приходит в го-
лову, что бог мог предназначить меня и для его исцеления? Вы видите, что
у меня была какая-то власть над ним, раз мне удалось удержать его одним
словом в ту минуту, когда рука его уже была занесена, чтобы погубить ме-
ня.
- О боже, это правда, у меня не хватило веры, я испугался. Но я знаю,
что значит клятва Зденко. Он, помимо моей воли, поклялся жить только для
меня и свято выполнял эту клятву в течение всей моей жизни. Когда он
поклялся уничтожить вас, мне даже в голову не пришло, что можно удержать
его от выполнения его намерения. Вот почему я решился оскорбить, изг-
нать, сокрушить, уничтожить его самого.
- Уничтожить! О боже! Альберт, что значит это слово в ваших устах?
Где Зденко?
- Вы спрашиваете меня, как бог спросил Каина: "Что сделал ты со своим
братом?"
- О господи! Но вы не убили его, Альберт! Выкрикнув эти страшные сло-
ва, Консуэло крепко стиснула руку Альберта, глядя на него со страхом,
смешанным с мучительным состраданием. Но она сейчас же отшатнулась - так
ужаснуло ее холодное, гордое выражение этого бледного лица, где, каза-
лось, застыла мука.
- Я не убил его, - наконец произнес он, - но отнял у него жизнь - это
несомненно. Неужели вы осмелитесь поставить мне это в вину, вы, ради ко-
торой я, пожалуй, убил бы таким же образом собственного отца? Вы, ради
которой я не побоялся бы никаких угрызений совести, не побоялся бы пор-
вать самые дорогие узы, разбить самое святое? Если я предпочел страху
увидеть вас зарезанной безумцем, раскаяние и сожаление, которые меня
гложут, то неужели в вашем сердце не найдется хоть немного сострадания,
чтобы не напоминать мне постоянно о моем горе и не упрекать меня за ве-
личайшую жертву, которую я только был в силах вам принести? Ах, значит,
и у вас бывают минуты жестокости! Видно, жестокость - удел всего рода
человеческого!
В этом упреке - первом, который Альберт осмелился ей сделать, - было
столько величия, что Консуэло прониклась страхом и яснее, чем когда-либо
раньше, почувствовала, что он внушает ей ужас. Нечто вроде чувства ос-
корбленного самолюбия - чувства, пожалуй, мелкого, но неотделимого от
сердца женщины, заступило место той сладостной гордости, которую она не-
вольно испытала, слушая рассказ Альберта о его страстном поклонении ей.
Она почувствовала себя униженной и, конечно, непонятой: ведь она стреми-
лась узнать его тайну единственно потому, что намеревалась или, во вся-
ком случае, желала ответить на его любовь, - если бы он снял с себя это
страшное подозрение. И в то же время она видела, что Альберт в душе об-
виняет ее: видимо, он считал, что если он и убил Зденко, то единственный
человек, не имеющий права произнести над ним приговор, - это тот, жизнь
которого потребовала жертву другой жизни, да еще жизни, бесконечно для
него дорогой.
Консуэло не смогла ничего ответить; она попыталась было заговорить о
другом, но слезы мешали ей. Увидя, что его любимая плачет, Альберт, пол-
ный раскаяния, стал молить у нее прощения, но она попросила его никогда
не касаться этого вопроса, столь опасного для его душевного равновесия,
и прибавила с каким-то горьким унынием, что сама никогда не произнесет
больше имени, вызывающего у них обоих такое ужасное душевное волнение.
Во время остальной части пути оба чувствовали напряженность и тоску.
Несколько раз порывались они заговорить, но из этого ничего не получа-
лось. Консуэло не отдавала себе отчета в том, что она говорит, не слыша-
ла и того, что говорил ей Альберт. Однако он казался спокойным, словно
Авраам или Брут после жертвы, принесенной по требованию суровой судьбы.
Это грустное, но невозмутимое спокойствие при такой тяжести на душе ка-
залось остатком безумия, и Консуэло могла оправдать своего друга, только
вспомнив, что он все-таки безумен. Если бы, чтобы спасти ее жизнь, он
убил своего противника в открытом бою, она увидела бы в этом только лиш-
ний повод для благодарности и, пожалуй, даже восхитилась бы его силой и
храбростью. Но это таинственное убийство, совершенное, очевидно, во тьме
подземелья, эта могила, вырытая в молельне, это суровое молчание после
преступления, этот стоический фанатизм, - ведь он дерзнул свести ее в
пещеру и наслаждаться там музыкой, - все это в глазах Консуэло было чу-
довищно, и она чувствовала, что любовь этого человека не находит дороги
к ее сердцу.
"Когда же мог он совершить это убийство? - спрашивала она себя. - В
течение последних трех месяцев я ни разу не видела, чтобы лицо его омра-
чилось, и ничто не давало мне повода заподозрить, что у него нечистая
совесть. Неужели был день, когда он мог мою протянутую руку пожать ру-
кой, на которой были капли крови? Какой ужас! Верно, он сделан из камня,
изо льда, и любовь его ко мне какая-то зверская. А я так жаждала быть
безгранично любимой! Так горевала, что меня недостаточно любят! Так вот
какую любовь приберегало для меня небо в утешение!
Потом она снова принялась думать о том, когда именно мог совершить
Альберт свое отвратительное жертвоприношение, и решила, что это могло
произойти только во время ее серьезной болезни, когда она была безучаст-
на ко всему окружающему; но тут ей вспомнился его нежный заботливый
уход, и она уж совсем не могла постичь, как в одном и том же человеке
уживались два столь различных существа.
Погруженная в свои мрачные думы, она дрожащей рукою рассеянно брала
цветы, которые Альберт имел обыкновение срывать для нее по дороге, зная,
что она их обожает. Ей даже не пришло в голову расстаться со своим дру-
гом, не доходя до замка, и вернуться одной, чтобы таким образом скрыть
их долгую совместную прогулку. Да и Альберт - потому ли, что он тоже не
подумал об этом, или не считал больше нужным притворяться перед своей
семьей - ничего ей не сказал. И вот у самого входа в замок они столкну-
лись лицом к лицу с канониссой. Тут Консуэло (и, вероятно, также и
Альберт) впервые увидела, как лицо этой женщины, об уродстве которой
обыкновенно забывали благодаря его доброму выражению, запылало от гнева
и презрения.
- Вам, синьора, давно следовало бы вернуться, - обратилась она к Пор-
порине дрожащим и прерывающимся от негодования голосом. - Мы очень бес-
покоились о графе Альберте, отец его даже не пожелал без него завтра-
кать. У него был назначен на сегодняшнее утро разговор с сыном, о чем вы
нашли возможным заставить забыть графа Альберта. Что же касается вас, то
какой-то юнец, назвавший себя вашим братом, ожидает вас в гостиной, при-
том слишком уж нетерпеливо.
Произнеся эти гневные слова, бедная Венцеслава, сама испугавшись
собственной смелости, круто повернулась к ним спиной и убежала в свою
комнату, где по крайней мере с час кашляла и плакала.
LVII
- Моя тетушка в странном расположении духа, - заметил Альберт Консуэ-
ло, поднимаясь с нею по ступенькам. - Прошу за нее прощения, друг мой;
будьте уверены, что сегодня же она изменит и свое обращение и свою мане-
ру говорить с вами.
- Мой брат? - в полном недоумении от только что сообщенного ей извес-
тия повторила Консуэло, не слыша слов молодого графа.
- А я и не знал, что у вас есть брат, - заметил Альберт, на которого
поведение тетки произвело более сильное впечатление, чем это сообщение.
- Конечно, для вас большое счастье повидаться с ним, дорогая Консуэло, и
я рад...
- Не радуйтесь, граф, - прервала его Консуэло, которую вдруг охватило
тяжелое предчувствие, - мне, быть может, предстоит большое огорчение,
и...
Вся дрожа, она остановилась и уже готова была попросить совета и за-
щиты у своего друга, но побоялась слишком связать себя с ним. И вот, не
смея ни принять, ни оттолкнуть того, кто явился к ней, прикрывшись
ложью, она вдруг почувствовала, что у нее подкашиваются ноги, и, поблед-
нев, прислонилась к перилам на последней ступеньке крыльца.
- Вы боитесь недобрых вестей о вашей семье? - спросил Альберт, в ко-
тором тоже начинало пробуждаться беспокойство.
- У меня нет семьи, - отвечала Консуэло, делая усилие, чтобы идти
дальше.
Она хотела было прибавить, что у нее нет и брата, но какое-то смутное
опасение удержало ее. Войдя в столовую, она услышала в соседней гостиной
шаги путешественника, быстро, с явным нетерпением ходившего по комнате
из угла в угол. Невольно она шагнула к графу, как бы стремясь укрыться
за его любовью от надвигающихся на нее страданий, и схватила его за ру-
ку.
Пораженный Альберт почувствовал, что в нем пробуждаются смертельные
опасения.
- Не входите без меня, - прошептал он. - Предчувствие, а оно меня ни-
когда не обманывает, говорит мне, что этот брат - враг и ваш и мой. Я
холодею, мне страшно, точно я вынужден кого-то возненавидеть.
Консуэло высвободила свою руку, которую Альберт крепко прижимал к
груди. Она содрогнулась при мысли, что у него вдруг может явиться одна
из его странных идей, одно из тех непреклонных решений, печальным приме-
ром которых служила для нее предполагаемая смерть Зденко.
- Расстанемся здесь, - сказала она ему по-немецки (из соседней комна-
ты ее могли уже слышать). - В данную минуту мне нечего бояться, но если
мне будет грозить опасность, поверьте, Альберт, я прибегну к вашей защи-
те.
Страшно подавленный, боясь быть навязчивым, он не посмел ослушаться
ее, уйти же из столовой все-таки не решился. Консуэло поняла его колеба-
ния и, войдя в гостиную, закрыла обе двери, чтобы он не мог ни видеть,
