от них-то и пошли корни его силы и могущества; и все это было не так
давно, чтобы об этом можно было уже забыть.
Когда Венцеслава рассказала капеллану об этом бурном разговоре, тот
посоветовал ей не раздражать молодого графа настойчивостью и не доводить
его до еще большего возмущения, терзая ту, которую он защищает.
- По этому поводу надо обратиться к графу Христиану, - сказал он. -
Ваша чрезмерная мягкость усилила смелость его сына; пусть ваши благора-
зумные доводы внушат наконец отцу чувство тревоги и заставят его принять
решительные меры по отношению к опасной особе.
- Да неужели вы думаете, - возразила канонисса, - что я не прибегала
уже к этому средству? Но, увы, мой брат постарел на пятнадцать лет за
эти пятнадцать дней последнего исчезновения Альберта. Его умственные си-
лы так ослабли, что он совершенно не понимает моих намеков и как-то инс-
тинктивно боится самой мысли о новом огорчении; словно ребенок, он раду-
ется тому, что сын нашелся и рассуждает, как разумный человек. Ему ка-
жется, что Альберт совершенно выздоровел, и он не замечает, что бедный
сын его охвачен новым безумием более пагубным, чем прежнее. Уверенность
Христиана так глубока, он так наивно тешит себя этой мыслью, что у меня
не хватает мужества открыть ему глаза на все происходящее. Мне кажется,
господин капеллан, что если бы брат услышал это разоблачение от вас, он
принял бы его с большей покорностью, и вообще благодаря вашим духовным
увещаниям ваша беседа с ним была бы более полезной и менее тягостной.
- Это разоблачение слишком щекотливо, - ответил капеллан, - чтобы
могло быть сделано столь скромным пастырем, как я. Оно было бы гораздо
уместнее в устах сестры, которая может смягчить его такими ласковыми
словами, с какими я не смею обращаться к высокочтимому главе семьи.
Обе эти почтенные особы потратили много дней на препирательства о
том, кто из них первый отважится заговорить со старым графом. А пока они
колебались, привычка к медлительности и апатия делали свое дело - любовь
в сердце Альберта все росла и росла. Консуэло заметно поправлялась, и
никто не нарушал их нежной близости, которую благодаря неподдельной чис-
тоте и глубокой любви никакой суровый страж не мог бы сделать ни более
целомудренной, ни более сдержанной, чем она была.
Между тем баронесса Амелия, не в силах дольше переносить свою унизи-
тельную роль, настойчиво просила отца увезти ее в Прагу. Барон Фридрих,
предпочитавший пребывание в лесах жизни в городе, тем не менее обещал ей
все что угодно, но бесконечно откладывал день отъезда, не делая к нему
никаких приготовлений. Дочка поняла, что надо ускорить развязку, и при-
думала способ быстро и внезапно осуществить свое желание. Сговорившись
со своей горничной, хитрой и решительной француженкой, она однажды ут-
ром, когда отец собирался на охоту, стала просить его отвезти ее в со-
седний замок к знакомой даме, которой давно уже надо было отдать визит.
Барону не очень-то хотелось отказываться от своего ружья и охотничьей
сумки, переодеваться и менять весь распорядок дня, но он надеялся, что
такое потворство сделает дочь менее требовательной, что прогулка рассеет
ее дурное настроение и она без особенного неудовольствия проведет в зам-
ке Исполинов несколько лишних дней. Заручившись одной неделей, он уже
думал, что обеспечит себе свободу на всю жизнь: не в его привычках было
заглядывать дальше. Итак, покорившись своей участи, он отправил Сапфира
и Пантеру на псарню, а сокол Атилла вернулся на свой насест с угрюмым и
недовольным видом, что вызвало у его хозяина тяжелый вздох.
Наконец барон уселся с дочерью в карету и, как это с ним обычно быва-
ло в подобных случаях, немедленно и крепко заснул. Тотчас же Амелия при-
казала кучеру повернуть и ехать на ближайшую почтовую станцию. Они дом-
чались туда через два часа, и когда барон открыл глаза, почтовые лошади,
которые должны были везти его в Прагу, были уже впряжены в карету.
- Что такое? Где мы? Куда мы едем? Амелия, что это ты выдумала, ми-
лочка? Что значит этот каприз или эта шутка?
На все эти вопросы молодая баронесса, ласкаясь к отцу, отвечала лишь
взрывами веселого смеха. И только когда увидела, что форейтор уже на ло-
шади, а карета катится по большой дороге, она, сразу приняв серьезный
вид, весьма решительно заговорила:
- Милый папа, ни о чем не беспокойтесь. Наш багаж прекрасно уложен,
каретные ящики полны всем необходимым для дороги. В замке Исполинов ос-
тались только ваше оружие и собаки. В Праге они вам не нужны, а впрочем,
они будут вам присланы по первому же требованию. Дяде Христиану за завт-
раком передадут мое письмо. В нем я пишу, что нам необходимо было уехать
- и пишу так, что это не особенно огорчит его и не вызовет раздражения
ни против вас, ни против "меня. А теперь я смиренно прошу прощения за
то, что обманула вас; но ведь прошел месяц с тех пор, как вы обещали мне
сделать то, что я выполнила сейчас, - стало быть, в сущности, я не иду
против вашей воли, увозя вас в Прагу в ту минуту, когда вы об этом не
думали; зато, я уверена, вы в восторге, что избавлены от всех неприят-
ностей, связанных с решением уехать и с дорожными сборами. Мое положение
становилось невыносимым, а вы и не замечали этого. Вот мое извинение и
оправдание. Соблаговолите же обнять меня и не смотрите на меня такими
грозными глазами - я ужасно их боюсь.
Говоря это, Амелия, так же как и ее наперсница, едва удерживалась от
смеха, ибо никогда в жизни у барона не было грозного взгляда ни для кого
вообще, а для обожаемой дочки и подавно. В данную же минуту взгляд у не-
го был растерянный и даже, надо признаться, бессмысленный, - таково было
действие неожиданности. Если он и был несколько раздосадован выкинутой
над ним шуткой, огорчен внезапной разлукой с братом и сестрой, с которы-
ми даже не простился, то вместе с тем он был так изумлен случившимся,
что его неудовольствие тотчас же сменилось восхищением.
- Но как вы умудрились все это устроить, не возбудив во мне ни малей-
шего подозрения? - допрашивал он. - Да, по правде сказать, снимая охот-
ничьи сапоги и отсылая верховую лошадь, я был далек от мысли, что еду в
Прагу и что сегодня вечером не буду обедать с братом! Вот странное прик-
лючение! Я уверен, что никто не поверит, когда я стану о нем рассказы-
вать... Но куда же, Амелия, запрятали вы мою дорожную шапку? Как, по-ва-
шему, не спать же мне, надвинув на уши эту шляпу с галунами?
- Ваша шапка? Вот она, милый папа, - проговорила юная плутовка, пода-
вая ему меховую шапку, которую он тут же с простодушным удовольствием
надел на голову.
- А моя дорожная фляжка? Наверно, ты забыла о ней, злая девчонка?
- Конечно, нет! - воскликнула Амелия, протягивая ему хрустальную бу-
тылку, оплетенную русской кожей и отделанную серебром. - Я сама наполни-
ла ее лучшим венгерским вином, какое только имеется в подвале у тети.
Попробуйте-ка его, это ваше любимое.
- А моя трубка, а мой кисет с турецким табаком?
- Все тут, - сказала горничная, - мы ничего не забыли, обо всем поза-
ботились, чтобы господину барону было приятно путешествовать.
- В добрый час! - проговорил барон, набивая себе трубку. - Тем не ме-
нее, дорогая Амелия, вы со мной поступили прескверно. Вы делаете из ва-
шего отца посмешище. По вашей милости все будут надо мной издеваться.
- Дорогой папа, - отвечала Амелия, - это я являюсь посмешищем в гла-
зах света, давая повод думать, будто упорно хочу выйти замуж за кузена,
который совершенно не удостаивает меня своим вниманием и на моих глазах
усиленно ухаживает за моей учительницей музыки. Достаточно долго терпела
я такое унижение и не знаю, много ли найдется девушек моего круга, моей
наружности и моих лет, которые отнеслись бы к этому так, как я, а не по-
хуже. Я уверена, что есть девушки, которые скучают меньше, чем скучала я
в последние полтора года, и которые, однако, убегают или позволяют похи-
тить себя, лишь бы избавиться от своей скучной жизни. Я же довольствуюсь
тем, что убегаю, похищая собственного отца. Это более ново и более при-
лично. Что думает по этому поводу дорогой мой папочка?
- Ты у меня настоящий бесенок! - проговорил барон, целуя дочку.
Он очень весело провел всю дорогу, попивая, покуривая и отсыпаясь, ни
на что больше не жалуясь и ничему больше не удивляясь.
В замке это событие не произвело того впечатления, на какое рассчиты-
вала юная баронесса. Начать с Альберта: если бы ему не сообщили, он и
через неделю не заметил бы этого, а когда канонисса объявила ему об
отъезде родственников, он ограничился тем, что сказал:
- Вот единственная умная вещь, которую сделала умница Амелия с минуты
своего приезда сюда. Что касается добрейшего дяди, то, я надеюсь, он
скоро к нам вернется.
- А я жалею об отъезде брата, - сказал старый Христиан. - В мои годы
имеют значение недели и даже дни. То, что тебе, Альберт, кажется корот-
ким сроком, для меня может стать вечностью, и я далеко не так уверен,
как ты, что увижусь снова с моим тихим и беспечным братом Фридрихом. Ну,
что же делать! Этого хотела Амелия, - прибавил он с улыбкой, сворачивая
и откладывая в сторону удивительно ласковое и вместе с тем злое письмо,
оставленное ему юной баронессой. - Ведь женская злоба ничего не прощает.
Вы, дети мои, не были рождены друг для друга, и мои сладкие мечты разве-
ялись как дым!
Говоря это, старый граф с какой-то меланхолической веселостью погля-
дел на сына, как бы ожидая уловить в его глазах тень сожаления. Но ниче-
го подобного он в них не прочел. А Альберт, нежно пожав руку отца, дал
ему этим понять, что благодарит его за отказ от проекта, который был так
мало ему по сердцу.
- Да будет воля твоя, господи! - снова заговорил старик. - И да будет
сердце твое свободно, сын мой! Ты теперь здоров и кажешься спокойным и
счастливым среди нас. Я умру утешенный, и благодарность отца принесет
тебе счастье после нашей разлуки.
- Не говорите о разлуке, отец мой, - воскликнул молодой граф с глаза-
ми, полными слез, - я не в силах вынести эту мысль!
Тут капеллан встал и с деланно скромным видом вышел, предварительно
приободрив взглядом уже несколько растроганную канониссу. Взгляд этот
был и приказанием и сигналом. С душевной болью и со страхом она поняла,
что наступила минута говорить. И вот, закрыв глаза, словно человек, бро-
сающийся из окна во время пожара, она начала, путаясь и бледнея:
- Конечно, Альберт нежно любит отца и не захочет смертельно огорчить
его...
Альберт поднял голову и посмотрел на тетку таким ясным, пронизывающим
взором, что та смутилась и не смогла сказать ничего больше. Старый граф,
казалось, не слышал этой странной фразы, а среди воцарившегося молчания
бедная Венцеслава трепетала под взглядом племянника, словно куропатка,
загипнотизированная собакой, делающей над ней стойку.
Но через несколько минут граф Христиан, очнувшись от своей задумчи-
вости, ответил сестре так, как будто она продолжала говорить или как
будто он прочел в ее душе все то, что она собиралась ему открыть.
- Дорогая сестра, - сказал он, - позвольте мне дать вам совет: не
терзайте себя тем, в чем вы ничего не понимаете. Вы в своей жизни не
имели понятия о том, что такое сердечное влечение, а суровые правила ка-
нониссы не годятся для молодого человека.
- Боже милостивый! - прошептала совсем расстроенная канонисса. - Или
брат не хочет меня понять, или разум и благочестие покинули его! Возмож-
но ли, чтобы он по своей слабости стал поддерживать или так легко смот-
реть...
- Что поддерживать, тетушка? - спросил Альберт решительно и строго. -
Говорите, раз уж вас заставляют это делать! Выскажите яснее вашу мысль.
Пора кончить с этим напряженным состоянием, и пора нам узнать друг дру-
