Позже, с выпивкой в руке, я помедлил, прежде, чем набрать номер,
который он мне оставил, и решил для порядка позвонить в мотель в
Сент-Луисе. Просто для очистки совести - а вдруг там есть какая-нибудь
весточка, чтобы дополнить мое сообщение.
На экране появилось лицо женщины, его осветила улыбка. Интересно, а
всегда ли она улыбается, когда заслышит звонок или этот рефлекс в конце
концов исчезнет, когда она уволится? Дежурная улыбка утомляет, мешает
жевать резинку, зевать и ковырять в носу.
- Отель аэропорта, - ответила она. - Чем могу быть полезна?
- Это Донни. Поселился в комнате 106, - пояснил я. - Я ушел почти
сразу же и хочу узнать, не передавали ли вам что-нибудь для меня.
- Минуточку, - сказала она, покопавшись в чем-то слева. Да, -
продолжала она, сверившись с бумажкой, которую достала. - Есть одна
магнитозапись. Но немного странная. Она не совсем для вас - вы должны
передать ее третьему человеку.
- О? И кому?
Она назвала имя, и мне понадобилось все мое самообладание.
- Понятно, - сказал я. - Я позвоню ему попозже и проиграю запись.
Спасибо!
Она еще раз улыбнулась, кивнула на прощание и отключилась.
Итак, Дэйв-таки раскусил меня в конце концов... Кто же еще мог знать
этот номер и мое настоящее имя?
Я мог сказать слово-другое и получить то, что он хотел мне передать.
Но я не был уверен, стоит ли ее прокручивать по каналам связи - не
осложнит ли это и без того нелегкую мою жизнь. Я хотел лично
удостовериться - и чем скорее, тем лучше - что имя мое будет стерто.
Я как следует приложился к бокалу, а тут прибыл и сверток от Дэйва. Я
проверил его номер - точнее, их было два - и потратил минут пятнадцать,
пытаясь до него дозвониться. Неудачно.
Ладно, прощай Новый Орлеан, прощай, придуманный мир. Я позвонил в
аэропорт и забронировал место. Затем я допил все, что осталось, привел
себя в порядок, собрал свой маленький багаж и снова покинул гостиницу.
Привет, Центральный...
Во время всех моих ранних полетов в этот день я проводил время,
размышляя насчет идеек Тейлхарда Чардина, насчет продолжения эволюции в
царстве машин, противопоставляя тезису о неустановленных способностях
механизмов, играя в эпистемиологические игры с Палачом в качестве пешки,
удивляясь, размышляя, даже надеясь - надеясь, что правда ближе к наиболее
приятному, что вернувшийся Палач вполне здоров, что на самом деле убийство
Барнса было чем-то таким, что кажется совершенно случайным, что
провалившийся эксперимент на самом деле был вполне успешным, в некотором
роде - триумфом, новым звеном в цепи бытия... И Лейла не была полностью
обескуражена, принимая во внимание возможности этого нейристорного
мозга... И теперь меня беспокоили мои собственные дела - самые душевные
философские рассуждения, говорят, не очень помогают против зубной боли,
если она мучает именно вас.
Соответственно, Палач был отодвинут в сторону и мысли мои были заняты
собственными проблемами. Конечно, оставалась возможность, что Палач, и в
самом деле, нагрянул в Мемфис, и Дэйв остановил его, а затем послал мне
сообщение, как и обещал. Тем не менее, он назвал мое _п_о_д_л_и_н_н_о_е
имя.
Не лишком-то много планов я мог составить до той поры, как получу
послание от него. Казалось, не слишком похоже на то, чтобы такой
религиозный человек, как Дэйв неожиданно задумал шантаж. С другой стороны,
он был таким созданием, которое могло неожиданно загореться какой-либо
идеей и нравственность которого уже испытала однажды непредсказуемую
перемену. Словом, окончательный вывод сделать было непросто... Его
техническая подготовка плюс знание программы Центрального банка данных
ставила его в исключительное положение, если бы он пожелал испортить мне
всю игру.
Я не любил вспоминать о некоторых вещах, которые мне приходилось
делать, чтобы сохранить свое положение призрака в мире живых, мне особенно
не хотелось вспоминать о таких поступках в связи с Дэйвом, которого я
по-прежнему не только уважал, но и любил. После того, как я решил как
следует обдумать проблему сохранения моего прежнего положения чуть
попозже, когда появится вся информация, мои думы поплыли своим путем в
обычном порядке.
Именно Карл Маннгейм давным-давно подметил, что
радикально-революционные и прогрессивные мыслители предпочитали
употреблять механистические метафоры для описания государства, тогда как
другие предпочитали растительные аналогии. Это высказывание его прозвучало
значительно раньше того, как кибернетические и экологические движения
проторили соответствующие пути в пустоши общественного сознания. Пожалуй,
как мне казалось, два эти пути развития демонстрировали развитие отличий
между точками зрения, которые по необходимости соотносились с
соответствующими политическими позициями Маннгейма, приписываемыми позднее
ему; и феномен этот продолжался вплоть до нынешних времен. Там были те,
кому социальные проблемы представлялись экологическими расстройствами,
которые могут быть решены путем несложных изменений, заменой или частичным
сглаживанием острых углов - это была разновидность прямолинейного
мышления, где любое новшество считается простой механической добавкой.
Затем были и те, кто не решался вмешиваться вообще, потому что сознание их
исследовало события вторичных и третьестепенных эффектов по мере их
умножения и запутывания по всем направлениям всей системы. И тут
получалась противоположность. Кибернетики находили в этом аналогию петлям
обратной связи, хотя это и не было точной их копией и экологисты
выстраивали ряды воображаемых точек все уменьшающихся обратных петель -
хотя при этом было очень трудно понять, как они определяли их ценности и
приоритеты.
Конечно, они нуждаются друг в друге - эти огородники и создатели
механических игрушек. Хотя бы для того, чтобы контролировать друг друга. И
пока равновесие не сместиться, механики удерживали перевес в течение
последних двух столетий. Тем не менее, сегодня редко кто может быть так
политически консервативен, как огородники. Маннгейм говорил об этом, и как
раз именно их я больше всего и боюсь сейчас. Именно они стали теми, кто
счел программу Центрального банка данных в самой крайней его форме как
простое лекарство от огромного количества болезней и средство создания
массы добра. Тем не менее, излечимы не все болезни, и появятся новые
микробы, рожденные самой программой. И покуда мы нуждаемся в людях и того,
и другого сорта, мне хотелось бы, чтобы было побольше людей,
интересующихся заботами о возделывании государства, чем пересматривающих
его механизм, когда торжественно открыли программу. Тогда мне не пришлось
бы становиться призраком, стараться избежать той формы существования,
которую я счел отвратительной, не пришлось бы опасаться, что меня опознают
мои бывшие знакомые.
Затем, когда я следил за огоньками внизу, мне захотелось узнать... Я
был механиком потому, что мне нравилось производить изменения
преобразующего порядка в нечто более удобное для моей анархической натуры?
Или я был огородником, возмечтавшим о том, что стал механиком? Я не мог
решить окончательно. Джунгли нашей жизни никак не могли быть втиснуты в
рамки огородника отдельного философа, спланированного и взлелеянного по
его, философа, вкусам. Может, чтобы проделать с ним такой фокус, требуется
побольше тракторов?
Я нажал кнопку.
Лента в кассете зашуршала, разматываясь. Я услышал голос Дэйва; он
спрашивал Джона Донни из комнаты 106, и я услышал, как ему ответили, что
номер не отвечает. Затем я услышал, как он говорит, что хочет записать
послание для третьего лица, по прочтению которого Донни поймет, что с ним
делать. Он перевел дыхание. Девушка спросила, не требуется ли ему еще и
видеозапись. Он попросил включить и ее. Затем последовала пауза. Затем
девушка предложила продолжать речь, но изображение не появилось. Не было
поначалу и слов - только его дыхание и слабое поскрипывание. Десять
секунд... Пятнадцать...
- Ты убедил меня, - сказал он и при этом снова упомянул мое имя, -
...это ни какой-то случайный свет прозрения - не из-за того, что ты сказал
какую-то определенную вещь - и я узнал... Это из-за характерного твоего
стиля - мышления, речи - об электронике - вообще обо всем... потом я все
больше и больше обнаруживал в этом знакомого... после я проверил насчет
твоей геохимии и морской биологии... хотел бы я знать, чем ты так
мастерски овладел за все эти годы... Теперь не знаю. Но я хотел дать тебе
знать... ты не дал почувствовать... превосходства надо мной...
Затем последовала еще четверть минуты тяжелого дыхания, закончившаяся
натяжным кашлем. Затем потрясенно:
- ...сказать слишком много, слишком быстро... слишком рано... И взял
надо мной верх...
Появилось изображение. Он ссутулился перед экраном, голова лежала на
руках, кровь заливала лицо. Очки его исчезли и он выглядел косым и
подслеповатым. Правая сторона распухла и одна рана зияла на щеке, а другая
- на лбу.
- ...подкрался ко мне, пока я проверял тебя, - продолжал он. - Должен
сказать тебе, что я узнал... Все еще не знаю, кто из нас прав... Молись за
меня!
Руки его расслабились, правая скользнула вперед. Голова откинулась
вправо и изображение пропало. Снова, перемотав пленку, я просмотрел эти
кадры и обнаружил, что запись прервалась, когда его рука в судорогах
ударила по клавишам костяшками пальцев.
Затем я стер запись. Она поступила спустя час после того, как я ушел
от него. Если он не успел позвать на помощь, и если никто не пришел к нему
в контору вскоре после звонка, то шансов остаться в живых у него
практически не было. И даже если бы они были...
Я воспользовался переговорным пунктом, чтобы позвонить по номеру,
оставленному Доном, поймал его после непродолжительных поисков, доложил,
что с Дэйвом случилась беда, и необходимо выслать к нему команду
мемфисской скорой помощи, если она еще у него не побывала, и что я надеюсь
перезвонить ему попозже и еще раз доложить обо всем, до свидания.
Следующим я попытался набрать номер Лейлы Закери. Я долго не клал
трубку, но ответа все не было. Хотел бы я знать, сколько времени
потребуется управляемой торпеде, чтобы по Миссисипи дойти от Мемфиса до
Сент-Луиса. Я чувствовал, что времени изучать этот раздел, беседуя с
конструкторами Палача, у меня нет, он и так опережал меня. И я занялся
поисками транспорта.
Очутившись у ее дома, я попытался позвонить ей от входа. Снова никто
не ответил. Тогда я набрал номер миссис Глантз. Она показалась мне
наиболее простодушной из той троицы, которую я проинтервьюировал в ходе
моего вынужденного исследования мнений потребителей.
- Да?
- Это снова мы, миссис Глантз, Стефан Фостер. Еще пару вопросов из
того исследования, что было вчера, если вы сможете уделить мне несколько
секунд.
- Почему бы и нет? - сказала она. - Ладно. Заходите.
Дверь, зажужжав, открылась, и я вошел. Сначала я направился к пятому
этажу, формулируя на ходу вопросы. Я спланировал подобный маневр еще
раньше, предусматривая такую возможность попасть в здание, если появится
непредвиденная необходимость в этом. По большей части такие заготовки, как
эта, пропадали без пользы, но иногда они становились явно необходимыми.
Пятью минутами и полудюжиной вопросов позже я пошел вниз ко второму
этажу, прозондировал замок на двери Лейлы парой маленьких кусочков металла
