проведения особых замеров и контроля за состоянием жилых сооружений.
Мертвая Земля... Скалы и песок. Ни деревьев, ни вообще каких-либо
признаков жизни.
До сих пор продолжался период ураганов, словно планета давала отпор
вторжению мира машин. К ночи гигантские облака недвижимого имущества
затихали, оседали на каменных утесах, и когда ветры уносились прочь, пустыня
мерцала, как свежевыкрашенная, а когда приходило утро с его странными
звуками, утесы возвышались над ней, как языки пламени. Солнце всходило и
задерживалось на небосклоне, после чего ветер обычно поднимался вновь, день
затягивался серо-бурой пеленой. Когда порывы утреннего ветра стихали, Джарри
и Санза могли наблюдать через свое любимое восточное окно (единственное на
третьем этаже) за Мертвой Землей, где один утес был похож на непокорного
нормотипа, махавшего им рукой, могли валяться на зеленой кушетке, которую
подняли с первого этажа, или заниматься любовью под звуки разгоняющегося
ветра, или Санза напевала, а Джарри писал в журнале или перечитывал записи в
нем - столетиями копившиеся каракули друзей и незнакомцев - и часто они
мурлыкали, но никогда не улыбались, потому что не знали, как это делается.
Однажды утром, посмотрев в окно, они увидели двуногое создание из
вымазанного йодом леса, бредущее через пустыню. Оно несколько раз падало,
поднималось и шагало дальше, наконец упало и больше не двигалось.
- Что оно делает так далеко от дома? - спросила Санза.
- Умирает, - ответил Джарри. - Давай выйдем наружу.
Они опустились по-кошачьи на четыре лапы, спустились на первый этаж,
надели защитные костюмы и вышли из своего сооружения.
Создание вновь поднялось и заковыляло дальше. Оно было покрыто рыжим
мехом; темные глаза, широкий длинный нос, лоб сильно скошен назад. По четыре
коротких пальца с когтями на руках и ногах.
Увидев, что они выходят из миропреобразователя, это существо
остановилось и стало на них смотреть. Потом оно упало.
Подойдя поближе, они стали разглядывать лежащее существо. Оно
продолжало смотреть на них, его темные глаза расширились, тело затряслось
мелкой дрожью.
- Оно умрет, если мы его здесь оставим, - сказала Санза.
- ...И оно умрет, если мы заберем его внутрь, - ответил Джарри.
Существо попыталось протянуть к ним переднюю конечность, но сил на это
не хватило. Его глаза сузились, потом закрылись.
Джарри подошел и легко тронул его носком ботинка. Никакой реакции.
- Оно мертво, - сказал он.
- Что мы будем делать?
- Оставим здесь. Песок его занесет.
Они вернулись в свое сооружение, и Джарри записал происшествие в
журнал. Шел последний месяц их вахты, когда Санза спросила его: - Здесь
кроме нас все умрет? И зеленые птицы, и большие хищники? И те забавные
маленькие деревья, и волосатые гусеницы?
- Надеюсь, что нет, - ответил Джарри. - Я перечитал все записи
биологов. Думаю, что жизнь сможет адаптироваться. Стоит ей один раз
возникнуть, и она сделает все возможное, чтобы продолжаться дальше.
Обитателям этой планеты, наверное, повезло, что у нас только двадцать
миропреобразователей. У них есть три тысячелетия, чтобы получше обрасти
шерстью, научиться дышать нашим воздухом и пить нашу воду. С сотней
установок мы бы их уничтожили, и пришлось бы ввозить криопланетных существ
или выводить новых. А так те, что здесь живут, имеют возможность
приспособиться.
- Замечательно, - сказала она, - но мне сейчас пришло в голову, что мы
делаем здесь то же самое, что судьба когда-то сделала с нами. Нас
подготовили для Элионола, а Новая его уничтожила. Эти существа здесь
родились, а мы уничтожаем их мир. Мы превращаем все живое на этой планете в
то, чем были сами в наших прошлых мирах - в нечто неприспособленное.
- С той, однако, разницей, что мы теряем свое время, - уточнил Джарри,
- и даем им шанс выжить в новых условиях.
- И все же я чувствую: мы здесь видим, - она указала на окно, - то, во
что превратится вся планета - в одну большую Мертвую Землю.
- Мертвая Земля была здесь и до нас. Мы не создавали новых пустынь.
- Все звери уходят на юг. Деревья погибают. Когда они заберутся на юг
так далеко, как им по силам, а температура будет падать дальше, и воздух
сжигать их легкие, им придет конец.
- Но они могут к тому времени адаптироваться. Кроны деревьев становятся
гуще, их кора толще. Жизнь приспособится.
- Я не знаю...
- Может, тебе лучше уснуть до тех пор, пока все не кончится?
- Нет, я хочу всегда быть рядом с тобой.
- Тогда тебе придется смириться с тем, что любое изменение всегда
чему-нибудь вредит. Если это поймешь, ты перестанешь себя винить.
И они стали слушать пение ветров.
Через три дня, во время затишья на закате, разделявшего ветры дня и
ветры ночи, Санза позвала его к окну. Он взлетел на третий этаж, приблизился
к ней. Ее груди казались розовыми в закатном свете, под ними лежали
серебристые тени. Шерсть на плечах и бедрах светилась, словно ее окружал
туманный ореол. Лицо ничего не выражало, ее глаза не смотрели на Джарри.
Он выглянул наружу. Падали первые крупные хлопья, голубые на розовом
фоне заката. Они опускали пелену забвения на скалы, на непокорного
нормотипа; они прилипали к кварцевому толстому стеклу; упав, они окрашивали
пустыню в цвет ядовитой лазури; они порхали, большая часть их уже опустилась
на землю, но была подхвачена первыми порывами ветра. Темные облака сошлись в
небесной вышине, от них к земле протянулись нити и ленты голубого цвета.
Хлопья, как бабочки, плясали за окном, то открывая, то скрывая очертания
Мертвой Земли. Изжелта-розовое исчезло, уступив место голубизне, а та
синела, темнела, - и когда снаружи донесся первый порывистый вздох вечера, и
снежные вихри понеслись не вниз, а вбок, они были уже сине-фиолетовыми.
"Эта машина никогда не умолкает," - писал Джарри. - "Иногда мне
кажется, что я различаю голоса в ее безостановочном гуле, внезапном рычании,
похрустывании могучих сочленений. На станции в Мертвой Земле я один. После
нашего прибытия прошло пять столетий. Я решил, что Санзе будет лучше
проспать эту вахту, чтобы не тревожить душу мрачными перспективами. (Они
есть.) Она, конечно, рассердится. Сегодня после пробуждения я слышал голоса
родителей в соседней комнате. Слов не разобрал. Только их голоса, которые я
раньше слышал по старому интеркому. Они должны были уже умереть, несмотря на
все успехи геронтологии. Часто ли они вспоминали обо мне после моего
отъезда? Я даже не смог бы пожать руку отцу без моей перчатки, поцеловать
мать на прощанье. Это странно, чувствовать себя полностью одиноким, и только
машины гудят, перебирая молекулы атмосферы, замораживая мир в центре этой
синей равнины. Меня злит тот факт, что я вырос в стальной камере. Каждый
день я связываюсь с девятнадцатью другими станциями. Боюсь, я стал
надоедлив. Надо бы не беспокоить их завтра, а может, и послезавтра тоже.
Сегодня утром я на несколько секунд выскочил наружу без своего
скафандра. Все еще невыносимо жарко. От первого же глотка воздуха мне стало
дурно. Наш день еще далеко. И все же я почувствовал разницу по сравнению с
тем, что было в прошлую попытку, два с половиной века назад. Что здесь
будет, когда все завершится? - И кем буду я, экономистом? Каковы будут мои
функции на нашем новом Элионоле? Неважно, была бы Санза счастлива...
Миропреобразователь запинается и вздыхает. Земля везде покрыта синим,
куда ни посмотришь. Утесы остались, но их очертания уже изменились. Небо
сейчас розового цвета, вечером и утром оно бывает почти бордовым. Наверное,
именно о таком говорят, что оно "цвета вина", но сам я вина никогда не
видел, поэтому не могу сказать точно. Деревья не погибли. Они стали более
крепкими. Кора стала толще, листья темнее и больше. Я слышал, что теперь они
вырастают гораздо выше. В Мертвой Земле деревьев нет.
Гусеницы еще живы. Они кажутся более крупными, но как я заметил, это
оттого, что они стали более мохнатыми, чем раньше. Похоже, что почти у всех
животных шерсть стала гуще. Некоторые, наверное, стали впадать в спячку.
Странная вещь: как сообщили с седьмой станции, им показалось, что мех у
двуногих стал гуще. Вроде бы в их районе было немного таких существ, и те
обычно держались на большом расстоянии. Они стали выглядеть более косматыми.
Однако непосредственные наблюдения показали, что некоторые из них надевают
или заворачиваются в шкуры мертвых животных! Возможно ли, что они могут быть
более разумными, чем мы считали? Кажется маловероятным, ведь их тщательно
обследовала биокоманда еще до того, как мы запустили машины. Действительно,
очень странно.
Ветры по-прежнему сильны. Иногда они приносят столько пепла, что небо
становится темным. Отсюда на юго-западе отмечается значительная
вулканическая активность. Из-за этого пришлось перебазировать четвертую
станцию. Я стал слышать пение Санзы - в звуках работающей установки. В
следующий раз я дам ей проснуться. К тому времени все получше наладится.
Нет, это неправда. Это эгоизм. Я хочу, чтобы она была рядом со мной. Я
чувствую себя так, словно я единственное живое существо в этом мире. Голоса
по радио как призраки. Часы громко тикают, а промежутки между тиканием
заполняет гудение установки - по сути, та же тишина, потому что оно
постоянно. Временами мне кажется, что его нет; я начинаю вслушиваться,
напрягаю уши, и все же не знаю, гудит или нет. Тогда я проверяю индикаторы,
и они подтверждают мне, что машина работает. Возможно, это какая-то
неисправность в индикаторах. Но они выглядят так, словно с ними все в
порядке. Нет. Дело во мне. А синева Мертвой Земли - тоже тишина особого
рода. Утром даже скалы покрыты голубым инеем. Красиво это или отвратительно?
Для меня неважно. Это часть великой тишины, вот и все. Возможно, я стану
мистиком. Возможно, я разовью в себе оккультные способности и достигну
просветления и освобождения, сидя здесь, в центре великой тишины. Возможно,
у меня будут видения. Голоса я уже слышу. Водятся ли призраки в Мертвой
Земле? Нет, здесь ничто и никогда не могло обратиться в призрака. За
исключением, пожалуй, того маленького двуногого существа. Я пытаюсь понять,
куда он шел по Мертвой Земле? Почему он стремился к центру разрушений, а не
прочь от него, как соплеменники? Теперь уже не узнаю. Разве что будет
видение. Думаю, уже пора взять себя в руки и выйти прогуляться. Полярные
шапки стали толще. Начался ледниковый период. Скоро, скоро все пойдет на
лад. Скоро тишине придет конец, я надеюсь. Все-таки я хотел бы знать, не
есть ли тишина естественное состояние Вселенной, лишь оттеняемое нашим
ничтожным шумом, темным пятнышком посреди голубого поля. Все однажды было
тишиной, и станет тишиной, - уже сейчас, возможно. Слышу ли я настоящие
звуки, или только звучащую тишину? Я хотел бы разбудить ее прямо сейчас,
выйти с ней прогуляться. Начинается снегопад."
Джарри пробудился снова на исходе тысячелетия.
Санза улыбалась и держала его руку в своих, сжимала ее, - а он
объяснял, почему не разбудил ее тогда, словно извинялся.
- Конечно, я не сержусь, - сказала она, - ведь и я сама обошлась с
тобой так же в прошлый цикл.
Джарри не сводил с нее глаз и, кажется, начинал понимать.
- Больше я так не поступлю, - пообещала Санза. - Я знаю, что и ты не
сможешь. Такое одиночество почти непереносимо.
- Да, - ответил он.
