МИХАИЛ ЖВАНЕЦКИЙ
РАССКАЗЫ
Послушайте.
Восемь часов тридцать минут. Давайте поговорим. Вы хотите смеяться.
Вас раздражают всякие затягивания и рассуждения. Я хочу поговорить. Мы
редко собираемся такой компанией - должны поговорить о многом. О том, что
скоро весна. О том, какими красивыми могут быть наши женщины, если захотят
и пройдутся по лицу разными пальчиками и карандашиками. Поговорить о
родителях наших детей. Счастливы ли они, родители нащих детей, дети наших
родителей, братья наших сестер?
Я хочу поговорить о нашей земле, о тех, кто помнит войну. Я помню
плохо. Мне семь лет. Эшелон. Бомбежка. Мы с мамой бежим в поле и
укрываемся лопухами. Эвакуация. Жмых во рту... Так, может быть, этого
больше не будет. Может быть, это было в последний раз. Может быть, танки
будем видеть только на парадах. Остальное есть. Остальное будет. Надо
только жить медленно и долго. Надо только не обижать друг друга.
Я живу в ленинграде. Погода плохая, да люди хорошие. Стоит женщина
целый день за прилавком или за лотком на морозе, и нас много, а кто-то
заупрямился, а у кого-то дома больной, а кому-то просто трудно, потому что
у него прострелен бок. Попробуем не обижать друг друга. Уходит в поход
атомный ледокол "арктика", строят в тайге дороги, тянут газ в пустыне под
чарджоу. Хорошо делают, когда делают, остается нам не обижать друг друга.
Конечно я хочу многого. Я хочу, чтобы вам не подписывали увольнение,
чтобы расстроился местком, узнав, что вы уходите. Чтобы не захотел
горисполком вашего переезда в другой город. Чтобы из-за вашей болезни
бегала озабоченно не только жена. Этот город состоит из нас, давайте же
что-нибудь хорошее делать друг для друга.
Я многого хочу. Я хочу во всех трамваях таких же лиц, как в этом
зале. Я хочу всех встречных вежливых и трезвых, а локоть соседа
чувствовать только в беде. Сколько новых домов - целый город. "Дадим тепло
в новые дома", - говорят строители. Вышел в хорошем настроении, погладил
мальчишку, сказал соседке, как она сегодня хороша, пошутил о чем-нибудь с
бабками на скамейке - вот и дал тепло в новый дом.
А в ленинграде воздух стал прозрачный. А в ленинграде голубое небо и
комиссия проверяет тротуары. В ленинграде глаза стали чистыми и кожа
нежной на ощупь. В ленинграде плюс пять. Будем считать, что это тепло. В
ленинграде весна.
Посидим.
Пойдите перед вечером в городской сад. Там возле веранды есть
скамейка. На скамейке вы увидите человека в черном пальто. Это я. Я там
сижу до восьми. Потом меня можно видеть на углу возле кафе и идущим к
бульвару.
Хорошо со мной говорить между шестью и семью вечера. Лучше всего о
видах на урожай, о литературе, о знакомых. О женщинах со мной можно
говорить всегда. Причем, если этот человек, то есть я, будет оглядываться
на проходящих красавиц, не обижайтесь и не перебивайте. Это лишнее
подтверждение моего интереса к этой проблеме.
А вот о ремонте со мной лучше говорить с утра, после завтрака, когда
я в благодушии и слегка исказившиеся черты не испортят общего приятного
выражения.
Лучше всего со мной толковать о вкусной и здоровой пище, о поведении
в быту, о пребывании на солнце. Хорошо откликаюсь на разговор о моральных
устоях, о супружеской верности, о длительности верности и недлительности
неверности.
Не касайтесь быта, обслуживания: Это меня раздражает, я начинаю
болеть. Не касайтесь общественного питания в некоторых аспектах: Я
возбуждаюсь, нервничаю, сбивчиво говорю, со мной становится неприятно.
Если вы заденете, даже случайно, тему телефонизации, канализации,
урбанизации, в некоторых аспектах, я на вас произведу очень скверное
впечатление. Вы с содроганием увидите злого, брызжущего слюной человека,
который долго не может успокоиться, держится за сердце, бегает вдоль
забора, и, конечно, никакие ссылки на об'ективные причины не могут
изменить крайне неприятного личного впечатления. Сразу меняйте разговор.
Переводите его на цветы, лето, женщин. Я снова начну оглядываться, что
подтвердит мое успокоение, я извинюсь и долго буду смотреть вслед.
Смотрите тоже - это об'единяет.
Если вы пригласите меня на свадьбу или день рождения, вы немедленно
получите удовольствие, видя польщенного человека. И вот тут об авариях и
эпидемиях говорить не нужно, не повторяйте обших ошибок, ибо я могу
прервать разговор, отойти и залечь дома, и уж о свадьбе не может быть и
речи.
К скамейке, где я сижу, хорошо подходить с транзисторным приемником
под веселую музыку и сводку погоды. Выберите солнечный день и подходите.
Какая чудесная погода стоит на всем побережье кавказа! Волн нет, и
ветер отсутствует, землетрясения утихли, смерч раскрутился в обратную
сторону и пропал, красная шапочка спасена, наш самолет перекрыл все
рекорды и тихо-тихо опустился. Я перестал морщить лоб, веки мои
опустились. "Счастье мое я нашел в нашей дружбе с тобой...". Говорите,
говорите и пойте мне одновременно, и вы будете наслаждаться видом доброго
и разглаженного человека... "Утомленное солнце нежно с морем прощалось...
Тай-ра-римта-ра-тайрам... Что нет любви...".
Перед вечером в городском саду вы увидите человека в черном пальто.
Это я. Подумайте, о чем со мной говорить, если вы хотите, чтобы я произвел
на вас хорошее впечатление...
Портрет.
О себе я могу сказать твердо. Я никогда не буду высоким. И красивым.
И стройным. Меня никогда не полюбит мишель мерсье. И в молодые годы я не
буду жить в париже.
Я не буду говорить через переводчика, сидеть за штурвалом и дышать
кислородом.
К моему мнению не будет прислушиваться больше одного человека. Да и
эта одна начинает иметь свое.
Я наверняка не буду руководить большим симфоническим оркестром радио
и телевидения. И фильм не поставлю. И не получу ничего в каннах. Ничего не
получу в смокинге, в прожекторах в каннах. Времени уже не хватит... Не
успею.
Никогда не буду женщиной. А интересно, что они чувствуют?
При моем появлении никто не встанет...
Шоколад в постель могу себе подать. Но придется встать, одеться,
приготовить. А потом раздеться, лечь и выпить. Не каждый на это пойдет.
Я не возьму семь метров в длину... Просто не возьму. Ну, просто не
разбегусь. Ну, даже если разбегусь. Это ничего не значит, потому что я не
оторвусь... Дела... Заботы...
И в этом особняке на набережной я уже никогда не появлюсь. Я еще могу
появиться возле него. Против него. Но в нем?! Так же и другое... Даже
простой крейсер под моим командованием не войдет в нейтральные воды... Из
наших не выйдет. И за мои полотна не будут платить бешеные деньги. Уже нет
времени!
И от моих реплик не грохнет цирк и не прослезится зал. И не заржет
лошадь подо мной... Только впереди меня. И не расцветет что-то. И не
запахнет чем-то. И не скажет девочка: "Я люблю тебя".
И не спросит мама: "Что ты ел сегодня, мой мальчик?"
Но зато... Зато я скажу теперь сыну: "Парень, я прошел через все. Я
не стал этим и не стал тем. Я передам тебе свой опыт".
Воскресный день.
Утро страны. Воскресное. Еще прохладное. Потянулась в горы молодая
интеллигенция. Потянулись к ларьку люди среднего поколения. Детишки с
мамашками потянулись на утренники кукольных театров. Стада потянулись за
деревни в зеленые росистые поля. Потянулись в своих кроватях актеры,
актрисы, художники и прочие люди трудовой богемы и продолжали сладко
спать.
А денек вставал и светлел, и птицы пели громче, и пыль пошла кверху,
и лучи обжигали, и захотелось к воде, к большой воде, и я, свесив голову с
дивана, прислушался к себе и начал одеваться, зевая и подпрыгивая.
Умылся тепловатой водой под краном. Достал из холодильника помидоры,
лук, салат, яйца, колбасу, сметану. Снял с гвоздя толстую доску. Вымыл все
чисто и начал готовить себе завтрак.
Помидоры резал частей на шесть и складывал горкой в хрустальную вазу.
Нарезал перцу красного мясистого, нашинковал луку репчатого, нашинковал
салату, нашинковал капусту, нашинковал моркови, нарезал огурчиков мелко,
сложил все в вазу поверх помидор. Густо посолил. Залил все это постным
маслом. Окропил уксусом. Чуть добавил майонезу и начал перемешивать
деревянной ложкой. И еще. Снизу поддевал и вверх. Поливал соком
образовавшимся и - еще снизу и вверх.
Чайник начал басить и подрагивать. Затем взял кольцо колбасы
крестьянской, домашней, отдающей чесноком. Отрезал от него граммов сто
пятьдесят, нарезал кружочками и на раскаленную сковородку. Жир в колбасе
был, он начал плавиться, и зашкворчала, застреляла колбаса. Чайник
засвистел и пустил постоянный сильный пар. Тогда я достал другой,
фарфоровый, в красных цветах, пузатый, и обдал его кипяточком изнутри,
чтобы принял хорошо. А туда две щепоточки чайку нарезанного, подсушенного
и залил эту горку кипятком на две четверти. Поставил пузатенького на
чайник, и он на него снизу начал парком подпускать... А колбаска, колбаска
уже сворачиваться пошла. А я ее яйцом сверху. Ножом по скорлупе - и на
колбаску. Три штуки вбил и на маленький огонек перевел.
А в хрустальной вазе уже и салатик соком исходит под маслом, уксусом
и майонезом. Подумал я - и сметанки столовую ложку сверху для мягкости. И
опять деревянной ложкой снизу и все это вверх, вверх. Затем пошел из кухни
на веранду, неся вазу в руках. А столик белый на веранде сияет под
солнышком. Хотя на мое место тень от дерева падает. Тень такая кружевная,
узорчатая.
Я в тень вазу с салатом поставил, вернулся на кухню, а в сковородке
уже и глазунья. Сверху прозрачная подрагивает, и колбаска в ней
архипелагом. И чайник... Чайник... Снял пузатого и еще две четверти
кипяточку. А там уже темным-темно, и ароматно пахнуло, и настаивается.
Опять поставил чайник. Пошел на веранду, поставил сковородку на подставку.
Затем достал из холодильника баночку, где еще с прошлого года хранилась
красная икра. От свежего круглого белого хлеба отрезал хрустящую горбушку,
стал мазать ее сливочным маслом. Масло твердое из холодильника, хлеб
горячий, свежий, тает оно и мажется с трудом. Затем икрой красной толстым
слоем намазал.
Сел. Поставил перед собой вазу. В левую руку взял хлеб с икрой, а в
правую деревянную ложку и стал есть салат ложкой, захлебываясь от жадности
и откусывая огромные куски хлеба с маслом и икрой.
А потом, не переставая есть салат, стал ложкой прямо из сковороды
отрезать и поддевать пласты яичницы с колбасой и ел все вместе.
А потом, не вытирая рта, пошел на кухню, вернулся с огромной чашкой
"25 лет красной армии". И уже ел салат с яичницей, закусывая белым хлебом
с красной икрой, запивая все это горячим сладким чаем из огромной чашки.
А-а... А-а... И на пляж не пошел. А остался дома. Фу... Сидеть... Фу... За
столом... Скрестив... Фу... Ноги... Не в силах отогнать пчелу, кружившую
над сладким ртом... Фу... Отойди..
Так я сидел... Потом пошел. Ходить трудно: Живот давит. Стал шире
ставить ноги... Дошел-таки до почтового ящика. Есть газеты. Одну
просмотрел, понял, что в остальных. А день жарче... Накрыл посуду
полотенцем, надел на бюст легкую безрукавку, на поясницу и ноги - тонкие
белые брюки, светлые носки и желтые сандалии, на нос - темные очки и пошел
пешком к морю.
Навстречу бидоны с пивом. Прикинул по бидонам, двинул к ларьку. Минут
через десять получаю огромную кружку. Отхожу в сторону, чтобы одному.
