земли... Лишь работай.
Племянница скоро была отставлена. На место ее явились претенденты
новые, тоже неблизкая родня ли, свойство, но люди молодые - супружес-
кая пара с детьми.
- Нотариуса привозили. Племянницу ликвидировали. Теперь все на этих
будет, на новых. Они - хозяева, - сообщала тетка Дуня народу любопыт-
ному.
Во дворе нашем, поглядывая на забор, она шептала с горечью:
- Обдурят они ее, обдурят... Повыманят все, а бабку - в дурдом. А
мне что?.. Не век чужие горшки выносить. Да еще сыскивает. Мне дочери
давно говорят: бросай. И кину. Пойду в собес, заявлю: снимите колоду.
Чужие хвосты заносить несладко. Вечно чего-то плетет. То банки у нее
пропали, то навоз. Брошу и буду спокойно жить.
К Миколавне тетка Дуня стала ходить реже, отвечая на ее укоры: "У
тебя теперь есть помогальщики". Но к нам во двор стала прибегать чаще.
И не столько нас проведать, сколько к соседям заглянуть.
- Как там? Новые-то... - И, не дожидаясь ответу, кралась к забору,
приникая к щелям его: - В огороде чего сажают?
Новые хозяева ли, наследники приезжали на машине порой вечерней,
после работы. Не всякий день, но бывали. Посадили картошку, другие
овощи. Приезжали обычно с детьми, и в соседском дворе делалось шумно.
Но ненадолго. Ведь у них был свой дом, свой огород, свои заботы. Так
что подолгу у Миколавны они не рассиживались, навещая и помогая набе-
гом. И потому в скором времени тетка Дуня стала наведываться к сосед-
ке. Хлеб из магазина несла, молоко, чаевничала, передавала новости -
все, как прежде. В речах не скрывала осужденья:
- Уж не хотела тебя расстраивать, а душа не терпит. Разве так кар-
тошку сажают? От рядка к рядку хоть аукайся. Подсказала бы им...
- Я подсказывала... - оправдывалась Миколавна. - Они рукой машут.
- В ножки бы поклониться... - вздыхала тетка Дуня. - Такое добро. И
обязаны слухать тебя. Ты - хозяйка. Такое поместье, такая земля пропа-
дает задаром.
Тетка Дуня уходит и приходит, шлепая калошами. Речи все те же:
- Не приезжали? Вот так никому мы не нужны. Огород сохнет, травой
зарастает... Чего вырастет?
- Вроде воду качали... - заступается Миколавна. - Толклись там.
- Вот то-то и оно, что толклись... Чужое, оно чужое и есть... Ка-
пусту червяк поел, морковку трава забила.
День ото дня вечерние речи горше и откровеннее:
- Глядела я... Полы моет. Лужей нальет. Журчит вода под плинтуса. И
чего это будет? Погниет все.
- Машина эта... То заедет, то выедет - всякий день. Скрип да скрип
ворота, скрип да скрип. А потом - оторвутся. Будем со всем белым све-
том жить: все собаки - наши, все кошки, все алкаши, какие по улицам
бродят, все цыгане... Отбейся тогда от них.
- Желудок у тебя слабый, больной. А они в тебя - котлеты да котле-
ты, котлеты да котлеты... Это до поры.
И самое главное - про огород:
- Не хотела тебя расстраивать, а душа не терпит. Какое богатство, а
все - в распыл. Картошка еле дышит, лишь взошла, а желтая, вощаная. На
помидорах и цвету нет. Огурцы вылезли и стоят. А люди уже на базар не-
сут, и цены хорошие. А тебе на погляд нету, еще и покупать придется,
от пенсии копеечку отрывать. Да-да! Зато травы, бурьянов развели -
темный лес. Волков водить. Потому что ты молчишь, а они - бессовест-
ные...
- Я подсказывала, - оправдывается Миколавна. - Они рукой машут.
- Потому что бессовестные... Такое поместье испоганили, такое бо-
гатство... Скрозь пальцы течет...
Вечерние песни, они не нынче, так завтра свое берут: "Не хотела те-
бя расстраивать, но как промолчать... Ты сама потом будешь упрекать".
В середине лета помогальщики ли, наследники от огорода были отстав-
лены напрочь. К Миколавне они стали ездить реже, в огород - ни ногой.
Хозяйничала там тетка Дуня. И теперь калоши ее шлепали к соседскому
двору в час вовсе ранний. Шлеп-шлеп-шлеп - мимо Миколавны, прямиком в
огород. А тот огород лишь доброму трактору под силу.
Тетка Дуня же словно век земли не видала:
- Поздней капусты посажу...
- Помидоры семечками... - взахлеб спрашивала ли, извещала она Мико-
лавну.
- Сажай. Меньше мыкаться будешь.
- Сажай. Может, прищемишь хвост.
Тетку Дуню торопило время - месяц июль и словно молодой азарт под-
жигал: наверстать упущенное.
На пустой земле уже поднялась, крепко укоренясь, сочная лебеда, жи-
ловатая конопля - хоть прячься там. Тетка Дуня дергала траву руками с
корнем, отвоевывая за пядью пядь.
- Баклажанов... На зиму закрутить.
- Картошки... Она успеет...
А нынешнее лето - сухое, знойное. Термометры день ото дня старают-
ся: тридцать четыре да тридцать пять. Это - в тени. На солнце и вовсе
пекло.Тетке Дуне и жара не помеха. Шлеп да шлеп калошами. За неделю
она вовсе высохла, почернела и сделалась словно галка.
Дети стали ругаться:
- Тебе это надо? Годы свои хоть считаешь?
- Земля-то гуляет, - вначале оправдывалась она. - Помаленьку копа-
юсь. Что мне, перину мять? - А потом на приступ пошла: - Жалельщики!
Сами зимой летите три раза на дню: "Ой, мама, томату дай... Ой, мама,
у тебя огурцы расхорошие". Дай да дай.
Дети от нее отступились, а Миколавна ругается:
- Милосердия называется... Огородница... Проскакала - и нет ее. Ни
здравствуй, ни прощай.
Миколавна ругается, колотит костылем по ведру - знак условный. Вед-
ро громыхает и катится. А тетка Дуня - далеко, в конце огорода, не
слышит ли, не хочет слышать.
- Делучая... Вот не дам воды, будет знать, - пугает Миколавна.
С водой в соседском дворе беда. Старинный качок еле чвиркает, добы-
вая за каплей каплю. У всех теперь электронасосы "Камы" да "Агидели",
шланги да трубы змеятся по огородам. Нажал кнопку - и бьет струя.
Тетка Дуня ведрами поливает. Утром, когда еще в силах, таскает по
два ведра, вечером одно еле волокет. Все же семьдесят лет - это воз-
раст. Тем более - такая жара.
Вечерние посиделки в соседском дворе теперь короче.
Миколавна, как и прежде, рассказывает о жизни далекой, из телефиль-
ма:
- Она к нему имеет симпатию, а он - женатый, детный...
Тетка Дуня дремлет под мерную речь, порою всхрапывает, сразу просы-
паясь. А въяве не чужие страсти ее тревожат, а свое, огородное. И она
вставляет невпопад:
- Новая напасть: зеленый червяк на капусте. Лист - как кружево.
Миколавна смолкает, ей нужно время, чтобы перебраться из жизни ки-
ношной в свою.
- Тертым табаком попытай, - советует она и продолжает прежний расс-
каз: - Он - детный, у ней - никого нет, а молодая, в соку...
Тетка Дуня снова задремывает, голова ее беспомощно валится на
грудь.
- Спи иди... - говорит ей в конце концов Миколавна.
- Пойду, - соглашается тетка Дуня. - Так ныне заморилась, так замо-
рилась...
- Заморилась она. Дур напал. В дощеку высохла, а жадаешь. Все тебе
мало. Значит, здоровье хорошее. По такой жаре...
- Какое здоровье... Ныне полола. И враз в глазах - темная ночь, и
все цветками пошло: красный, зеленый... Плывут и плывут. Белого света
не вижу. На карачках к бане подлезла, в тенек, там отдыхалась, в па-
мять вошла. Так, видно, и помирают, - раздумчиво сказала она.
Миколавна поверила, укорять не стала. Мысли ее разом ушли в годы
давние:
- Мы с мамочкой, бывало, на хуторе... Работаем, работаем. Огород -
большой, не сравнить. Работаем, работаем, а потом упадем под грушинку,
в прохладу. Я падаю и по-мертвому сплю. Проснусь, а мамочки нет, она
работает. И я - к ней. Девчонкой была...
Забыты страсти телевизионные: мексиканская любовь, война в Чечне -
все в сторону. Рассказ о своем, о годах далеких, в которых - хутор
Ерик, мамочка, большой огород. А при советской власти на хуторе сдела-
ли коммуну, забрали коров и раз в неделю давали детям молоко. Мамочка
из него молочную кашу варила. Маленькая Миколавна любила такую кашу.
Однажды спешила с молоком от фермы, споткнулась, упала, и крынка вдре-
безги. Долго плакала, потому что не будет молочной каши. И мамочка
плакала, обещала: "Молочную козу заведем... Козу не возьмут в комму-
ну".
Так далеко это все. Но так памятно и так горько.
Потом тетка Дуня уходит. Миколавна долго сидит одна, что-то мурлы-
чет, поет. Печально звучит ее голос в покойном вечереющем мире.
А по утрам в густых зарослях вишен и слив поет садовая славка: жур-
чит и журчит ее нехитрая песнь. Потом торопливо шлепают через улицу
калоши. Это тетка Дуня спешит, по прозвищу Милосердия.
- Миколавна, ты живая?
Начинается день.
