в голос бурчит:
- Прозвонила - и нет ее... Коза комолая... Черти ее поджигают, лё-
том летит... Милосердия называется.
Это уже - для меня, чтобы я посочувствовал.
Спустя час ли, другой услышу я зов:
- Покличь мою милосердию... Увеялась...
Но где ее сыщешь, бегучую тетку Дуню? Надежный замок на воротах.
Кобель хрипло лает, видно, пошла впрок наука. Хозяйка же - вольный ве-
тер.
- Милосердия называется... - желчно цедит в своем дворе Миколавна.
- Денежки любит получать.
- Не глядел? - порой снова окликает меня. - Нету ее?
- Не видать, - отзываюсь я.
"Милосердия" - это тетки Дунина официальная должность при хворой
соседке. Миколавна - человек одинокий. Таким людям с недавних пор со-
бес нанимает помощниц. Оплата - сущие копейки, отсюда и круг забот:
заглянуть раз-другой в неделю, хлеба купить да молока; иная полы по-
дотрет - спасибо и на этом. Но старые люди мудрят: всяк - свое. Отсюда
и споры. Обязана "милосердия" с огородом помогать или не обязана? Щи
варить?.. В хате прибирать?.. Обязана - не обязана... Деньги им пла-
тят.
У Миколавны за короткий срок этих "милосердий" сменилось трое или
четверо. "Обязана... Не обязана"...
- У людей милосердия грядки поливает, - сообщала тетка Дуня. - А
твоя процедит скрозь пальцы - и ушла.
- У людей - стирают, а твоя - с маникюром, культурная.
Кончилось это понятным; других отстранив, тетка Дуня заступила на
должность при Миколавне: носить из магазина хлеб, молоко, получать
хоть и малую, но копейку. Выслушивать укоры:
- Ушла и в тину села. Не дошумишься. Так и скачешь, так и скачешь.
Тетка Дуня и впрямь скачет весь день, словно воробей, промышляя.
Востроносая, ростом невеликая; из-под заношенного платка быстрый гла-
зок ее шныряет туда да сюда, словно воробьиный, ища поживу.
- Тетка Дуня! - окликнешь ее. - Тебе не надо...
- Надо, надо... - не даст она и закончить и скачет ко двору.
Траву ли скосишь, яблоки-паданки некуда девать, вяленая рыба год
провисит на чердаке, пожелтеет, старую крупу шашель поточил, арбузные
корки ли, капустные листья - все тетке Дуне идет.
- Кабан пожрет, - говорит она. - Куры поклюют.
Порою и не зовешь, она сама углядит:
- У тебя терновка падает, либо не нужна? Я заберу, - и тащит к себе
еще зеленую кислую ягоду.
- Картошку старую заберу... Мелкую тоже заберу...
Выйдешь ли за двор, на улицу, глядишь - волокет чего-нибудь. С меш-
ком ли гнется, на тачке везет.
- От Ильченки, - сообщает. - Груши падают, черномяски. Порежу да
посушу. У меня груш нету, негде приткнуть.
- От Лаптевых... Огурцов у них нарастает, не успевают сбирать. Мне
и желтяки сойдут. Своих бы насажала, да негде.
А уж от Миколавны с пустыми руками не выйдет. Какую-нибудь плошку
ли, банку несет. Старые щи, засохший хлеб... Залежалось ли что, про-
кисло - все впрок птице Божьей.
К вечеру тетка Дуня устает. Долог день летний. Устанет - уже не
скачет. Годочки свое берут. А их уже - семьдесят. Ширк да ширк калоша-
ми - к Миколавне бредет.
Миколавна же порой вечерней, когда в стеклянном скворечнике дышать
нечем, спускается во двор на волю. За день она выспалась, отекла ли,
припухла ото сна. Но сидит гоголем, рассказывает про телевизор: что
показывали да как. Главное, конечно, кино. Сначала была "Мария", потом
"Роза", теперь "Тропиканка". Миколавна глядит эти фильмы дважды: утром
и вечером. Помнит их наизусть. А тетке Дуне всегда недосуг. Утром - в
бегах, а вечером - засыпает. Включит телевизор - и заснет перед ним.
Порою за полночь светят синим ее окошки. Это - включенный телевизор. А
хозяйка спит. Все проспит, а узнать любопытно: про Марию, про Розу -
они ведь, считай, свои. Спасибо Миколавне, она доложит в подробностях,
кто, как и с кем.
Течет неспешный рассказ.
Просторная скамейка возле крыльца. Во дворе - вечерние тени. Тетка
Дуня сидя тут же задремывает под мерный рассказ. Голова ее клонится,
клонится, и даже храп раздается.
- Ты чего не слухаешь, спишь?! - окликает ее Миколавна.
Тетка Дуня вскидывается и говорит в свое оправдание:
- Ныне, гутарят, такая и смерть будет: поснем все - и конец.
- Кто гутарит?
- Люди. В магазине, в очереди.
- Брешут они. А в каком магазине?
- Возле станции.
- Ты и туда добралась?
- С бутылками. Мишка два мешка притянул. Говорит, сдай. А в нашем
магазине не берут их. И на площади не берут. Пришлось туда переть.
Мишка - это сын тетки Дуни. У нее две дочери, сын. Все отдельно жи-
вут.
- Здоровье у тебя хорошее, - говорит Миколавна, - вот ты и прешь.
- Откель? - слабо протестует тетка Дуня. - Ныне с утра под лопатку
ширяет. Ширь да ширь, ширь да ширь.
- Мало ширяет. Надо бы - до болятки, - свое гнет Миколавна. - Не
жалься. Хорошее у тебя здоровье, прямо кониное.
Это уже - обида. Трудно ее стерпеть. Но приходится. Тетка Дуня тер-
пит, горько вздыхая, склоняя седую голову.
- Кониное... - бьет и бьет ее Миколавна. - У меня вот здоровья нет,
я дома сижу. А ты - как на шильях, с утра до ночи скачешь и скачешь.
- Сравнила... - дрогнул тетки Дунин голос. - Меня нужда гонит. Кабы
не нужда...
В этом вся суть: Миколавна - богатая, а тетка Дуня - бедная. Потому
и носит чужие горшки. Это понятно всем.
- Денег мне хватит, - при случае говорит Миколавна. - И еще оста-
нутся.
Наши люди и впрямь живут небогато, но еще и прибедниться не прочь,
чтобы не гневить Бога. Миколавна же напрямик режет: "Мне денег за гла-
за... Еще и останутся".
Вся улица знает: так оно и есть. В голодные годы, после войны, Ми-
колавна работала в столовой, при хлебе. Потом всю жизнь торговала.
Тогда это называлось спекуляцией. Так ее за глаза и величали - "спеку-
лянтка проклятая". Теперь это дело обычное: поехать в Москву, тряпок
купить, в поселке их продать подороже. Прежде такое занятие осуждалось
и даже преследовалось по статье уголовной. Миколавна кого надо из ми-
лицейских кормила да поила. Берегли ее. И она ездила в Москву, в Ле-
нинград, в Прибалтику, привозила оттуда ковры, обувь, одежду. В нашем
старом доме до сих пор висит немецкий ковер с оленями. Покупали у Ми-
колавны. Еще, я помню, долго носил зеленые шаровары "с начесом". Тоже
из ее рук. Наши магазины в поселке были бедны, а уж про хуторские, ок-
рестные, нечего и говорить. По хуторам Миколавна и ездила. Откуда у
колхозников деньги? У них - трудодни. Она и "благодетельствовала", ме-
няя привезенное добро на масло, сало, козий пух, пряжу, яички. Пряли
на нее и вязали. Теплые перчатки, носки, пуховые платки, береты ехали
с Миколавной на край света, на Север, к людям денежным. Оттуда везла
меховые воротники. Не в поселок наш, Богом забытый, а к грузинам, в
Тбилиси. Оттуда - товар иной. Колесом шли дела, ходором.
Другая статья дохода - огород. Он у Миколавны - немереный. Была в
силах, то справа, то слева у соседей прихватывала, в задах прирезала
немалый кус. Покойный мужик ее на этой земле все долгое лето мытарил-
ся. Одной картошки до двадцати мешков накапывали; помидоры да огурцы
первыми на продажу везли. Туда же - яблоки, абрикосы, виноград. Но
умер старик, у Миколавны ноги стали отказывать. Тут она и осела. Нача-
лась обычная старость. Но вся улица знала: Миколавна богатая.
А тетка Дуня всегда считалась бедной. Работала уборщицей, муж - шо-
ферил, двух дочерей и сына они растили. Овдовев и пенсию уже получая,
тетка Дуня подрабатывала там и здесь: мыла полы в конторах, топила пе-
чи. Дело в том, что огород у тетки Дуни - две грядочки да пара рядов
картошки. Это по-настоящему изъян великий. От земли живем. А уж стари-
ки-пенсионеры тем более. Круглый год своим кормятся: картошка, капус-
та, лук, огурцы и прочее. Кормятся, да еще и на базар несут - к пенсии
добавка. У тетки Дуни земли - с гулькин нос, вот она и скачет, и к Ми-
колавне прилепилась, вначале вроде по-соседски, а теперь - "милосер-
дия". Какая ни на есть, а копейка.
- Мою милосердию не видал? Увеялась - и знаку нет.
Днем бывает по-всякому. Но рано утром и к вечеру шлепают через ули-
цу тетки Дунины калоши - "милосердия" прибыла.
- Любит она со мной завтракать и ужинать,- не таясь, объявляет Ми-
колавна.
Тихий вечер. Тишина смыкается над дворами и улицей. В зарослях смо-
родины, вишен да слив густеют ранние сумерки. В соседнем дворе гото-
вятся к позднему чаю. Недвижная Миколавна: круглое пухлое лицо ее,
словно летняя луна большая. Короткие команды:
- Столик ближе подвинь. Еще чуток.
- Каймак в холодильнике. Там щи старые, себе забери.
- Булки принеси.
- Колбасу. И яички вареные. Поем, а то в желудке нехорошо. Весь
день не было аппетита.
- Молоко неси, забелить.
Тетке Дуне дважды повторять не надо. Она - скок да скок, шлеп да
шлеп калошами: в коридор, в хату, к холодильнику. Все она знает. Не
первый день при Миколавне, не первый год.
- Гляди крутым кипятком заваривай. Да ополосни.
- А булки принесла столешние.
- Истинный крест, Миколавна: только сгрузили, машина лишь подъеха-
ла, и я взяла, - оправдывается тетка Дуня.
- Закоржанелые. Топором не урубишь. Ты же все заторопом да лётом.
Мясо купила - одни мослы. Лишь кобелю грызть. И ты не обижайся, я
правду говорю. Я привыкла правду - в глаза.
- Истинный крест, Миколавна. Я вроде глядела...
- Не знаю, куда ты глядела, а мослов набрала.
Угодить Миколавне трудно.
- Так и сыскивает, так и сыскивает ежеминутно... Свекруха... - жа-
луется порой тетка Дуня.
Люди сторонние, уличные, ей сочувствуют, зная Миколавнин характер.
Свои же, родные, отвечают просто: "Сто раз говорено: хватит чужие
горшки выносить. Чего тебе не хватает? Пенсия есть. Живи себе". Тетка
Дуня молчит, лишь вздыхает. И чуть свет спешит к Миколавне:
- Ты живая?
- Да вроде... А ночь не спала.
Миколавна - человек одинокий. Поразмыслив, решила она искать опору:
"Чтобы было кому воды поднесть..." Родня ее - седьмая вода на киселе:
двоюродная племянница с детьми да со стороны покойного мужа - такие же
внучата. Но уж какие есть. Других на базаре не купишь.
Надо заметить, что Миколавне повезло. Как говорится, кому - война,
а кому - мать родна. Новые времена пришли: цены полезли дуром, а тут
еще беженцы со всех сторон - на дома поднимают цены. Раньше, бывало,
помрет человек одинокий, в хате ставни закроют, и стоит она, никому не
нужна. Нынче любая хибара - в драку, миллионы за нее дают. За роди-
тельские дома дети дерутся да судятся, ссорятся навек. У Миколавны дом
завидный: кирпичный, высокий, под шифером, на улицу - три окна. Бо-
гатство немалое, если продать. Тем более что усадьба богатая - земли
много.
Сговорились с племянницей: она ухаживает, докармливает Миколавну -
дом берет после смерти. Съездили к нотариусу, бумагу подписали.
Толстая, поперек себя шире, племянница хорошо, если в неделю раз
прибредала к тетке. Приходила, охала, жалуясь на здоровье. Миколавна
потом весь день бурчала:
- Помогальщица... Слезы лить... Обещали стирать, полы банить. Пото-
нешь в грязи с такими помогальщиками.
Тетка Дуня подпевала ей:
- Непочетники... Такое счастье им в руки, такое богатство... В нож-
ки бы, в ножки всякий день кланяться да Бога молить. А если ты боль-
ная, зачем соглашалась, подписывала документ? Дом тебе нужен, а старый
человек - хоть помри... А в огороде - глядеть тошно. Одни бурьяны рас-
тут.
- Она и приходит лишь с проверкой: может, я подохла, - догадывалась
Миколавна.
- Непочетники... - страдала за Миколавну тетка Дуня. - Ты - боль-
ная. А дочка твоя - кобыла здоровая. Почему не прийти?.. Такое богатс-
тво ей... Непочетники... В проулке Вера-хромая живет, на чужих записа-
ла дом. Они ей кажеденно везут слаженого да соложеного. Потому что по-
читают. А твои - непочетники, лодыри. Такой огород пустует, столько
