___________
5 Здесь мы не можем согласиться с тезисом Лакана, по крайней мере так, как мы
поняли его из изложения Лаплан-ша и Леклера в "L'lnconscient", (Temps modem,
Juliet 1961, pp.111 sq.). Согласно этому тезису первичный порядок языка должен
определяться бесконечным скольжением означающего по означаемому, и каждое слово
тогда обладало бы единственным смыслом и соотносилось бы с другими словами
посредством серии эквивалентов, которые этот единственный смысл задавал для
слова. Наоборот, если только слово обретает несколько смыслов, организованных по
закону метафоры, оно явно стабилизируется. В то же время, язык оставляет первый
процесс и закладывает основу второго. Значит, единоголосие определяет первый, а
равноголосие - возможность второго процесса (р. 112). Но единоголосие
рассматривается здесь как единоголосие слова, а не как единоголосие Бытия,
которое высказывается обо всех вещах в одном и том же смысле - но не е языке,
который говорит это. Именно мысль о том, что единоголосое является словом, и
угрожающая выводом, что такого слова не существует - сама нестабильна и остается
только "фикцией". Напротив, нам кажется, что равноголосие точно характеризует
голос в первом процессе; и если есть сущностная связь между сексуальностью и
равноголосием, то она приобретает форму границы для равноголосого и для
тотализации - границы, которая делает единоголосое возможным - как подлинную
характеристику бессознательной вторичной организации.
325 ЛОГИКА СМЫСЛА
на одну треть был бы Стоиком, на одну треть Дзеном и на на одну треть -
Кэрролом: с одной стороны, он мастурбирует, чрезмерно жестикулируя, с другой -
он пишет на песке магические слова чистого события, открытого единоголосию:
"Разум - Я полагаю - это Сущность - Ent - Абстракт -то есть-Катастрофа- которую
мы - так сказать - Я имел ввиду - ". Итак, он заставляет энергию сексуальности
перейти в чистое асексуальное, не прекращая, однако, спрашивать: "Что такое
маленькая девочка?" - даже если этот вопрос должен быть заменен произведением
искусства, которое еще надо создать и которое только и дало бы ответ. Возьмем,
например, Блума на побережье... Несомненно, равно-голосие, аналогия и
возвышенное будут вновь заявлять свои права на третичный порядок .в денотациях,
сигнифи-кациях и манифестациях повседневного языка, подчиненного правилам
здравого и общезначимого смыслов. Когда же мы обращаемся к бесконечному
переплетению, которое задаМт логику смысла, то начинает казаться, что этот
итоговый порядок вновь переоткрывает голос высоты первичного процесса, а еще,
что вторичная организация на поверхности возвращает что-то из самых глубочайших
шумов, глыб и стихий в Единоголосие смысла - краткий миг для поэмы без героя.
Что же еще может произведение искусства, кроме как снова следовать пути,
ведущему от шума к голосу, от голоса к речи, от речи к глаголу, конструируя эту
Music fur ein Haus, чтобы всегда возвращать независимость звукам и запечатлевать
молнию едино голосия. Конечно, такое событие быстро обрастает повседневной
банальностью или, наоборот, страданиями безумия.
Приложения
I
Симулякр и античная философия
I. - Платон и симулякр
Что имеется в виду, когда речь заходит о "низвержении платонизма"? А ведь именно
в этом Ницше видел задачу собственной философии и вообще философии будущего.
Скорее всего, под "низвержением платонизма" подразумевается упразднение как мира
сущностей, так и мира явлений. Надо сказать, подобный замысел не принадлежит
собственно Ницше. Двойное низложение - низложение сущности и явления - восходит
к Гегелю, а точнее, даже к Канту. Однако сомнительно, чтобы Ницше вмел в виду то
же самое [что и названные философы]. Более того, в такой формулировке
низвержение понимается слишком абстрактно; она оставляет в тени мотивации
платонизма. Напротив, низвержение платонизма как раз и должно пролить свет на
эти мотивации. Нужно "уловить"* их так же, как Платон ловит софиста.
Вообще говоря, мотивацию, лежащую в основе теории идей, следует искать в волевом
стремлении выделять и отбирать. Это вопрос "проведения различий" между самой
"вещью" и ее образами, между оригиналом и копией, моделью и симулякром. Но одно
ли и то же имеется в виду, когда мы говорим об этих видах различий?
__________
* "...род софиста тяжело уловить" - Софист, 218d. - Примечание переводчика.
329 ЛОГИКА СМЫСЛА
Замысел Платона прояснится, если мы обратимся к самому методу деления, ибо
последний не просто один из многих диалектических приемов. Он вбирает в себя
весь потенциал диалектики, чтобы слить его с другим потенциалом и, таким
образом, представляет целую систему. Прежде всего отметим, что рассматриваемый
метод состоит в делении родов на противоположные виды так, чтобы исследуемая
вещь могла быть подведена под адекватный ей вид. Этим объясняется процесс
спецификации [в Софисте], направленный на определение того, что такое
рыболовство. Однако, это лишь поверхностный аспект деления, его ироническая
составляющая. Если же к процедуре деления отнестись серьезно, то в силе остается
и возражение Аристотеля относительно того, что подобное деление - это плохой или
бессильный силлогизм, поскольку в нем отсутствует средний термин* . Отсутствие
среднего термина ведет к ряду необоснованных заключений - например, что
рыболовство есть один из видов приобретения, приобретения посредством удара и
так далее.
Таким образом, подлинную цель деления следует искать в чем-то другом. Так, в
диалоге Политик приводится предварительное определение, гласящее, что политик -
это пастырь народа. Но на ту же роль сразу начинают претендовать и другие. Врач,
торговец, земледелец в один голос заявляют: "Это я - пастырь народа". Та же тема
поднимается и в диалоге Фвдр, когда речь заходит о том, что такое исступление,
или, точнее, как распознать подлинное исступление, или истинную любовь. Немало
претендентов наперебой утверждают: "Это я - подлинно одержимый, это я - истинно
любящий". Значит цель деления вовсе не в том, чтобы разбить роды на виды. Она
гораздо глубже и состоит в том, чтобы определить происхождение: разделить
претендентов, отли-
__________
* "...деление есть как бы бессильный силлогизм, ибо то, что должно быть
доказано, оно постулируется, и при этом всегда выводится что-то более общее [чем
то, что должно быть доказано]. Но как раз это и было упущено из виду всеми теми,
кто пользуется делением..." - Аристотель. Собр. соч. в 4-х т.т., М., Мысль, т.2,
стр. 183. - Примечание переводчика.
330 ПРИЛОЖЕНИЯ
чить чистое от нечистого, подлинное от неподлинного. Отсюда и живучая метафора,
сравнивающая процедуру деления с проверкой золота на пробу. Платонизм - это
философская Одиссея; и диалектика Платона вовсе не сводится к диалектике
противоречий или противоположностей. Ее, скорее, можно назвать диалектикой
соперничества (amphisbetesis), диалектикой соперников и претендентов. Суть
деления не в его широте, не в разбиении рода на виды, а в глубине - в отборе по
происхождению. Следует тщательно разобраться в каждой претензии, отличить
истинных претендентов от ложных. Для достижения этой цели Платон опять-таки
прибегает к иронии, ибо как только перед процедурой разделения на деле ставится
задача отбора [претендентов], все происходит так, будто бы как раз для этого она
и не годится - разделение подменяется мифом. Например, в Федре миф о
круговращении душ сводит на нет все усилия, направленные на деление. То же самое
наблюдается и в Политике, когда все сводится к мифу о древних временах. Такова
вторая ловушка деления, его вторая ироническая составляющая - увертка, явное
ускользание или отказ от поставленных целей. Дело в том, что миф, фактически,
ничему не мешает. Наоборот, он есть составная часть деления. Делению присуще
преодоление различия между мифом и диалектикой, снятие их дуальности,
воссоединение потенциалов диалектики и мифа. И действительно, миф, с его
неизменно циклической структурой, повествует об основах. Он позволяет строить ту
модель, по которой уже можно судить о претендентах. По сути дела, в обосновании
нуждается чье-то притязание. Именно тот, кто на что-то претендует, ссылается на
обоснованность своих требований. И именно эти требования можно рассматривать как
вполне обоснованные, слабо обоснованные или вообще необоснованные. Так, в Федре
миф о круговращении говорит о том, что всякая душа до своего следующего
воплощения способна созерцать идеи. Этот же миф дает и критерий отбора, по
которому к подлинной одержимости, или истинной любови, способны только те души,
которые ви-дели больше и сохранили дремлющие, но способные Пробудиться
воспоминания о виденном. Души же чувст-
331 ЛОГИКА СМЫСЛА
венные, забывчивые, полные мелких забот, отвергаются как ложные претенденты. То
же и в Политике: миф о круговращении душ показывает, что определение политика
"пастырем народа" буквально приложимо только к образу архаического бога. Но и в
этом мифе мы находим критерий отбора, по которому разные горожане отнюдь не
равноправны в рамках данной мифологической модели. Короче говоря, решением
проблемы, связанной с методом отбора, является избранная сопричастность.
Быть сопричастным, в лучшем случае - значит занимать второе место. Отсюда берет
начало и знаменитая триада неоплатоников: непричастное, сопричастное и участник.
Ее можно переиначить и так: основание, объект притязания и претендент. Или же:
отец, дочь и жених. Основание - это то, что обладает чем-то изначально. Оно
уступает то, чем обладает, в пользование просителю, который владеет полученным
лишь вторично и лишь постольку, поскольку оказался способен пройти проверку на
обоснованность [своих претензий]. Сопричастное - это как раз то, чем изначально
обладает непричастное. Непричастное отдает сопричастное для участия, оно
предлагает сопричастное участникам: Справедливость, свойство "быть справедливым"
и справедливый человек. Мы, разумеется, должны различать все уровни, иметь в
виду всю иерархию такой избранной сопричастности. Разве не существует
обладателей третьего, четвертого ранга и так далее вниз по ступеням иерархии -
вплоть до того, кто владеет не более, чем симулякром, миражом - кто сам лишь
мираж и симулякр? Эта иерархия в диалоге Политик детально расписана: истинный
политик, чьи полномочия хорошо обоснованы, затем родственники, наемники, рабы и
так далее - до симулякров и имитаций. Над этими последними тяготеет проклятие -
в них воплощается зловещая сила ложного претендента.
Итак, миф задает имманентную модель, обоснование-проверку, по которым можно
судить о претендентах и оценивать их претензии. Только при таком условии
процедура деления движется к своей цели и достигает ее. Цель же состоит не в
спецификации понятий, а в идентификации Идеи; не в определении вида, а в отборе
по происхождению. Но чем объяснить, что из трех важ-
332 ПРИЛОЖЕНИЯ
нейших диалогов, касающихся деления - Федр, Политик, Софист, - последний не
содержит в себе обосновывающего мифа? Все просто. В Софисте метод деления
применяется парадоксальным образом - не для того, чтобы дать оценку достойному
претенденту, а наоборот, чтобы уличить ложного претендента как такового, чтобы
определить бытие (или, скорее, небытие) симулякра. Софист сам воплощает бытие
симулякра, он выступает как сатир иди кентавр, как Протей, всюду проникающий и
повсюду Сующий свой нос. Поэтому Софист завершается самым необычайным, наверное,
приключением платонизма: после всех погонь за симулякром заглянувшему в бездну
Платону, хотя бы и на мгновение, открылось, что симулякр - не просто ложная
копия, но что он ставит под вопрос само понятие о копии и модели. Окончательное
определение софиста подводит нас к черте, за которой мы уже не можем отличить
его от самого Сократа - мастера иронии, оперирующего в приватной беседе
лаконичными вопросами и ответами. Случайно ли ирония доведена здесь до такой
крайности? Не сам ли Платон указал путь низвержения платонизма?
* * *
Мы начали с исходного определения мотиваций платонизма: отделить сущность от
