Блестящая лакированная скорлупка грецкого ореха была ее колыбелькою,
голубые фиалки - матрацем, а лепесток розы - одеяльцем; в эту колыбельку
ее укладывали на ночь, а днем она играла на столе. На стол женщина пос-
тавила тарелку с водою, а на края тарелки положила венок из цветов;
длинные стебли цветов купались в воде, у самого же края плавал большой
лепесток тюльпана. На нем Дюймовочка могла переправляться с одной сторо-
ны тарелки на другую; вместо весел у нее были два белых конских волоса.
Все это было прелесть как мило! Дюймовочка умела и петь, и такого нежно-
го, красивого голоска никто еще не слыхивал!
Раз ночью, когда она лежала в своей колыбельке, через разбитое окон-
ное стекло пролезла большущая жаба, мокрая, безобразная! Она вспрыгнула
прямо на стол, где спала под розовым лепестком Дюймовочка.
- Вот и жена моему сынку! - сказала жаба, взяла ореховую скорлупу с
девочкой и выпрыгнула через окно в сад.
Там протекала большая, широкая река; у самого берега было топко и
вязко; здесь-то, в тине, и жила жаба с сыном. У! Какой он был тоже гад-
кий, противный! Точь-в-точь мамаша.
- Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! - только и мог он сказать, когда уви-
дал прелестную крошку в ореховой скорлупке.
- Тише ты! Она еще проснется, пожалуй, да убежит от нас, - сказала
старуха жаба. - Она ведь легче лебединого пуха! Высадим-ка ее посередине
реки на широкий лист кувшинки - это ведь целый остров для такой крошки,
оттуда она не сбежит, а мы пока приберем там, внизу, наше гнездышко. Вам
ведь в нем жить да поживать.
В реке росло множество кувшинок; их широкие зеленые листья плавали по
поверхности воды. Самый большой лист был дальше всего от берега; к это-
му-то листу подплыла жаба и поставила туда ореховую скорлупу с девочкой.
Бедная крошка проснулась рано утром, увидала, куда она попала, и
горько заплакала: со всех сторон была вода, и ей никак нельзя было пе-
ребраться на сушу!
А старая жаба сидела внизу, в тине, и убирала свое жилище тростником
и желтыми кувшинками - надо же было приукрасить все для молодой невест-
ки! Потом она поплыла со своим безобразным сынком к листу, где сидела
Дюймовочка, что бы взять прежде всего ее хорошенькую кроватку и поставит
в спальне невесты. Старая жаба очень низко присела в воде перед девочкой
и сказала:
- Вот мой сынок, твой будущий муж! Вы славно заживете с ним у нас в
тине.
- Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! - только и мог сказать сынок.
Они взяли хорошенькую кроватку и уплыли с ней, а девочка осталась од-
на-одинешенька на зеленом листе и горькогорько плакала, - ей вовсе не
хотелось жить у гадкой жабы и выйти замуж за ее противного сына. Ма-
ленькие рыбки, которые плавали под водой, верно, видели жабу с сынком и
слышали, что она говорила, потому что все повысунули из воды головки,
чтобы поглядеть на крошку невесту. А как они увидели ее, им стало ужасно
жалко, что такой миленькой девочке приходится идти жить к старой жабе в
тину. Не бывать же этому! Рыбки столпились внизу, у стебля, на котором
держался лист, и живо перегрызли его своими зубами; листок с девочкой
поплыл по течению, дальше, дальше... Теперь уж жабе ни за что было не
догнать крошку!
Дюймовочка плыла мимо разных прелестных местечек, и маленькие птички,
которые сидели в кустах, увидав ее, пели:
- Какая хорошенькая девочка!
А листок все плыл да плыл, и вот Дюймовочка попала за границу.
Красивый белый мотылек все время порхал вокруг нее и наконец уселся
на листок - уж очень ему понравилась Дюймовочка! А она ужасно радова-
лась: гадкая жаба не могла теперь догнать ее, а вокруг все было так кра-
сиво! Солнце так и горело золотом на воде! Дюймовочка сняла с себя пояс,
одним концом обвязала мотылька, а другой привязала к своему листку, и
листок поплыл еще быстрее.
Мимо летел майский жук, увидал девочку, обхватил ее за тонкую талию
лапкой и унес на дерево, а зеленый листок поплыл дальше, и с ним мотылек
- он ведь был привязан и не мог освободиться.
Ах, как перепугалась бедняжка, когда жук схватил ее и полетел с ней
на дерево! Особенно ей жаль было хорошенького мотылечка, которого она
привязала к листку: ему придется теперь умереть с голоду, если не удаст-
ся освободиться. Но майскому жуку и горя было мало.
Он уселся с крошкой на самый большой зеленый лист, покормил ее слад-
ким цветочным соком и сказал, что она прелесть какая хорошенькая, хоть и
совсем непохожа на майского жука.
Потом к ним пришли с визитом другие майские жуки, которые жили на том
же дереве. Они оглядывали девочку с головы до ног, и жучки-барышни шеве-
лили усиками и говорили:
- У нее только две ножки! Жалко смотреть!
- У нее нет усиков!
- Какая у нее тонкая талия! Фи! Она совсем как человек! Как некраси-
во! - сказали в один голос все жуки женского пола.
Дюймовочка была премиленькая! Майскому жуку, который принес ее, она
тоже очень понравилась сначала, а тут вдруг и он нашел, что она безоб-
разна, и не захотел больше держать ее у себя - пусть идет куда хочет. Он
слетел с нею с дерева и посадил ее на ромашку. Тут девочка принялась
плакать о том, что она такая безобразная: даже майские жуки не захотели
держать ее у себя! А на самом-то деле она была прелестнейшим созданием:
нежная, ясная, точно лепесток розы.
Целое лето прожила Дюймовочка о дна-одинешенька в лесу. Она сплела
себе колыбельку и подвесила ее под большой лопушиный лист - там дождик
не мог достать ее. Ела крошка сладкую цветочную пыльцу, а пила росу, ко-
торую каждое утро находила на листочках. Так прошли лето и осень; но вот
дело пошло к зиме, длинной и холодной. Все певуньи птички разлетелись,
кусты и цветы увяли, большой лопушиный лист, под которым жила Дюймовоч-
ка, пожелтел, весь засох и свернулся в трубочку. Сама крошка мерзла от
холода: платьице ее все разорвалось, а она была такая маленькая, нежная
- замерзай, да и все тут! Пошел снег, и каждая снежинка была для нее то
же, что для нас целая лопата снега; мы ведь большие, а она была всего-то
с дюйм! Она завернулась было в сухой лист, но он совсем не грел, и бед-
няжка сама дрожала как лист.
Возле леса, куда она попала, лежало большое поле; хлеб давно был уб-
ран, одни голые, сухие стебельки торчали из мерзлой земли; для Дюймовоч-
ки это был целый лес. Ух! Как она дрожала от холода! И вот пришла бед-
няжка к дверям полевой мыши; дверью была маленькая дырочка, прикрытая
сухими стебельками и былинками. Полевая мышь жила в тепле и довольстве:
все амбары были битком набиты хлебными зернами; кухня и кладовая ломи-
лись от припасов! Дюймовочка стала у порога, как нищенка, и попросила
подать ей кусочек ячменного зерна - она два дня ничего не ела!
- Ах ты бедняжка! - сказала полевая мышь: она была, в сущности, доб-
рая старуха. - Ступай сюда, погрейся да поешь со мною!
Девочка понравилась мыши, и мышь сказала:
- Ты можешь жить у меня всю зиму, только убирай хорошенько мои комна-
ты да рассказывай мне сказки - я до них большая охотница.
И Дюймовочка стала делать все, что приказывала ей мышь, и зажила от-
лично.
- Скоро, пожалуй, у нас будут гости, - сказала как-то полевая мышь. -
Мой сосед обычно навещает меня раз в неделю. Он живет еще куда лучше ме-
ня: у него огромные залы, а ходит он в чудесной бархатной шубке. Вот ес-
ли бы тебе удалось выйти за него замуж! Ты бы зажила на славу! Беда
только, что он слеп и не может видеть тебя; но ты расскажи ему самые
лучшие сказки, какие только знаешь.
Но девочке мало было дела до всего этого: ей вовсе не хотелось выйти
замуж за соседа - ведь это был крот. Он в самом деле скоро пришел в гос-
ти к полевой мыши. Правда, он носил черную бархатную шубку, был очень
богат и учен; по словам полевой мыши, помещение у него было раз в двад-
цать просторнее, чем у нее, но он совсем не любил ни солнца, ни прекрас-
ных цветов и отзывался о них очень дурно - он ведь никогда не видел их.
Девочке пришлось петь, и она спела две песенки: "Майский жук, лети, ле-
ти" и "Бродит по лугам монах", да так мило, что крот прямо-таки в нее
влюбился. Но он не сказал ни слова - он был такой степенный и солидный
господин.
Крот недавно прорыл под землей длинную галерею от своего жилья к две-
рям полевой мыши и позволил мыши и девочке гулять по этой галерее
сколько угодно. Крот просил только не пугаться мертвой птицы, которая
лежала там. Это была настоящая птица, с перьями, с клювом; она, должно
быть, умерла недавно, в начале зимы, и была зарыта в землю как раз там,
где крот прорыл свою галерею.
Крот взял в рот гнилушку - в темноте это ведь все равно, что свечка,
- и пошел вперед, освещая длинную темную галерею. Когда они дошли до
места, где лежала мертвая птица, крот проткнул своим широким носом в
земляном потолке дыру, и в галерею пробился дневной свет. В самой сере-
дине галереи лежала мертвая ласточка; хорошенькие крылья были крепко
прижаты к телу, лапки и головка спрятаны в перышки; бедная птичка, вер-
но, умерла от холода. Девочке стало ужасно жаль ее, она очень любила
этих милых птичек, которые целое лето так чудесно пели ей песенки, но
крот толкнул птичку своей короткой лапой и сказал:
- Небось не свистит больше! Вот горькая участь родиться пичужкой!
Слава Богу, что моим детям нечего бояться этого! Этакая птичка только и
умеет чирикать - поневоле замерзнешь зимой!
- Да, да, правда ваша, умные слова приятно слышать, - сказала полевая
мышь. - Какой прок от этого чириканья? Что оно приносит птице? Холод и
голод зимой? Много, нечего сказать!
Дюймовочка не сказала ничего, но когда крот с мышью повернулись к
птице спиной, нагнулась к ней, раздвинула перышки и поцеловала ее прямо
в закрытые глазки. "Может быть, эта та самая, которая так чудесно распе-
вала летом! - подумала девочка. - Сколько радости доставила ты мне, ми-
лая, хорошая птичка!"
Крот опять заткнул дыру в потолке и проводил дам обратно. Но девочке
не спалось ночью. Она встала с постели, сплела из сухих былинок большой
славный ковер, снесла его в галерею и завернула в него мертвую птичку;
потом отыскала у полевой мыши пуху и обложила им всю ласточку, чтобы ей
было потеплее лежать на холодной земле.
- Прощай, миленькая птичка, - сказала Дюймовочка. - Прощай! Спасибо
тебе за то, что ты так чудесно пела мне летом, когда все деревья были
такие зеленые, а солнышко так славно грело!
И она склонила голову на грудь птички, но вдруг испугалась - внутри
что-то застучало. Это забилось сердечко птицы: она не умерла, а только
окоченела от холода, теперь же согрелась и ожила.
Осенью ласточки улетают в теплые края, а если которая запоздает, то
от холода окоченеет, упадет замертво на землю, и ее засыплет холодным
снегом.
Девочка вся задрожала от испуга - птица ведь была в сравнении с крош-
кой просто великаном, - но все-таки собралась с духом, еще больше заку-
тала ласточку, потом сбегала принесла листок мяты, которым закрывалась
вместо одеяла сама, и покрыла им голову птички.
На следующую ночь Дюймовочка опять потихоньку пробралась к ласточке.
Птичка совсем уже ожила, только была еще очень слаба и еле-еле открыла
глаза, чтобы посмотреть на девочку, которая стояла перед нею с кусочком
гнилушки в руках, - другого фонаря у нее не было.
- Благодарю тебя, милая крошка! - сказала больная ласточка. - Я так
славно согрелась. Скоро я совсем поправлюсь и опять вылечу на солнышко.
- Ах, - сказала девочка, - теперь так холодно, идет снег! Останься
лучше в своей теплой постельке, я буду ухаживать за тобой.
И Дюймовочка принесла птичке воды в цветочном лепестке. Ласточка по-
пила и рассказала девочке, как поранила себе крыло о терновый куст и по-
этому не смогла улететь вместе с другими ласточками в теплые края. Как
