в любое другое время, например, сейчас, но были более заметны.
Сейчас они не скрываются, повылезли на улицы. Мы их постоянно видим, к ним
привыкаем и поэтому не думаем о них, пройдя. Даже если жалеем.
Кроме того, между "нами" и "ими" нет большой разницы. Мы все предоставлены
государством самим себе.
Но в эпоху, когда "белый билет" был позором, о чем мы можем судить по лучшим
фильмам того времени, и недостаток ума, органов или родителей был проблемой
для всего общества. Никому бы не пришло в голову притвориться калекой или
сиротой.
Иметь даже неполную семью (у меня была полная), тем более не иметь никакой,
было стыдно. Как и не пойти в армию по состоянию здоровья. (Все изменится в
70-е.)
Например, умственная отсталость, как мне кажется, воспринималась на фоне
общего культа прогресса, а недостаток чего бы то ни было (семьи, здоровья,
ума) - на фоне столь же общих мечтаний об изобилии и процветании.
Представления о прогрессе, процветании, а еще - о "норме" объединяли
чиновников, первых диссидентов и обывателей.
* * *
Детский дом у нас в Малаховке был на соседней улице. И представлял собой
просто огороженную прореженным забором зеленую поляну вроде тех, что сейчас
иногда делают искусственным образом перед офисами. Внутри стояло несколько
молчаливых флигелей, один - с верандой, перед которыми устроены разные снаряды
для упражнений и лазанья.
Сейчас на этом месте какая-то фирма, через поваленный забор, чередуясь,
заезжают машины. Но труба котельной, о происходящем в которой мы любили
фантазировать, по-прежнему неприятно торчит справа, уже бездействующая.
После обеда, а я думаю, что после "мертвого часа", их выводили на прогулку.
Впереди воспитательница.
Кажется, принято писать о том, как преследовали детдомовцев. Ничего подобного
у нас не было. Мы решались только издали следовать за их желтоцветной
процессией до Советской улицы. Они ее переходили, а мы возвращались.
Советская улица с двумя облупленными трансформаторными башнями была другой
границей, которую мы преодолевали лишь в сопровождении старших.
С противоположной стороны наши передвижения ограничивали глубины Обрапроса.
На Советскую улицу я только заглядывал, искренне считая, что там не живет
никто. Во всяком случае всегда было очень пустынно.
А лет в двенадцать проехался по ней на велосипеде, все-таки не пешком же. И
обнаружил, что там даже есть еще одна школа с детьми, о существовании которой
не подозревал.
Но "сироты" были редким эпизодом моего детства. Я же не каждый раз оказывался
на улице. Не ждали же мы их.
Вот появления "дураков" не поддавались регулированию.
В каждом населенном пункте, в городском районе, в деревне есть свой дебил, это
всем известно. Местные им гордятся как достопримечательностью. Был и у нас -
обычного вида, они же все одинаковые. С капающей из открытого рта слюной,
выпученными глазами и проч. Я его видел то на рынке, где его прикармливали, то
проходящим по нашей улице. Не знаю, где он жил.
Известно также, что бывают дебилы опасные, бегают за детьми, особенно за
девочками. Может быть, они просто хотят, чтобы с ними поиграли. Один был даже
описан Фолкнером.
А есть тихие, безвредные. Которые, мне всегда казалось, знают, что они дебилы.
Наш был из тихих. Я его не боялся, было просто неприятно на него смотреть, и я
отворачивался.
Опасность представляли "дураки", о которых это не сразу понятно, и живут как
все, рядом. Таким был сын соседа дяди Саши Толик. Их участок примыкал к
нашему, оградой служили кусты малины.
Дядя Саша был великий мастер, как о нем все говорили. Он построил нам каменную
часть дома. До этого там была огромная терраса, которой я "не застал", хотя
физически уже существовал.
Доказательством, кроме фотографий, служит мое не столько воспоминание, сколько
ощущение строительства. Я сижу верхом на балке, перекинутой через яму
фундамента, а дядя Саша на соседней что-то строгает. Вероятно, это он меня
усадил. Ведь не мог же я тут впервые появиться ниоткуда. Если я это уже помню,
то, значит, было и что-то предшествующее.
Кроме Толика, у дяди Саши была дочь, красавица, толстуха и совершенно
нормальная Таня. Что Толик умственно отсталый, я бы не догадался, если бы не
подслушал шепчущихся бабулю и маму.
Способность к ремеслу он унаследовал от отца. Все время что-то мастерил,
однажды замечательно сделал шалаш на таких типа свай, который внутри был
настоящий дом. Он меня в него пускал.
Другой "дурак" был пришлый. Очень интеллигентный и, вероятно, в каком-нибудь
ином смысле очень умный, например начитанный, Славка. Но знаете, бывают
отклонения в поведении или внешнем виде, которых дети не прощают.
Остались мною невыясненными отношения, которые связывали моих родных и
Славкиного деда. Но они у нас появлялись вдвоем. И дед оставлял на меня внука,
неприятно произносящего слово "цаца" и с вечной зеленью в ноздрях.
Того и другого было достаточно, чтобы я стеснялся знакомства и был рад, что
приходил - в памяти осталось, будто бы так всегда совпадало, - хорошенький
Вадим, Вадик, Димочка, с которым мы над Славой смеялись.
За что впоследствии и были наказаны. Вернее, не совсем за это и наказан был
только я.
Еще местом, где мы курили искусственный лед, было у Андрея на участке под
деревянными ступеньками входа в дом. В просветы нам хорошо заранее видно, кто
подходит. Однажды он стащил у матери неполную пачку настоящих сигарет, но
"попробовать" я не осмелился.
Там мы предавались составлению не лишенных изобретательности планов
относительно Гали - отчасти эротических, отчасти почему-то мстительных. Не
последнюю роль в них играла и овчарка Вадика.
В связи с темой разного рода издевательств я вспоминаю его меньшого тезку,
который действительно по сравнению с нами совсем еще дитя. У его родителей
была фамилия Разивильские.
Они жили по другую от нашего дома сторону, чем дядя Саша с детьми. Между
глухим высоким забором Разивильских и Володькиным заборчиком в траве был еще
проложен переулок, куда Галя пряталась от меня за пристройкой.
Рассказывали, что за этим забором, из-за которого выпускали Димку-маленького
погулять, они выращивают цветы. В чем для бабули, не продавшей из сада "ни
яблочка", был уже криминал.
Позднее, когда забор несколько обветшал, мы смогли увидеть через прорезавшиеся
щели, что да, растут, очень крупные, клонящиеся под тяжестью голов георгины.
Но в описываемую пору мы не знали с точностью, что за ним происходит.
А в отместку с удовольствием мучили и пугали их Димочку. Развлечение,
впоследствии описанное мною подробно и верно в рассказе "Баба Настя", может
быть, лучшем у меня, потому что самом простом. Но там этим занимается мой
герой, в остальном мало похожий на меня. _
_9_
_
_*Шофер и девушка_*
Первое, раннее для меня литературное упоминание Малаховки я встретил у А.
Вознесенского:
ї На блузке видит взгляд
Всю дактилоскопию
Малаховских ребят.
Речь у поэта идет о разбитной девчонке из электрички.
Малаховские хулиганы не играли какой-нибудь заметной роли в моей жизни, может
быть, я их уже не застал. Существование было довольно спокойное, и
необходимость встречать по вечерам со станции была отчасти анахронизмом,
отчасти символом. Во всяком случае я не слишком волновался, когда бегал пару
раз в темноте вызывать врача к бабуле в довольно дальнюю от нас поликлинику.
Помню только одну криминальную историю, вызывавшую мой интерес и любопытство и
живо обсуждавшуюся бабулей и мамой, когда мне было уже лет двенадцать.
С выпускного бала в школе, где в моем раннем детстве еще работала моя мама,
девочка решила уйти пораньше, с кем-то поссорившись. Вероятно, она сама
остановила легковую машину. Владелец ее сначала изнасиловал, потом добивал
гаечным ключом.
Но она все равно еще некоторое время ползла в разорванном белом выпускном
платье, оставляя пулеметные ленты крови, и добралась таким образом до
ближайшего горевшего окнами дома. Даже калитку смогла открыть. Водителя
впоследствии нашли. Девочка вызывала осуждение.
Она сама была виновата. Во-первых, не следует лезть к первому встречному. Это
утверждение звучало как назидание и мне. Во-вторых, они все сами, своей
манерой одеваться и поведением, провоцируют подобное обращение с собой.
* * *
Малаховская культурная традиция уводит в прошлое. Памятник архитектуры начала
века - дощатый бледно-зеленый от времени (сейчас он отреставрирован) Летний
кинотеатр с фронтоном и поддерживающим его портиком.
По преданию, там пел Шаляпин. Называли и еще звезд кино и эстрады того же
времени, но их имен я не помню.
"Летним" он стал после того, как построили, уже на моей памяти, по другую
сторону железной дороги так называемый "Зимний". В современном, как тогда
считалось, стиле: козырек, стекло, бледно-розовая туалетная плиткаї Там я с
московским другом Мишей посмотрю "Зеркало" Тарковского, а перед сеансом получу
в глаз от одного из обломков воспетых Вознесенским "малаховских ребят".
В Летнем по-прежнему было лучше, привычнее, и никто не трогал. Свежий свет
сеялся в худую крышу и обсасывал стропила. Мы с Андреем занимали места в
первом, всегда пустом ряду, чтобы можно было выставлять колени, и "курили".
Для этого мы использовали искусственный лед, выпрошенный у мороженщицы. Мы его
помещали в свернутые голубые трубочки билетов. Лед испускал пар, а мы его
вдыхали и старательно выдыхали. К концу фильма край "цигарки" совершенно
размокал.
Андрей был на год моложе меня и на две головы ниже. К нашей дружбе все в моей
семье относились равнодушно-снисходительно, за исключением папы, не игравшего
в мое детство какой-нибудь заметной роли в моей жизни.
Во мне сохранилась только одна картинка с папиным тогдашним существованием.
Папа грузит ссыпанный в снег у ворот уголь. Детская прогулочная коляска -
тачка. Совковая лопата. Рыжий, сбившийся на сторону берет с веточкой на
макушке. Перья серой пыли на губах и лбу (или лбе?). Он считал, что Андрей
недостаточно развит для меня.
Не с Шаляпиным, а с любимым "Черным тюльпаном" с А. Делоном в главной роли
ассоциируется у меня Летний кинотеатр и с еще более любимыми "Тремя
мушкетерами". Книгу я читал 13 раз (это точное число), а кино смотрел раз
восемь (не уверен). Со второй серии, где миледи появляется в неглиже, меня
обыкновенно уводили.
Поэтому я ее смотрел реже. Бабуля, также любившая этот фильм, с удовольствием
меня сопровождала. У нее были свои обозначения для действующих лиц, мною
надолго воспринятые, например, Рошфор назывался "человеком в черном". После
того, как однажды она, увлекшись, забыла, а то и не захотела меня увести, за
нами стала приходить мама.
* * *
Последние для меня литературные упоминания Малаховки - в нашумевшем сочинении
А. Сергеева "Альбом для марок" (правда, там речь идет в основном о соседней
Удельной): "Из Малаховки приезжает на велосипеде статный хирург, которого я
зову Гастрономом" и т. п.
Я согласен с тривиальным мнением, что беда нашего времени, как и недавнего
прошлого, - недостаток, если не полное отсутствие, дневников и воспоминаний.
Гибнут в забвении детали и приметы эпохи, которые были бы уже непонятны моему
сыну, если бы он вообще о них когда-нибудь узнал. А также черты людей, прежде
всего ничем не знаменитых и не интересных, кроме того, что они были. И в этом
смысле сочинение Сергеева выполняет прогрессивную роль, подавая пример.
Шум вокруг подобных книг объяснить легко. В наших критиках и читателях живет
стихийное ощущение того, что художественность уже невозможна. Ощущение, не
имеющее ничего общего с некогда популярной западной концепцией смерти
литературы. А более житейское, почти бытовое - негениальности окружающего.
Поэтому, как только появляется произведение с таким устройством синтаксиса или
расположением строк, с модернистским введением документов a la Солженицын,
таблиц и записей "в столбик", что ассоциируется в нашем сознании с высокой
словесностью, все сейчас же радуются. В нас живет немного печальная жажда
талантов.
_
_10_
_
_*Красково - Малаховка_*
