пехотного полка, из Мариупольского гусарского полка, четырех эскадронов
Елисаветградского гусарского полка, из донских полков Иловайского 11-го и
восьми орудий.
[35] Весь этот разговор был тотчас доведен до сведения государя
находившимся в то время при нашей армии бароном Анштетом.
[36] Ермолов, следуя после Малоярославского сражения с войсками
Милорадовича, отдавал именем Кутузова приказы по отряду; отправляя его,
Кутузов сказал ему: "Голубчик, не все можно писать в рапортах, извещай меня
о важнейшем записками". Милорадович, имея под своим начальством два
пехотных и два кавалерийских корпуса, мог легко отрезать арьергард или
другую часть французской армии. Ермолов приказал потому именем Кутузова
наблюдать головным войскам возможную тишину и порядок, дабы не встревожить
неприятеля, который мог бы расположиться вблизи на ночлег. Однажды главные
силы французов оставались для ночлега близ корпуса принца Евгения
Виртембергского, у самой дороги, по обеим сторонам которой тянулись насыпи.
Эта узкая и длинная дорога, значительно испортившаяся вследствие
продолжительных дождей, представляла как бы дефиле, чрез которое неприятелю
и нам надлежало следовать. Войска бесстрашного принца Виртембергского,
всегда находившегося при головных своих полках, открыли сильный огонь
противу неприятеля, который, снявшись с позиции, двинулся поспешно далее в
ужаснейшем беспорядке; это лишало нас возможности, атаковав его на
рассвете, отрезать какую-либо колонну. Французы, побросав на дороге много
орудий, значительно задержали тем наши войска, которые были вынуждены
заняться на другой день в продолжение нескольких часов расчищением пути, по
коему им надлежало продолжать свое дальнейшее движение. Милорадович
ограничился лишь весьма легким замечанием принцу, но Ермолов объявил ему
именем Кутузова весьма строгий выговор.
Ермолов просил не раз Кутузова спешить с главною армиею к Вязьме и вступить
в этот город не позже 22-го ноября; я видел у него записку, писанную рукою
Толя, следующего содержания: "Мы бы давно явились в Вязьму, если бы
получали от вас более частые уведомлениями с казаками, более исправными; мы
будем 21-го близ Вязьмы". Князь, рассчитывавший, что он может довершить
гибель французов, не подвергая поражению собственных войск, подвигался
весьма медленно; хотя он 21-го находился близ Вязьмы, но, остановившись за
восемь верст до города, он не решался приблизиться к нему. Желая, однако,
убедить государя в том, что он лично находился во время битвы под Вязьмой,
он выслал к этому городу гвардейскую кавалерию с генерал-адъютантом
Уваровым, который, чтобы не подвергать батарею Козена напрасной потере,
отвел ее назад, ограничившись ничтожною канонадой по городу чрез речку.
Федор Петрович Уваров, отличавшийся рыцарским благородством и мужеством,
пользовался всегда полным благоволением государя, которому он не раз
говаривал: "Выслушайте, ваше величество, со вниманием все то, что я вам
скажу; это принадлежит не мне, а людям, несравценно меня умнейшим".
Ермолов, потеряв весьма много по службе в последние годы царствования
императора Павла, был даже несколько старее в чине Уварова и князя
Багратиона во время штурма Праги в 1794 году; они были потому в близких
между собою сношениях, и во время Отечественной войны Уваров не раз
говаривал Ермолову: "Мне скучно, ты меня сегодня еще не приласкал".
Прибыв из отряда Милорадовича в главную квартиру, находившуюся в Ельне,
Ермолов застал Кутузова и Беннигсена за завтраком; он долго и тщетно
убеждал князя преследовать неприятеля с большею настойчивостью. При
известии о том, что, по донесениям партизанов, Наполеон с гвардией уже близ
Красного, лицо Кутузова просияло от удовольствия, и он сказал ему:
"Голубчик, не хочешь ли позавтракать?" Во время завтрака Ермолов просил
Беннигсена, на коленях которого он не раз в детстве сиживал, поддержать его
но этот генерал упорно молчал. Когда князь вышел из комнаты, Беннигсен
сказал ему: "Любезный Ермолов, если б я тебя не знал с детства, я бы имел
полное право думать, что ты не желаешь наступления; мои отношения к
фельдмаршалу таковы, что мне достаточно одобрить твой совет, чтобы князь
никогда бы ему не последовал".
[37] Отряд сей состоял из четырех тысяч человек, принадлежавших разным
полкам. Поручение, данное командиру его, видно выше.
[38] В то время Наполеон особою своею был уже в Вязьме, ибо он прибыл туда
19-го, в четыре часа пополудни. Генерал же Эверс не пошел далее и,
вследствие полученного им повеления, прибыл 18-го к вечеру обратно в
Вязьму.
[39] Первого отряд состоял из шести казачьих полков и Нежинского
драгунского, а второго-из 19-го егерского, Мариупольского гусарского, двух
донских, двух малороссийских казачьих полков и шести орудий конной
артиллерии.
[40] По сочинению г. Шамбре видно, что при французской армии шло 605
орудий, 2455 палубов и более 5000 фур, карет и колясок. Порядок марша
неприятеля от Вязьмы был следующий: корпус Жюно, молодая гвардия, 2-й и 4-й
кавалерийские корпуса, старая гвардия, корпус Понятовского, корпус принца
Евгения, корпус Даву и корпус Нея, который составлял арьергард армии.
[41] Сей генерал поступил на место генерала Винценгероде, взятого в плен
посреди Москвы во время выступления из сей столицы французской армии.
[42] Фигнер и Сеславин, как артиллеристы, были безгранично преданы А. П.
Ермолову, к которому в армии, а особенно в артиллерии, питали глубокое
уважение и любовь за его замечательный ум, постоянно веселый нрав и
ласковое со всеми обращение. На записку Ермолова, заключавшую в себе:
"Смерть врагам, преступившим рубеж России", Фигнер отвечал: "Я не стану
обременять пленными". Фигнер и Сеславин, приезжая в главную квартиру,
останавливались у Ермолова, который, шутя, не раз говорил: "Вы, право,
обращаете мою квартиру в вертеп разбойников". В самом деле, близ его
квартиры часто находились партии этих партизанов в самых фантастических
костюмах. При Тарутине Фигнер не раз показывал ту точку в средине
неприятельского лагеря, где он намеревался находиться в следующий день. В
самом деле, на другой день, он, переодетый во французский мундир, находился
в средине неприятельского лагеря и обозревал его расположение. Это
повторялось не раз.
[43] Пошел, пошел (фр.).
[44] Сражение под Красным, носящее у некоторых военных писателей пышное
наименование трехдневного боя, может быть по всей справедливости названо
лишь трехдневным поиском на голодных, полунагих французов: подобными
трофеями могли гордиться ничтожные отряды вроде моего, но не главная армия.
Целые толпы французов, при одном появлении небольших наших отрядов на
большой дороге, поспешно бросали оружие. В самом Красном имел пребывание
Милорадовнч, у которого квартировал Лейб-гусарского полка полковник
Александр Львович Давыдов. Толпа голодных французов, в числе почти тысячи
человек, под предводительством одного единоплеменника своего, служившего
некогда у Давыдова в должности повара, подступила к квартире Милорадовича.
Появление этой толпы, умолявшей лишь о хлебе и одежде, немало всех сначала
встревожило. Храбрый командир Московского драгунского полка полковник
Николай Владимирович Давыдов, называемый torse (кривой (фр.)) по причине
большого количества полученных им ран, ворвался в средину французского
баталиона, которому приказал положить оружие. Утомленная лошадь его упала
от истощения среди баталиона, который тотчас исполнил его требование. Близ
Красного адъютант Ермолова Граббе взял в плен мужественного и ученого
артиллерийского полковника Marion, который очень полюбил Ермолова. Когда в
1815 году Ермолову было приказано обезоружить гарнизон Меца или, в случае
его сопротивления, овладеть штурмом этой крепостью, комендантом был Marion.
Почитая бесполезным обороняться, когда уже вся Франция была занята
союзниками, он сдал Мец, где, принимая Ермолова как старого приятеля, он
познакомил его с своим семейством.
[45] Атаман Платов загремел в Европе чрез кампанию 1807 года. Начальствуя
отрядом, составленным из полков: десяти казачьих, 1-го егерского,
Павлоградского гусарского и двенадцати орудий донской конной артиллерии, он
взял в плен в течение всей вышеозначенной кампании сто тридцать девять
штаб- и обер-офицеров и четыре тысячи сто девяносто шесть рядовых.
Соразмеряя силу его отряда с моей партией, мне следовало бы взять только
семьсот рядовых и двадцать три офицера. Что же причиною, что число пленных,
взятых моими двумя полками, почти равняется с числом пленных, взятых
двенадцатью полками атамана? Не что иное, как действие двух полков моих на
сообщение неприятеля, а двенадцати полков атамана - на фронт боевой линии
оного. В "Опыте партизанского действия", мною изданном, представляется
превосходство первого действия над последним.
[46] Князь Кутузов, отличавшийся необыкновенным даром слова, не умел,
однако, хорошо излагать на бумаге свои мысли.
[47] Фигнер еще не прибыл в то время из Петербурга, куда, как уже я сказал,
он послан был курьером с донесением о деле при Ляхове.
[48] В числе оных взята была моими казаками карета господина Фена с картами
топографического кабинета Наполеона, с рукописями и с бумагами. К
несчастью, я узнал о том вечером, когда, подошед к бивачному огню, я увидел
все сии сокровища пылающими в костре. Все, что я мог спасти, состояло в
карте России господина Самсона, в кипе белой веленевой бумаги и в визитных
карточках, с которыми господин Фен намеревался разъезжать с визитами по
Москве, и по коим я узнал, что все сие ему принадлежит.
[49] Этот жид имел на себе дубликат, ибо такое же повеление нес на себе
другой жид, которого перехватил Сеславин.
[50] Село, отделенное Днепром от Копыса.
[51] Дивизионный генерал маркиз Илорно, или Алорно, португалец родом,
бывший губернатор в Могилеве, оставил город сей 9-го ноября и отошел в
Бобр.
[52] Он был тогда подпоручиком 26-го егерского полка и адъютантом генерала
Бахметева. Когда генерал сей лишился ноги в Бородинском сражении, он
пристал к генералу Раевскому, а потом служил в моей партии.
[53] Он был ранен в левую ляжку пулею, от которой освободился только в 1818
году, что, однако же, не воспретило ему служить с честью в 1813 и 1814 года
кампании. Он ныне генерал-майором в отставке.
[54] Граф Витгенштейн обязан был взятием Полоцка ополчению, коим
предводительствовал действительный статский советник Мордвинов, которому
здесь неприятельское ядро раздробило ногу. Уже было послано войскам
приказание отступать, но ратники воспротивились, и Витгенштейн, вынужденный
их поддержать, овладел городом.
[55] Адмирал Чичагов, названный Наполеоном cet imbecile d'amiral (этот
слабоумный адмирал (фр.)), был весьма умен, остер и изъяснялся весьма
хорошо и чисто на французском и английском языках. Управление его морским
министерством было ознаменовано тремя подвигами: истреблением части
Балтийского флота (по мнению некоторых, была уничтожена лишь самая гнилая и
негодная часть флота) как бесполезного для России, потому что Зунд
принадлежит Дании, испрошением адмиралу Сенявину ордена св. Александра
Невского вместо св. Георгия 2-го класса за победу при Тенедосе, где им было
выказано более мужества, чем искусства, и переменою покроя морского
мундира. Оставив министерство, он долго жил за границей и, по возвращении
своем был послан в Молдавию, негодуя на светлейшего, лишившего его чести
подписать мир с турками, он обнаружил некоторые злоупотребления князя во
время командования его молдавскою армиею.
Он вознамерился (по мнению некоторых, вследствие особого приказания)
сделать диверсию полумиллионной армии Наполеона, подступавшей уже к Москве,
движением своим чрез Кроацию и Боснию в Италию; он для этой цели
остановился в Яссах, где, как говорят, приказал убить несколько тысяч
волов, из которых ему хотелось сделать бульон на армию. В армии Чичагова
господствовала строгая дисциплина, далеко превосходившая ту, которая
существовала в армии Витгенштейна. Во время обеда, данного Чичаговым в
