кустам. И пока она смотрела на эту сцену, еще не успев удивиться, чья-то
крепкая и смазанная жиром рука схватила ее. Она увидела красную руку и
маленький браслет из перьев вокруг мускулистого запястья цвета обожженной
глины. Разрисованное лицо абенакиса находилось совсем рядом с ее, но это
был Пиксаретт.
Она оттолкнула его, отбиваясь и крича: "Отпустите меня!" на всех
наречиях, которые приходили ей в голову.
Кресты, ладанки и связки медвежьих зубов тряслись на его груди, но он
не отпускал ее, и это напоминало ей атаку на английский городок
Брунсвик-Фоллс.
Раздался выстрел. Дикарь, который держал ее, дернулся, потом упал,
увлекая ее в падении.
Лаймон Уайт с порога выстрелил из одного из своих замечательных
ружей. Ибо со своего места он мог видеть то, что происходило на холме и
что не могла заметить Анжелика.
Когда она освободилась от руки, державшей ее, и подняла голову, она
огляделась и поняла, что нельзя терять ни секунды.
Уде не в первый раз этот спектакль разыгрывался у нее на глазах, но
предвидеть его сегодня не смог бы никто. С лесной опушки по холму по
направлению к ним спускалась целая толпа индейцев с томагавками наготове.
- Беги быстрее... вон туда, - сказала она Шарлю-Анри, указывая на
хижину Лаймона Уайта.
Немой англичанин подбежал к мальчику, подхватил его и увлек внутрь,
придержав дверь перед Анжеликой, которая обхватила руками близнецов и
бежала следом. Она, наконец, тоже была внутри старого дома.
- Закройте дверь. Положите перекладину. Скорее!
Лаймона Уайта не надо было подгонять. Стоило только ему захлопнуть
дверь и задвинуть тяжелый засов, как снаружи раздался сильный удар топора.
Установив тяжелую перекладину на крюки, Лаймон тотчас же вернулся к
оружию, а другое ружье протянул Анжелике. Показав ей на комнату, где была
кровать, он сделал ей знак расположить там детей, затем подняться вслед за
ним на крышу.
Крыша самого первого дома Вапассу была устроена в форме защитной
платформы с покрытием, ибо, кроме основной двери, которая была сильно
укреплена, в дом можно было попасть только через верх. На крыше было
устроено нечто вроде крепостного вала, спрятавшись за которым можно было
стрелять.
Анжелика и немой англичанин открыли огонь, и каждый выстрел был
удачным.
Перед таким напором индейцы отступили, отошли на безопасную
дистанцию, посовещались и, не торопясь, удалились в направлении основного
форта.
Первая волна приступа была не очень хорошо подготовлена и прошла без
особого шума. Теперь они слышали отовсюду воинственные крики, призывы. Но
и эта суматоха вскоре прекратилась, и обескураживающая тишина воцарилась
вновь. Кроме нескольких мертвых индейцев, лежащих около дома, ничто не
напоминало о прошедшей сцене.
"Но... что это означает? Почему случилось это безумие?.." - думала
она, выбитая из колеи.
Там, где она находилась, не было хорошего обзора. Она видела лишь
верхнюю часть башенки и немного дальше - бастион левого крыла форта. Но
то, что она заметила, повергло ее в ужас.
На башне находился кто-то, чью униформу она не различала из-за
парапета, и этот человек спускал голубой флаг с золотым щитом,
принадлежащий графу де Пейрак, затем, немного спустя, водрузил другой, и,
несмотря на расстояние, она его разглядела.
В каждом углу белоснежного шелкового стяга располагалось красное
сердце, а в середине - такое же сердце, пронзенное мечом.
Машинально она перезарядила сое оружие, которое ей вручил немой
англичанин в первые моменты атаки. Это было немецкое ружье с
инкрустированным прикладом. Красивое, но слишком тяжелое, снабженное
коробочкой с принадлежностями, порохом и пулями.
Она смогла сделать несколько выстрелов, прежде чем Лаймон Уайт
подоспел с другими ружьями на смену.
Но ей не захотелось сменить оружие.
Какой-то человек появился из-за холма и направился к ним. Он не был
вооружен. Это был офицер, одетый в широкий плащ с белым крестом. Она
узнала графа де Ломенье-Шамбор.
36
Положив руки на ружье, она смотрела, как он приближается.
Чем он был ближе, тем усиливалось ее беспокойство. Она боялась
подпускать его слишком близко, несмотря на то, что это был их друг. Когда
он оказался на достаточном расстоянии, чтобы услышать ее, она крикнула: -
Остановитесь, господин де Ломенье. Ни шагу дальше... иначе я стреляю.
Он подчинился, посмотрев в ее направлении, и, узнав ее, казалось, не
поверил собственным глазам.
Он сделал шаг вперед, но она снова его остановила.
- Не двигайтесь. Я и оттуда вас прекрасно слышу. Я слушаю ваши
объяснения.
Она не хотела, чтобы он подходил, или чтобы пересек "линию фронта".
Смена знамен на башне означала начало войны и подтверждало ее худшие
опасения.
Она не знала, что произошло с защитниками главного форта. Если она
примет его как парламентария, то может произойти все, что угодно. Пока она
будет с ним говорить, солдаты и союзники Ломенье-Шамбора смогут окружить
их убежище. Лаймон Уайт не мог защищаться в одиночку. Если падет этот
последний бастион сопротивления, ситуация станет необратимой.
- Мадам де Пейрак?
- Господин рыцарь?
Она увидела, что он побледнел, как смерть.
И поскольку он ничего не говорил, она произнесла:
- Я слушаю вас.
- Дорогая Анжелика, подчинитесь.
- С чего бы это? И кому?..
- Божественному закону. Тем, кому вверены необходимые добродетели, и
кто стал их стражем.
- Уж не нового ли губернатора и его интриганку-жену вы причисляете к
стражам божественного закона?
Он остолбенел.
- О ком вы говорите?
Кажется, он не знал, что Новой Францией управлял новый губернатор.
- А, так, значит, это не эта ничтожная марионетка... и его демон-жена
послали вас... значит, это "он", - сказала она, сверкая глазами. - Это
"он" заставил вас поднять флаг, "он" послал вас, всегда "он" - наш лютый
враг, хоть он и мертв. Вы его послушный инструмент.
- Анжелика, - вскричал он, - вы должны понять!
Он сделал шаг вперед.
Она спряталась в укрытие, держа его по-прежнему на мушке.
- Не приближайтесь!
Он остановился.
Он говорил тихо, словно пытаясь смягчить ее гнев. Он говорил, что,
находясь в военной кампании, он узнал, что большой отряд ирокезов
находится в районе Кеннебека.
И вот, находясь возле Вапассу, он почувствовал внушение с Небес,
которое давало ответ на столько душераздирающих вопросов, которыми он
задавался в течение такого большого отрезка времени.
- Я понял, что пробил час выполнить миссию, которой я так долго
избегал.
- Понимаю! Реванш за поражение при Катарунке... Не думая, что вы
нападаете на меня и моих детей.
- Да я и не догадывался, что вы находитесь здесь. Ведь нам сказали,
что вы и господин де Пейрак уехали, как это происходит каждое лето.
- И вы явились сюда, как вор!.. Как в Катарунке, еще один раз!
Он не хотел ее слушать, он высказывал все, что считал нужным, чтобы
выполнить свою миссию до конца, словно он был на Голгофе.
- Вы должны следовать за нами, мадам де Пейрак, с вашими детьми и
слугами. Из Вапассу мы доберемся до Французского залива, чтобы отправиться
на завоевание чудесной страны Акадии. Погода еще позволяет.
- И вы рассчитываете на мою помощь, чтобы предоставить вам наши
поселки Кеннебек и Пенобскот и открыть вам путь на Голдсборо?
- Друг мой, - ответил он. - Вы женщина, прелестная женщина, и какой
бы вы ни были - вы все-таки женщина. Нужно, чтобы вы поняли. Ни вы, ни ваш
супруг не можете противоречить словам святого. Перед смертью Себастьян
д'Оржеваль указал нам путь и показал истинную суть вещей. Сомнения и
поиски других путей ведет к ереси. Небрежение к запрету приводит к греху.
Мы должны искоренить зло.
- Вы запутались. Зло не там, где вы его видите. Ведь вы сейчас, как и
прежде, - наш друг.
- Я слеп, как Адам. Вы были для меня искушением. Я слишком поздно
спохватился. Но сдайтесь, мадам. И вы будете прощены.
- Вы безумны. Все, что вы говорите, - ложь, и вы это знаете. Рыцарь,
одумайтесь, проснитесь! Ее нет здесь, женщины-искусительницы. Ее здесь
нет. Вас предали... Вы сами себя предали... Возьмите себя в руки...
Отзовите ваших людей. Призовите к порядку дикарей... Оставьте нас в покое.
Она, должно быть напрасно, добавила:
- Вапассу вам не принадлежит, и я буду защищать его до последнего.
Поступая таким образом, вы возмущаете подданных и расстраиваете короля.
Он напрягся.
- Любая частица земли принадлежит Господу, - сказал он, повысив
голос, - и должна быть возвращена в руки тех, кто служит ему и его
законам. И он сказал: "Кто не со Мной, тот против Меня..."
Казалось, он охвачен вихрем противоречивых мыслей, которые вызывали
тревогу на его лице.
- Вы были искушением, - повторял он. - Я не хотел знать это, и,
однако, все происходит одинаково, все повторяется. Вечная трагедия.
Женщина всегда будет сбивать с пути праведного стража предначертаний и
воли Господа. Мне следовало бы помнить об этом и не забывать, что Адам
уступил искушению и ввергся в заблуждение.
Внезапно Анжелика почувствовала усталость. Ее руки с трудом держали
тяжелый мушкет. Она не очень много тренировалась в течение года. В плечах
возникла резкая боль, которая отдавалась в затылке и даже в мускулах лица,
напряженных, чтобы не упустить прицел.
На мушке она держала человека в сером плаще с белым крестом на груди,
словно символом мистического безумия, который медленно приближался,
произнося слова, которые она считала ошибочными... и даже глупыми...
"Даже глупыми...", - подумала она, захотев закричать от горя.
Она знала его так близко, и он был совсем другим, излучающим свет и
правду, не страшащимся покинуть старые пути, чтобы попытаться еще дальше
проникнуть в разные аспекты забытого долга.
Где был тот, ее старый друг из Квебека, который запечатлел
целомудренный поцелуй на ее губах в саду губернатора?..
Офицер, вельможа, рыцарь Мальты, который был здесь и пытался увлечь
ее на гибель в перипетии религиозной и политической борьбы, в сражения и
убийства, был лишь тенью, лишенной души. "Другой", фанатик-иезуит, его
друг, отравил его сердце.
Она знала теперь, что он смотрел на нее другими глазами, глазами
мертвого иезуита, и что против этого ей невозможно было сражаться.
Вот он снова пошел.
- Остановитесь! Остановитесь! - зарычала она. - Не приближайтесь!
Она выпрямилась, без ума от ярости, охваченная отчаянием перед
фантомом своего друга-рыцаря, который подчинил себя власти другого,
который отдал себя, даже не осознав этого, в сети демонической сообщницы
иезуита, Амбруазины, воцарившейся на земле Канады. Он продвигался с
выражением нежности на лице, тогда как она умоляла его остановиться; она
выпрямилась, обезумев от боли и негодования, страшась собственного
бессилия и того, что она может уступить. Она видела, как тает ее воля к
сопротивлению, понимала, что ее уверенность в необходимости любой ценой
защищать Вапассу начинает расшатываться. Но она осознавала, что если
уступит, это будет наихудшим, это будет гибелью ее и ее детей, что она
отдаст на разграбление все плоды их трудов, что она предаст Жоффрея,
который вдалеке борется за них, рассчитывая на нее, что она нанесет ему
удар в спину.
"Они" добились бы этого в конце концов. Послужить причиной гибели
мужчины "выше других" и убить их любовь? Никогда!
