Живу я здесь, как все мы эмигранты, кучкуемся, язык этот я никогда не
выучу. Дети выучили, слава Богу, работают. Я, как все старики здесь, живу
прошлым. Мне ведь уже восемьдесят два, так что скоро в дорогу. Еще раз
спасибо за письмо. Передайте привет Арончику, скажите этому старому
какеру, пусть работает, сколько сможет. Без работы тоска. С наилучшими
пожеланиями Ваш Лев Исаакович Канторович из Хайфы".
- Ну что ж, это укладывается в то, что теперь знаю я, - сказала Кира,
дочитав письмо.
- Что вы имеете в виду?
Она положила на стол Щербе пакет Диомиди, развязала тесьму и,
порывшись в пакете, достала письмо, протянула Щербе.
- Прочитайте.
Щерба надел очки, висевшие у него на цепочке на груди, стал читать:
"Глубокоуважаемый господин Диомиди! Пользуюсь оказией: из отпуска в
Америке возвращается в Россию мой добрый знакомый, сотрудник нашего
посольства, господин Хьюз. С ним и передаю это письмо, он найдет
возможность доставить его вам. Поскольку в вашей стране послевоенная
разруха и голод, никому, разумеется, нет дела до ювелирных красот. Но было
бы преступно, если бы из-за этого мир перестал восхищаться вашим талантом.
Поэтому у меня к вам серьезное предложение: в ближайшее время в Америку
совсем возвращается сотрудник нашего торгпредства в России господин
Гренсон, он вам позвонит. С ним вы могли бы передать для меня все ваши
новые замыслы - эскизы, и, главное - ваши личные клейма. Я найду лучших
ювелиров, и они исполнят все Ваши замыслы. С уважением Сэм Шобб. 29 марта
1949 года. Филадельфия".
- Н-да, - отложил письмо Щерба. - Написано-то по-русски.
- Кто-то, наверное, перевел Шоббу. Но по неизвестным нам причинам
Диомиди не воспользовался тогда этим предложением. Вот, - Кира извлекла из
пакета плотный конверт, из него штук десять листков ватмана размером с
открытку, разложила их перед Щербой. - Это и есть эскизы.
На ватмановских листах тончайшим чертежным пером были нарисованы
различные изделия, отдельные фрагменты их: большая брошь, конфетница,
диадема, широкий браслет, солонка, лопаточка для торта, сахарница. Под
каждым эскизом указывался материал: "золото", "чеканное серебро",
"золото-черный жемчуг", "золото с эмалью"...
- Красиво, - сказал Щерба.
- А это и есть самое главное, - и Кира вынула из пакета четыре
металлических столбика, похожих на зубильца. - Личные клейма Диомиди!
Щерба вертел их в руках, покачивая головой, затем сказал:
- Значит дело отца с помощью Гилевского хотел осуществить сын,
господин Кевин Шобб?
- Да. Делались бы новые вещи по оригинальным эскизам Диомиди, на них
ставились бы подлинные клейма Диомиди. Уж мастеров экстра-класса Кевин
Шобб нашел бы! И никому никогда в голову не пришло бы, что это подделки.
Шобб являл бы миру, скажем, одну-две вещицы раз в два-три года. И
объявлял, что это - находка из частных коллекций. Или что-то в этом роде.
- Значит помешал этому Чаусов? - усмехнулся Щерба.
- Чаусова интересовало лишь эпистолярное наследие. Об эскизах и тем
более клеймах он и не имел понятия.
- Почему Гилевский согласился на это плутовство?
- Думаю, не из меркантильных соображений. Может быть страсть, жажда
увидеть изделия в натуре. Во всяком случае что-то близкое к этому.
Одержимый человек...
Другой одержимый, Чаусов, сидел в это время в следственном
изоляторе...
