го суть лишь частные моменты. Или как в психологии развития, например
у Эриха Ноймана, где выделяется один архетип (Великая Мать) из всего
множества архетипов и божеств, а всем прочим либо отводится служебная
роль, либо они оказываются простыми фазами развития этого единствен-
ного архетипического принципа.
Природа времени заворачивается вовнутрь. В акте узурпации внут-
ренний "кусок" времени провозглашает себя временем по большому счету.
Спасение есть тот способ, которым единственное настоящее захватывает
власть над всем будущим и навязывает ему свою тему как одну и единст-
венную тему. Способ, которым эта тема, принадлежащая только к одному
настоящему, возвышается до исключительной мотивировки, действенной для
всех"настоящих моментов" истории, лишенных, впрочем, собственного
истинного настоящего. Последовательность вечно-различных пришествий
(разных богов, моментов, времен), заменяется на единственную
____________________________________________________________
St. 1927 Bd. II. Русский перевод (без учета этимологического обыг-
рывания) - Гегель. Работы разных лет. т.1. М., 1970.
* Интратемпоральный - находящийся внутри времени.
heilgeschichte* монотеистического Бога. История перестает быть потоком
событий и превращается в одно исключительное повествование, в расска-
зывание супер-мифа, и задача наших наук - непрерывно развивать и при-
украшивать его. Это одно-единственное повествование имеет свое начало,
подобно всякой истории, свой Genesis** - происхождение, неважно какие
- "в начале было Слово" или "в начале был Биг Бэн"; у одной истории
может быть много версий, и процесс ее рассказывания еще не окончен. И
у нее есть свое завершение (эсхатология), так же как и линейное и нед-
вусмысленное течение от начала к концу, нетерпеливое понукание конца,
так называемая история.
Это равносильно трансформации сущности будущего: вместо пришест-
вия, эпифании, будущее означает теперь исполнение сбереженного, про-
медлившее окончание: апокалипсис. В христианских терминах само пришес-
твие - это лишь пришествие Того, кого долго ждали, оно лишается своего
непредсказуемого характера***. Ведь в каком-то смысле истинное пришес-
твие <будущего> - это появление незваного гостя, неожиданной, порой
жуткой и даже оскорбительной реальности.
Коль скоро это понятно, можно обнаружить, что науки - это рас-
сказывание единственного повествования, они суть миф, единственный
миф, находящийся в процессе собственного конструирования и рассказы-
вания. Миф только кажется истиной по той причине, что мы абсолютизиро-
вали его истину (своя истина есть у любого мифа) или уступили такой
абсолютизации, свершившейся когда-то в далеком прошлом. Содержание,
или сообщение этого мифа есть идея абсолютного. Но это, конечно, не
значит, что повествование об абсолютном есть абсолютное повествование,
и понимая это, мы в состоянии разглядеть сквозь внешность, что мы
попались и можем медленно, постепенно идентифицировать современную
физику, астрономию, теорию эволюции, науку истории как гигантские
произведения литературного жанра, именуемого "fiction"* или "belles
lettres" - и тем приписать их к душе, к воображению. Говоря о беллет-
ристике (fiction) я вовсе не хочу сказать о ней ничего плохого. Не
думаю я также и утверждать, что науки не имеют дела с истинами в смыс-
ле достоверного знания, как они это провозглашают, а занимаются, вмес-
то того, неосновательными фантазиями. Несомненно, результаты наук, в
известных пределах признанной научной установки, и в самом деле
"истинны" (достоверны). Но. То, что нам необходимо сделать - это вер-
нуть несомненную "истину" (научных результатов) назад к воображаемому
как одному расширенному, продленному моменту (изнутри) мифического
воображения (времени). Под научной фантастикой (science fiction) мы
понимаем особый жанр футуристических текстов. Но мы начинаем понимать,
что сами науки - учения и прозрения наших физиков, историков и т.д. -
есть действительная, буквальная science fiction, и не вопреки, а имен-
но благодаря своей научности.
Удалившись столь далеко от первоначального пункта, от пассажа
Исаии, я хотел бы теперь вновь вернуться к Исаие, чтобы проверить, в
свете нашего обсуждения, что происходит в его тексте. В Ис. 30:8 Гос-
подь повелевает Исаие записать свои слова. "Теперь иди, запиши их на
столе пред ними и внеси их в книгу, чтобы могли они быть [точнее:
могли служить свидетельством] для грядущих и грядущих времен. Ибо это
вероломный народ, лживые дети, дети, которые не услышат закона
Божьего".
Здесь мы наблюдаем протяжение в будущее. Записанное слово станет
истинным когда-то в будущем и тогда восстанет как свидетельство против
тех, кто не участвовал в религиозном опыте Исаии: слово Божие как бом-
ба времени для них. Резервирование уплотняет и интенсифицирует содер-
____________________
* Священную историю (нем.)
** Книга Бытия, первая книга Ветхого Завета.
*** В англ. языке слово advent - пришествие, появление - содержит
отчетливый оттенок авантюрности и непредсказуемости, который прямо
выражен в производном от него существительном adventure - приключение.
* Термин "fiction" как жанровое определение не имеет точного эквива-
лента в русском языке; может быть потому, что ему ничего не соответст-
вует в "русской действительности". По смыслу fiction - это литература
в противоположность Литературе - т.е. "просто литература", без приды-
хания и без большой буквы. Сходным образом обстоит дело и с француз-
ским термином "belles lettres" - "беллетристика", который получил в
русском языке пренебрежительный оттенок, не свойственный ему в ориги-
нале.
Другое значение fiction - "вымысел" - ср. русское "фикция".
жание одного опыта в бомбу. Это важно отметить, поскольку помогает
различать между пророческим сокрытием своей истины между учеников, и
секретностью, преобладающей в мистериальных культах и мужских секрет-
ных обществах. В то время как в культах эзотерическое молчание явля-
ется аутентичной целью, пророк не оставляет намерения сообщить (пропо-
ведовать) слово, и его молчание просто служит для достижения большей
мощности, в пределе - абсолютной распространимости к концу. Естествен-
ные условия проповедования с их обстоятельствами (то с большим, то с
меньшим успехом) уже не приемлемы для него. Ему требуется, так ска-
зать, Endlosung*, определенное решение ("во веки веков", раз и навсег-
да).
Настоящее и отдаленное будущее сводятся воедино одним словом
откровения. Будущее - это не иное, свежее настоящее (пришествие), а
лишь исполнение этого настоящего, взрыв припасенного слова в вечную
реальность. Это последняя глава повествования, первая глава которого
засвидетельствована в откровении Исаии. Отныне и человек и все сущее и
происходящее имеют место во времени. Время стало всеохватывающей
упаковкой, или контейнером для всего, что есть, а все, что есть, в
свою очередь, "впервые" превратилось в бренное и мирское, тогда как
прежде происходившие с человеком события происходили как время, как
пришествие, эпифания.
Поскольку актуальное настоящее Исаии есть только инаугурация той
новой формы настоящего, которую мы могли бы назвать историей, и пос-
кольку оно существенно неисполнено, и его исполнение красноречиво
отодвинуто на отдаленное время, - существование во времени становится
ожиданием, преисполненным надежды ожиданием Его (Ис. 8:17). Качествен-
ный момент сам по себе уже более не завершен и не полон. Ожидание в
надежде - это психологическое отражение затаенного дыхания, а также
отражение фиксированной, задержанной истины (настоящего); задержание
предохраняет ее от истощения и исполнения себя. Душа человека возведе-
на в предельное напряжение, ей придается реактивный, орбитальный тол-
чок, потому что завершение повествования еще только должно произойти,
и душа по необходимости всецело увлечена к этой отдаленной цели, ибо
задержанный момент так же, и даже в первую очередь требует завершения.
Что происходит в результате задержания, так это расщепление момента на
arche с одной стороны и свой telos с другой, а их разведение произво-
дит огромное внутреннее напряжение, соответствующее критической массе
при ядерной реакции. Ибо этот раскол, как и при неврозе, носит харак-
тер диссоциации: происходит разделение внутри единства, а не разделе-
ние самого единства. Его следует понимать как единство разделения
(расщепления, разброса) и единения (собирания воедино) - это то самое
напряжение, которое в конце христианского эона, когда оно низвелось с
объективного духовного уровня в частную жизнь и субъективную эмпири-
ческую чувственность, приходится постоянно воспроизводить и воссозда-
вать с помощью триллеров и массового кино. Требуются развлечения и
разнообразие, чтобы убить пустое время между суровыми полюсами одного
задержанного в своем течении настоящего и сделать выносимым несконча-
емое ожидание систематически откладываемого конца. Но и наоборот,
развлечения нужны для того, чтобы вклинить их между полюсами для
воссоздания постоянной поляризации, задающей пустоту времени, ибо без
такого непрерывного воссоздания разведенные arche и telos мгновенно
сомкнутся в коллапсе.
Напротив, во времена мифологического бытия в мире, триллеры и
романы времяпрепровождения были бы невозможны, ибо тогда каждое
настоящее завершалось в своем собственном времени, оно отпускалось к
прохождению с самого начала. Теперь же arche и telos намечают границы
(начальную и конечную точки) на противоположных концах событийной
траектории. Первоначально они были не точками, а возобновляющимся
началом, возобновляющимся окончанием, и потому могут быть представлены
как две нити настоящего, две зеркально подобные неразрывно-связанные
нити, как те, что образуют двойную спираль ДНК. Начинать - это значило
быть в процессе завершения, и именно устремляясь к концу достигать
реализации и завершения. А "прекратить начинаться" означало быть
навсегда-закончившимся, мертвым, прошедшим. Отпускание к завершению
было равносильно несдерживаемому саморасходу части явлений, их
форсированной саморастрате и, тем самым, приводило к онтологической
щедрости. Заключение не резервировалось и не утаивалось, словно бы для
взрывного выброса "на последних страницах романа". Направленный и
____________________
* Endlosung (нем.) - последнее решение, окончательный ответ.
отпущенный к своей финальной цели (телосу или архетипическому образу),
каждый момент был онтологически и логически (не обязательно онтически)
исполняющимся с самого начала и на протяжении всей своей длительности.
Никакого времяпрепровождения. Никакого затаенного обличительства. И,
по контрасту, никаких примет онтологической скупости.5
Моя парадигма для конституирования времени в архаической ситуации
- это бега на беговой дорожке (stadion) ранних Олимпийских игр. Такие
игры, и в особенности бега, вероятно происходят из культа мертвых и из
похоронных обрядов героев (вроде похорон Патрокла, описанных в
"Илиаде")6. Устремляясь к цели и к финишу, бегун зримо доносит до
каждого theoros'а* значение или смысл времени и жизни. Он бежал к
завершению забега и к своему истощению, символически - к смерти. Связь
между бегами и смертью во многом подтверждается позднейшей терминоло-
гией греческих врачей. Они называли последнюю стадию смертельного
недуга to stadion - "бег к финишу". Но финиш не означал просто "вот и
все". Он означал также исполнение. Ибо для бегуна финиш не достигался
просто в забеге и из забега. Он прибывал к своей цели на вершину алта-
ря бога (Зевса), находящуюся в конце беговой дорожки. Там он должен
