Сам назначил себе -- мол, играй, да
помалкивай,--
И почти что неслышно сказав,--
благодарствую,--
Наклонился чудак над рукою Тамаркиной...
Пусть Гаолян
Нам навевает сны...
И ушел чудак, не взявши сдачи,
Всем в шалмане пожелал удачи...
Вот какая странная эпоха --
Не горим в огне -- и тонем в луже !
Обезьянке было очень плохо,
- 48 -
Человеку было много хуже !
Спите, герои русской земли,
Отчизне родной сыны...
(131)
ЛЕГЕНДА О ТАБАКЕ
Посвящается памяти замечательного человека,
Александра Ивановича Ювачева, придумавшего
себе странный псевдоним -- Даниил Хармс --
писавшего прекрасные стихи и прозу, ходивше-
го в автомобильной кепке и с неизменной труб
кой в руках, который действительно
исчез, просто вышел на улицу и исчез. У него
есть такая пророческая песенка:
"Из дома вышел человек
С веревкой и мешком
И в дальний путь, и в дальний путь,
Отправился пешком,
Он шел, и все глядел вперед,
И все глядел вперед,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел,
И вот однажды, по утру,
Вошел он в темный лес,
И стой поры, и с той поры,
И с той поры исчез..."
Лил жуткий дождь,
Шел страшный снег,
Вовсю дурил двадцатый век,
Кричала кошка на трубе,
И выли сто собак,
И, встав с постели, человек
Увидел кошку на трубе,
Зевнул, и сам сказал себе --
Кончается табак!
Табак кончается -- беда,
Пойду куплю табак,
- 49 -
И вот..., но это ерунда,
И было все не так.
Из дома вышел человек
С веревкой и мешком
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком...
И тут же, проглотив смешок,
Он сам себя спросил --
А для чего он взял мешок?
Ответьте, Даниил!
Вопрос резонный, нечем крыть,
Летит к чертям строка,
И надо, видно, докурить
Остаток табака...
Итак, однажды, человек
Та-та-та с посошком...
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шел, и все глядел вперед,
И все вперед глядел,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел...
А может, снова все начать,
И бросить этот вздор?!
Уже на ордере печать
Оттиснул прокурор...
Начнем вот этак -- пять зайчат
Решили ехать в Тверь...
А в дверь стучат,
А в дверь стучат --
Пока не в эту дверь.
Пришли зайчата на вокзал,
Прошли зайчата в зальце,
И сам кассир, смеясь, сказал --
Впервые вижу зайца!
Но этот чертов человек
С веревкой и мешком,
Он и без спроса в дальний путь
Отправился пешком,
Он шел, и все глядел вперед,
И все вперед глядел,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел.
И вот, однажды, по утру,
Вошел он в темный лес,
И с той поры, и с той поры,
И с той поры исчез.
На воле -- снег, на кухне -- чад,
Вся комната в дыму,
А в дверь стучат,
А в дверь стучат,
На этот раз -- к нему!
О чем он думает теперь,
Теперь, потом, всегда,
Когда стучит ногою в дверь
Чугунная беда?!
А тут ломается строка,
Строфа теряет стать,
И нет ни капли табака,
А т а м -- уж не достать!
И надо пропускать стишок,
- 50 -
Пока они стучат...
И значит, все-таки -- мешок,
И побоку зайчат.
(А в дверь стучат!)
В двадцаьый век!
(Стучат!)
Как в темный лес.
Ушел однажды человек
И навсегда исчез!..
Но Парка нить его тайком
По-прежнему прядет,
А он ушел за табаком,
Он вскорости придет.
За ним бежали сто собак,
А он по крышам лез...
Но только в городе табак
В тот день как раз исчез,
И он пошел в Петродворец,
Потом пешком в Торжок...
Он догадался, наконец,
Зачем он взял мешок...
Он шел сквозь свет
И шел сквозь тьму,
Он был в Сибири и в Крыму,
А опер каждый день к нему
Стучится, как дурак...
И много, много лет подряд
Соседи хором говорят --
Он вышел пять минут назад,
Пошел купить табак...
(136)
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ИТАКУ
Памяти Осипа Эмильевича Мандельштама
...в квартире, где он жил, находились,
он, Надежда Яковлевна и Анна Андреевна
Ахматова, которая приехала его навестить
из Ленинграда. И вот они сидели все
вместе, пока длился обыск, до утра, и
пока шел этот обыск, за стеною, тоже до
утра, у соседа их, Кирсанова, ничего не
знавшего об обыске, запускали пластинки с
модной в ту пору гавайской гитарой...
"И только и света,
Что в звездной, колючей неправде,
А жизнь промелькнет
Театрального капора пеной,
И некому молвить
Из табора улицы темной..."
Мандельштам
Всю ночь за стеной ворковала гитара,
Сосед-прощелыга крутил юбилей,
А два понятых, словно два санитара,
А два понятых, словно два санитара,
Зевая, томились у черных дверей.
И жирные пальцы, с неспешной заботой,
Кромешной своей занимались работой,
И две королевы глядели в молчании,
Как пальцы копались в бумажном мочале,
Как жирно листали за книжкою книжку,
А сам-то король -- все бочком, да вприпрыжку,
Чтоб взглядом не выдать -- не та ли
страница,
Чтоб рядом не видеть безглазые лица!
- 51 -
А пальцы искали крамолу, крамолу...
А там, за стеной все гоняли "Рамону":
"Рамона, какой простор вокруг, взгляни,
Рамона, и в целом мире мы одни".
"...А жизнь промелькнет
Театрального капора пеной..."
И глядя, как пальцы шуруют в обивке,
Вольно ж тебе было, он думал, вольно!
Глотай своего якобинства опивки!
Глотай своего якобинства опивки!
Не уксус еще, но уже не вино.
Щелкунчик-скворец, простофиля-Емеля,
Зачем ты ввязался в чужое похмелье?!
На что ты истратил свои золотые?!
И скушно следили за ним понятые...
А две королевы бездарно курили
И тоже казнили себя и корили --
За лень, за небрежный кивок на вокзале,
За все, что ему второпях не сказали...
А пальцы копались, и рвалась бумага...
И пел за стеной тенорок-бедолага:
"Рамона, моя любовь, мои мечты,
Рамона, везде и всюду только ты..."
"...И только и света,
Что в звездной, колючей неправде..."
По улице черной, за вороном черным,
За этой каретой, где окна крестом,
Я буду метаться в дозоре почетном,
Я буду метаться в дозоре почетном,
Пока, обессилев, не рухну пластом!
Но слово останется, слово осталось!
Не к слову, а к сердцу подходит усталость,
И хочешь, не хочешь --- слезай с карусели,
И хочешь, не хочешь -- конец одиссеи!
Но нас не помчат паруса на Итаку:
В наш век на Итаку везут по этапу,
Везут Одиссея в телячьем вагоне,
Где только и счастья, что нету погони!
Где, выпив "ханжи", на потеху вагону,
Блатарь-одессит распевает "Рамону":
"Рамона, ты слышишь ветра нежный зов,
Рамона, ведь это песнь любви без слов..."
"...И некому, некому,
Некому молвить
Из табора улицы темной..."
(139)
- 52 -
ЦЫГАНСКИЙ РОМАНС
Повстречала девочка бога,
Бог пил мертвую в монопольке,
Ну, а много ль от бога прока
В чертовне и в чаду попойки ?
Ах, как пилось к полночи !
Как в башке гудело,
Как цыгане, сволочи,
Пели "Конавэлла" !
"Ай да Конавэлла, гран-тадела,
Ай да йорысака палалховела !"
А девчонка сидела с богом,
К богу фасом, а к прочим боком,
Уж домой бы бежать к папане,
А она чокается шампанью.
Ах, елочки-мочалочки,
Сладко вина напьются
В серебряной чарочке
На золотом блюдце !
Кому чару пить ?! Кому здраву быть ?!
Королевичу Александровичу !
С самоваров чертям полуда,
Чар летал над столами сотью,
А в четвертом часу, под утро,
Бог последнюю кинул сотню...
Бога, пьяного в дугу,
Все теперь цукали,
И цыгане -- ни гу-гу,
Разбрелись цыгане,
И друзья, допив до дна, --
Скатертью дорога !
Лишь девчонка та одна
Не бросала бога.
А девчонка та с Охты,
И глаза у ней цвет охры,
Ждет маманя свою кровинку,
А она с богом сидит в обнимку.
А надменный половой
Шваркал мокрой тряпкой,
Бог с поникшей головой
Горбил плечи зябко
И просил у цыган хоть слова,
Хоть немножечко, хоть чуть слышно,
А в ответ ему -- жбан рассола :
Понимай, мол, что время вышло !
Вместо водочки -- вода,
Вместо пива -- пена !..
И девчоночка тогда
Тоненько запела :
"Ах да Конавэлла, гран-традела,
Ай да йорысака палалховела..."
Ах, как пела девчонка богу !
И про поле, и про дорогу,
И про сумерки, и про зори,
И про милых, ушедших в море.
Ах, как пела девчонка богу !
Ах, как пела девчонка Блоку !
И не знала она, не знала,
Что бессмертной в то утро стала.
Этот тоненький голос в трактирном чаду
Будет вечно звенеть в "Соловьином саду".
(142)
- 53 -
САЛОННЫЙ РОМАНС
Памяти Александра Николаевича Вертинского
"...Мне снилось, что потом,
В притонах Сан-Франциско,
Лиловый негр Вам подает манто..."
И вновь эти вечные трое
Играют в преступную страсть,
И вновь эти греки из Трои
Стремятся Елену украсть.
А сердце сжимается больно,
Виски малярийно мокры
От этой игры треугольной,
Безвыйгрышной этой игры.
Развей мою смуту жалейкой,
Где скрыты лады под корой,
И спой, как под старой шинелькой
Лежал "сероглазый король".
В беспамятстве дедовских кресел
Глаза я закрою, и вот --
Из рыжей Бразилии крейсер
В кисейную гавань плывет.
А гавань созвездия множит,
А тучи -- летучей грядой !
Но век не вмешаться не может,
А норов у века крутой !
Он судьбы смешает, как фанты,
Ему ералаш по душе,
И вот он враля-лейтенанта
Назначить морским атташе.
На карте истории некто
Возникнет, подобно мазку,
И правнук "лилового негра"
За займом приедет в Москву.
И все ему даст непременно
Тот некто, который никто,
И тихая " пани Ирэна"
Наденет на негра пальто.
И так этот мир разутюжен,
Что черта ли нам на рожон ?!
Нам "ужин прощальный" -- не ужин,
А сто пятьдесят под боржом.
А трое ?Ну, что же что трое !
Им равное право дано.
А Троя ? Разрушена Троя !
И это известно давно.
Все предано праху и тлену,
Ни дат не осталось, ни вех.
А нашу Елену -- Елену
Не греки украли, а век !
(144)
- 54 -
ПЕСНЯ ПРО НЕСЧАСТЛИВЫХ ВОЛШЕБНИКОВ, ИЛИ
ЭЙН, ЦВЕЙ, ДРЕЙ !
Жили-были несчастливые волшебники,
И учеными считались и спесивыми,
Только самые волшебные учебники
Не смогли их научить, как быть счастливыми.
И какой бы не пошли они дорогою,
Все кончалось то бедою, то морокою !
Но когда маэстро Скрипочкин --
Ламца-дрица, об-ца-ца !
И давал маэстро Лампочкин
Синий цвет из-за кулис,
Выходили на просцениум
Два усатых молодца,
И восторженная публика
Им кричала -- браво,бис ! --
В никуда взлетали голуби,
Превращались карты в кубики,
Гасли свечи стеариновые --
Зажигались фонари !
Эйн, цвей, дрей !
И отрезанные головы
У желающих из публики,
Улыбаясь и подмигивая,
Говорили -- раз, два, три !
Что в дословном переводе означает --
Эйн, цвей, дрей !
Ну, а после, утомленные до сизости,
Не в наклеенных усах и не в парадности,
Шли в кафе они куда-нибудь поблизости,
Чтоб на время позабыть про неприятности,
И заказывали ужин два волшебника --
Два стакана молока и два лапшевника.
А маэстро Балалаечкин --
Ламца-дрица, об-ца-ца !
И певица Доремикина
Что-то пела про луну,
И сидели очень грустные
Два усталых мудреца,
И тихонечко, задумчиво,
Говорили -- ну и ну !
А вокруг гудели парочки,
Пили водку и шампанское,
Пил маэстро Балалаечкин
Третью стопку на пари --
Эйн, цвей, дрей !
И швырял ударник палочки,
А волшебники с опаскою,
Наблюдая это зрелище,
Говорили -- раз, два, три !
Что, как вам уже известно,означает :
Эйн, цвей, дрей !
