сбежав из тел, потому что в телах мы, видите ли, могли сделать массу
полезных и нужных вещей для человечества. На оправдательный приговор
рассчитывать не приходилось - ведь они для того и устроили эту показуху,
чтобы лишний раз стало ясно, насколько правы они и насколько неправы мы. В
зале суда было полным-полно их тузов и шишек, все с суровыми,
непроницаемыми, благородными лицами.
- Мистер Амфибия, - начал обвинитель, - вы немолоды и должны хорошо
помнить те времена, когда все люди должны были жить в телах, должны были
работать и сражаться за свои идеалы и убеждения.
- Я очень хорошо помню, что в те времена всем приходилось сражаться,
только никто не знал, зачем, и как все это остановить, - ответил я вежливо.
- А что касается убеждений, единственное, в чем люди были убеждены, так это
в том, что сражаться им как раз не хочется.
- Что бы вы сказали о солдате, который сбежал перед лицом опасности? -
захотел выяснить он.
- Я бы сказал, что он напуган до смерти.
- Но он способствует поражению в бою, не так ли?
- Ну, конечно. - На этот счет наши мнения совпали.
- Но ведь именно так поступили амфибии - они просто бросили
человеческую расу, предали ее в битве за жизнь.
- Не знаю, что означает ваше "бросили", - сказал я. - Между прочим,
большинство из нас еще живы.
Это была правда. Смерть нас пока что обходила стороной, и нас это
вполне устраивало. Во всяком случае, жизнь стала во много раз длиннее, чем
это было возможно в теле.
- Вы сбежали от ответственности! - обвинил он меня.
- Когда горит дом, не удивительно, что из него выбегают, - парировал я.
- В трудную минуту вы бросили остальных!
- Дверь, через которую вышли мы, открыта для всех. Выйти может каждый
из вас в любой момент.
Для этого нужно четко определить, что необходимо тебе, а что - твоему
телу. А потом - сосредоточиться...
Судья с такой силой хватил по столу своим молотком, что чуть его не
разбил. Они сожгли все экземпляры книги Коннигсвассера, какие могли, а тут
вдруг я начал читать им лекцию о том, как выйти из тела, да еще по
телевидению.
- Если бы вам, амфибиям, дать волю, - заявил обвинитель, - очень скоро
все на земле побросали бы свои обязанности, и тогда жизнь и прогресс, как мы
их понимаем, исчезли бы совершенно.
- Все верно, - согласился я. - Тут вы попали в точку.
- И что же, люди не будут трудиться, не будут бороться за свои идеалы?
- выкрикнул он.
- Знаете, у меня в старые времена был друг, который семнадцать лет
подряд сверлил на фабрике дыры в каких-то квадратных штуковинах, и все это
время он так толком и не знал, для чего же они нужны. Другой мой приятель
выращивал изюм для стеклодувной компании, но в пищу этот изюм не шел, и
бедняга так никогда и не узнал, зачем же компания его покупала. Да меня от
таких вещей всего наизнанку выворачивает - когда я в теле, разумеется, - а
как вспомню, чем я сам в жизни занимался, вообще на стенку лезть хочется.
- Значит, вы презираете людей и все, что они делают, - заключил
обвинитель.
- Нет, я их очень люблю, даже больше, чем раньше. Я только считаю, что
люди просто не имеют права отдавать столько сил и энергии на уход за своими
телами - это стыд и позор. Вот превратились бы вы в амфибий, тогда бы сами
поняли, как человек может быть счастлив, если ему не нужно беспокоиться о
том, что он будет сегодня есть, как зимой уберечь тело от простуды или что
произойдет с ним, когда тело состарится.
- Стало быть, не будет ни честолюбивых устремлений, ни благородных
порывов, ни, наконец, величия?
- Не знаю, о чем вы говорите, -ответил я. -Во всяком случае, великих
людей хватает и среди нас. И они великие всегда - в телах и вне тел. А вот
чего наверняка не будет, так это страха, - я взглянул прямо в объектив
стоящей рядом телевизионной камеры. - А это самое главное, что нужно людям,
- жить без страха.
Снова загремел судейский молоток, и в зале поднялся страшный шум - это
их шишки обрушили на меня свой гнев. Телевизионщики отвернули от меня свои
камеры, а зал очистили от публики - остались только самые главные тузы. Я
понял, что сказал что-то очень важное.
Когда наконец установилась относительная тишина, судья объявил, что
процесс окончен, мы с Мадж признаны виновными в дезертирстве. Терять нам все
равно было нечего, и я решил высказаться.
- Теперь я понял вас, несчастных, - начал я. - Без страха вы ничего не
можете добиться. Единственное искусство, которым вы владеете, - это с
помощью страха заставить себя и других совершать те или иные поступки. Вот и
вся ваша радость в жизни - смотреть, как люди трясутся от страха. Еще бы,
чуть что не так - и вы сразу накажете их тела, сразу что-нибудь отберете у
их бедных тел.
- У вас только один способ добиться чего-нибудь от людей, - вставила
свое слово Мадж, - запугать их.
- Оскорбление суда! - закричал судья.
- У вас только один способ запугать людей, - подхватил я, - заставлять
их находиться в теле.
Солдаты сграбастали Мадж и меня и поволокли к выходу.
- Учтите, вы начинаете войну! - что было сил завопил я.
Все замерли на месте, и воцарилась гробовая тишина.
- Мы и так воюем, - с трудом произнес генерал.
- Зато мы не воюем, - ответил я. - Но мы будем воевать, если вы не
развяжете меня и Мадж сию же секунду, - в фельдмаршальском теле мои слова
звучали грозно и убедительно.
- Но вы же не можете воевать, - сказал судья. - Ведь у вас нет оружия,
и вне тел вы - ничто.
- Если вы нас не развяжете, пока я досчитаю до десяти, - сказал я ему,
- мы, амфибии, занимаем тела каждого из вашей шайки-лейки, доводим вас до
первого утеса и сбрасываем вниз. Здание окружено.
Это, конечно, была самая настоящая покупка. Два человека не могут
одновременно занимать одно тело, но противник не был в этом уверен.
- Раз! Два! Три!
Побледневший генерал глотнул слюну и неопределенно махнул рукой.
- Развяжите их, - сказал он слабым голосом. Солдаты, тоже изрядно
струхнувшие, с радостью выполнили этот приказ. Мадж и я были свободны. Я
сделал несколько шагов, направил свой разум в противоположном направлении, и
прекрасный фельдмаршал, забренчав всеми своими регалиями, рухнул со
ступенек, словно мешок с опилками. Я почувствовал, что Мадж со мной не было.
Она не могла так просто уйти из тела с медным цветом кожи и с зеленоватыми
волосами и ногтями.
- Кроме того, - услышал я ее голос, - в уплату за нанесенный нам ущерб
это тело должно быть переслано мне в Нью-Йорк не позднее понедельника -
причем в хорошем состоянии.
- Хорошо, мадам, - только и сказал судья. Когда мы вернулись домой,
парад Пионеров как раз закончился, и все крутились около хранилища.
Командующий только что освободился от своего тела и сразу же принес мне
извинения за свое поведение во время парада.
- Пустяки, Херб, - успокоил я его, - не надо извиняться. Я же понимаю,
что ты не был самим собой - ты ведь щеголял в теле.
