Коннигсвассер пошел своей дорогой, и, уже почти вернувшись домой, он вдруг
понял, что на берегу лагуны лежало его собственное тело.
Коннигсвассер вернулся к телу, которое все еще безуспешно пытались
откачать, вошел в него и отвел домой, главным образом делая одолжение
городским властям. Дома он завел тело в чулан, а сам снова вышел из него.
С тех пор он пользовался телом только от случая к случаю, например,
когда нужно было что-то написать или перевернуть страницу книги. Кроме того,
он периодически подкармливал тело, чтобы в нем было достаточно энергии для
подобного рода работ. Все же остальное время тело с озадаченным видом
неподвижно сидело в чулане и энергии почти не расходовало. Коннигсвассер
сказал мне как-то, что, используя тело таким образом, он расходовал на его
содержание не больше доллара в неделю.
Но самое главное заключалось в том, что Коннигсвассер не должен был
больше тратить время на сон - сон был нужен телу; ему нечего было больше
бояться - это тело боялось, что ему причинят какой-либо вред: ему не нужно
было больше беспокоиться о вещах, в которых нуждалось собственное тело. А
если тело чувствовало себя плохо, Коннигсвассер не должен был тратить целое
состояние на то, чтобы привести его в норму, он просто выходил из тела и
ждал, пока ему станет лучше.
Коннигсвассер первое время часто пользовался телом, потому что много
писал, и в скором времени появилась книга о том, как выйти из своего тела.
Эту книгу без всяких комментариев отклонили двадцать три издателя. Двадцать
четвертый рискнул, и книга разошлась двухмиллионным тиражом. Ее появление
изменило человеческую жизнь больше, чем изобретение огня, цифр, алфавита,
сельского хозяйства и колеса.
Следуя инструкциям Коннигсвассера, почти каждый в течение двух лет мог
научиться выходить из своего тела. Прежде всего необходимо было уразуметь,
каким паразитом и диктатором является тело большую часть жизни. Потом
следовало четко определить разницу между тем, что нужно твоему телу, а что -
тебе самому, то есть твоему разуму. А потом, сосредоточившись на собственных
потребностях, нужно было начисто отключиться от потребностей своего тела,
кроме самых элементарных, - и все, осознав свои права, ваш разум становился
самостоятельным.
Именно это и произошло с Коннигсвассером, когда в зоопарке он расстался
со своим телом. Разум его продолжал наблюдать за львами, в то время как
неуправляемое тело направилось к лагуне.
Когда ваш разум становится достаточно самостоятельным, вы совершаете
последний этап разделения - вы ведете тело в одном направлении и вдруг резко
уводите ваш разум в противоположном. Стоя на месте, выйти из тела почему-то
нельзя - обязательно нужно двигаться.
Первое время мой разум и разум Мадж чувствовали себя без тел как-то
неуютно, словно первые морские животные, выбравшиеся на землю миллионы лет
тому назад, которые, задыхаясь, извивались и корчились в грязи. Но
постепенно мы стали чувствовать себя уверенней - в конце концов разум
приспосабливается к новым условиям гораздо быстрее тела.
У нас с Мадж было достаточно оснований для того, чтобы рискнуть выйти
из тел. Конечно, у всех, кто пошел на это в числе первых, оснований было
достаточно. Тело Мадж все время болело и вряд ли протянуло бы долго. А уж
если она отправится в мир иной, то и мне здесь особого интереса болтаться
нет. Поэтому мы взялись за книжку Коннигсвассера и попробовали вытащить Мадж
из ее тела, пока оно не умерло. Мне, само собой, пришлось попробовать вместе
с Мадж - не оставаться же одному.
Вот поэтому-то мы и маршируем каждый год на параде Пионеров. Этой
чести, удостоен не каждый - только первые пять тысяч из тех, кто стал
амфибиями. Мы были подопытными кроликами, терять нам было нечего, и мы
доказали всем, как приятно и безопасно жить одним разумом - уж по крайней
мере в тысячу раз безопаснее, чем в теле, которое, только и гляди, подстроит
тебе не одну, так другую гадость.
Одним словом, постепенно у многих появились основания попробовать. Мы
стали исчисляться миллионами, и даже перевалили за миллиард, невидимые,
бесплотные, неуязвимые и - черт подери! - принадлежащие самим себе,
абсолютно независимые и не знающие страха.
Если не входить в тела, наше Общество амфибий-пионеров может уместиться
на булавочной головке. Но для парада Пионеров мы все берем тела, а это
значит, что нам нужно пятнадцать тысяч квадратных метров площади, а также
около трех тонн пищи, которую нужно заглотить, иначе маршировать энергии не
хватит. Кроме того, многие обязательно подхватят простуду или еще чего
похуже; испортят себе настроение, потому что на пятку чьего-то тела
обязательно наступит нога чьего-то другого тела; будут терзаться от зависти,
потому что чьи-то тела будут возглавлять парад, а чьи-то будут маршировать в
шеренгах, - о господи, столько неприятностей, что и не перечтешь!
Лично я от наших парадов не в восторге. Видите ли, когда мы все
собираемся вместе в телах, в нас пробуждается все худшее, независимо от
наших разумов. Взять, к примеру, прошлогодний парад. Жарища стояла такая -
хоть умри. Ясное дело, никому не понравится торчать несколько часов в
потных, душных телах - все стали нервничать.
А когда люди нервничают, тут-то сыр-бор и разгорается. Командующий
парадом заявил, что, если мое тело еще раз собьется с ноги, он ему своим
телом переломает все ребра. У него, поскольку он был в этот год командующим,
тело было самое лучшее, кроме, конечно, ковбоя Коннигсвассера, но я все
равно сказал ему, чтобы он заткнул свою поганую глотку. Командующий кинулся
на меня, но я бросил свое тело прямо в шеренге и даже не стал задерживаться
и смотреть, что он с ним сделает. Потом ему самому пришлось тащить мое тело
в хранилище.
После моей стычки с командующим парадом Мадж живо сориентировалась и
тоже бросила свое тело прямо в колонне Женского вспомогательного. Мы оба
были в таком восторге от нашей выходки, что решили немного подразвлечься, и
отправились прямиком в стан противника - посмотреть, как у них дела.
Сам-то я никогда не рвусь на них посмотреть, это Мадж обычно
интересуется, что там носят женщины. Ведь их женщины не имеют возможности
отлучаться из тел, поэтому они, само собой разумеется, очень часто меняют
моду на туалеты, прически и косметику.
Но меня мода не волнует, хоть бы ее и совсем не было. А на территории
противника говорят если не о моде, так о таких глупостях, что и у мумии уши
могут завянуть. Например, они любят поболтать о еде, как им получше набить
свои тела вредными химикалиями.
Противник ненавидит нас за то, что мы в любое время можем попасть на их
территорию и посмотреть, чем они занимаются, а они вообще не имеют
возможности нас видеть, если только мы не берем тела. По-моему, они нас
боятся до смерти, хотя бояться амфибий так же глупо, как бояться восхода
солнца. Да пусть забирают себе на здоровье весь мир - нам, кроме наших
хранилищ, ничего не нужно. Но нет же, они, как стадо коров, держатся вместе,
потому что ждут, что мы вот-вот явимся, как гром среди ясного неба, и с
улюлюканьем кинемся на них.
Они повсюду понаставили разных хитрых штуковин, которые, по их замыслу,
должны распознавать присутствие амфибий. Дураку ясно, что всей этой технике
грош цена, но противник чувствует себя уверенней - будто им противостоят
огромные силы, но они сохраняют выдержку и готовы дать достойный отпор. Они
все время говорят между собой о каком-то "секрете фирмы" и что у нас, мол,
нет ничего похожего. Если "секрет фирмы" - это оружие, они правы на все сто.
Можно сказать, что мы с ними находимся в состоянии войны. Впрочем, мы,
со своей стороны, никаких активных действий не ведем, разве что всегда
держим в тайне местонахождение наших хранилищ. Не знает противник и о том,
где мы будем проводить очередной парад. А если они устраивают воздушный
налет или запускают ракету, мы немедленно выходим из тел - вот и все.
Но они от этого бесятся еще больше, потому что каждый налет и каждая
пущенная ракета влетают им в хорошую копеечку. Значит, нужно снова повышать
налоги, а им это еще обиднее оттого, что ракеты эти никому не нужны.
Но все-таки и они не дураки - они ведь, кроме мыслительной
деятельности, умудряются еще и за телом своим следить, и я, когда
отправляюсь на них взглянуть, стараюсь соблюдать осторожность. Поэтому,
когда мы с Мадж вдруг увидели посреди их владений наше хранилище, я решил,
что нужно смываться.
Мадж, однако, заявила, что это хранилище может означать одно: противник
прозрел и они сами готовятся превратиться в амфибий.
Что ж, это было похоже на правду. Новенькое хранилище было заполнено
телами, открыто для желающих и выглядело совершенно невинно. Мы покружились
немного вокруг него, причем радиус кругов Мадж становился все меньше и
меньше - уж очень ей хотелось посмотреть, какими телами они располагают.
- Давай-ка двинемся отсюда, от греха подальше, - предложил я.
- Но я же просто смотрю, - запротестовала Мадж, - от этого ничего не
случится.
Однако увидев то, что было выставлено в главной витрине, Мадж забыла
обо всем на свете.
В витрине было выставлено потрясающей красоты женское тело - высокого
роста и с фигурой богини. Но это было еще не все. Кожа тела имела медный
оттенок, а волосы и ногти были выкрашены в зеленоватый цвет. Тело было одето
в вечернее платье из золотистой парчи. А рядом находилось тело высокого
белокурого гиганта в голубом фельдмаршальском мундире, окантованном алой
лентой и увешанном орденами. Наверное, противник стибрил эти тела во время
налета на какое-нибудь из наших отдаленных хранилищ, а потом подкрасил их и
приодел.
- Назад, Мадж! - крикнул я.
Женщина с медной кожей и зелеными волосами пошевелилась. Тотчас же
завыла сирена, и выскочившие из укрытия солдаты набросились на тело, в
которое только что вселилась Мадж.
Значит, хранилище было ловушкой для амфибий!
Тело, соблазнившее Мадж, уже связали по рукам и ногам, и Мадж не могла
сделать даже несколько шагов, необходимых, чтобы выйти из тела. Солдаты с
триумфом, как настоящего военнопленного, посадили Мадж в машину. Чтобы
как-то ей помочь, мне пришлось залезть в лежащее тут же тело этого
петуха-фельдмаршала. Фельдмаршал тоже был приманкой, и, связав мне лодыжки,
солдаты потащили меня следом за Мадж.
Молодой нагловатый майор, старший над солдатами, даже заплясал от
радости. Еще бы, ведь он был первый человек, захвативший в плен амфибию, а,
по понятиям противника, это целый подвиг. Они-то воевали с нами уже очень
много лет и истратили на это бог знает сколько миллиардов долларов. А мы на
них только и начали обращать внимание, когда наша свобода оказалась под
угрозой.
Оказалось, что над нами с Мадж собираются устроить показательный
процесс. После того, как нас всю ночь продержали в тюрьме связанными, нас
отвезли в здание суда, где уже наготове были телевизионные камеры.
Мы с Мадж чувствовали себя совершенно изможденными, потому что я уж и
не помню, когда последний раз мы так долго торчали в теле. Именно здесь, в
тюрьме, когда нам нужно было думать, готовясь к процессу, тела не давали нам
покоя - то ныли от голода, то мы никак не могли уложить их поудобнее на
нарах, как ни старались; мало того, им вынь да положь восемь часов сна.
Мы обвинялись в самом тяжелом, по законам противника, преступлении -
дезертирстве. По теории противника, амфибии совершили ужасную подлость,
