- Ворота вам заговорим! - пообещал Фиська.
- Мзду давай, - пошел на принцип Тырло.
- А обратно выпустите?
- А чего ж, выпустим, - и Фиська уже вполголоса довесил: - Ежль
карачки выдюжат...
И пошли сплочевники под ворота. Кумпол в скобе как мыльный пузырь
раскатился и впустил беспрепятственно. Но только черту миновали, а глазурь
уж внатяжку - и крепка, и булатна.
Бредут царевы лазутчики и во все глаза на ус накручивают: где что
произрастает, к чему тянется и чем дышит. О Лябде они по молодости лет
слыхом не слыхивали, потому изумлялись.
Обочь тракта поля раскинулись злаком. А в севах чугуны, зудя,
полеводят. Идут час, другой - ни души. Вдруг видят - гонит баба на
цепокате. Сплошной концентрат - что лицом, что долу - щеки сытьем надуты.
- А не скажешь ли, красотка, - подбоченился Пеняй, - есть ли у вас
град стольный?
- А как же, и городище, и столовая при нас, - лябдя жемчуг скалит и
наголо мужиков оглядает. - Дорогой прямо, в аккурат и упретесь.
- Вижу - умом сильна, краля, - маслил дальше Пеняй. - А не скажешь ли
- о царе таком, Гельдыпе II, представление складываете?
- Чего ж, складываем. И о батьке, и о сыне, штабельком...
- Очень хорошо, - ободрился Пеняй. - А верность престолу блюдете, не
изменяете?
- Не с кем, милый. Блюдем, делать нечего.
- А к чему тогда, скажи, на планету чехол преткновенный одели?! -
вскричал Пеняй и сердешную за руку - цап!
- Да ну! - у лябди глаза навыдув. - Брешешь небось?
- Да чтоб я сдох!
- Вона, я смотрю, прель в атмосфере и в городище...
- Нук-нук-нук? - навострил уши Пеняй: - Может, и заговор супротив
Гельдыпа намечен?
- Насчет заговоров не скажу, - нахмурилась лябдя, - а наговоров с три
короба представлю. Соседка, к примеру, брешет, что я укроп у нее по ночам
тягаю. Заговаривается... Во! Стало быть - заговор! Ну, этого добра у нас -
в каждом дворе по кучке. Ну, пусти, пусти, сладенький, мне на хутор пора -
маслобоить...
А разлетным уже грудь распирает - для медалей. Коли заговор сыщут -
прибавка к жалованию и приплюс к побывке, как и положено дружинникам -
целых три дня.
Затрусили бодрым цугом в столицу. А лябдя, переждав - цепокат в
лопухи, а сама - огородами - в ту же степь.
Когда до околицы оставался гак с маковкой, из города высыпала прорва
женского народу и, с гиком окружив разлетных, повела в главную престольную
избу.
Посреди светлицы на лохани сидел мужик в мокрой простыне и люто
клацал очами.
- От Гельдыпа, мля?
- От него... - оробели от такого кворума лазутчики. Врать не смели: -
Заговор искать направлены.
- Гы... - подобрел бугай. - Доброе дело, мля...
Но бровю задрал:
- Токмо смотрите... Хвори какие срамные имеете?
- Какие, извиняюсь? - не понял Пеняй.
Лябди за спиной ухнули со смеху. Мужик вздохнул.
- Ну, эта, эта... - глаза ниже опустил. - Охвостье, мля, строевое?
- Комиссию перед вылетом прошли, а что?
- Щас узнаешь, мля, - и бабам знак сделал. - В перекат их, ток не до
смерти! Гоньба-а-а, мля...
И в лохань полез, мордюк хоботом зачехлив.
А лябди на служивых налетели и понесли, трепетных, на сеновал. С
песнями, вприпляс...
Через недельку, истерханных и скукоженных, на пуповок выкинули и
манатки вдогонку.
- Добрая терка? - крикнул под лазоревый занавес Фиська.
- Лафа! - откликнулись лябди. - Тебе спасибо, огурчик! Сам-то скоро в
гости?
- Не срок. Напитаюсь, тогда.
- Ждем!
И занавес опустился. Тырло обмылков в бронелет под прицелом
спровадил, да под курдюк ногой - чтоб жизнь медом не казалась.
А все оттого, что Хряпс в свое время разразился геройским подвигом. В
тоске однолюбной проводив Зелю на вечный покой, отправился в самое пекло
тогдашней войны, прямиком в косяк к аспидам. А поскольку из людей он
первым такую наглость сморозил, аспиды его в штаб допустили и выслушали
как могли. А Хряпс - крагу в морды и объявил поединок. А ведь аспиды к
рыцарству прямое отношение имели - вызов приняли и обещали биться
по-честному, безо всяких охранных хитростей. Посмеялись змеино и, чтоб
человечинкой побаловаться, машинку свою отключили. Архаровцам того и надо
было. Фиська вьюном к устройству и слямзил, пока аспиды на трибунах за
своего болели. Хряпс тогда своего супротивника за ноздри и к "Шишу"
веригой, а Тырло - на полный форсаж. Едва от погони оторвались. На
укромной планетке аспиду хвоста выкручивали, в дугу ломали, но о секретах
всех дознались и отпустили к родной гадской маме. А охранной такой машинки
аспид больше не имел - вот так, натурально, войне и был дан главный излом.
А наперсники, воротясь на Лябду, затянули ее непробивным лазоревым пузырем
- гадов секрет ядреной силой планеты питался.
Так и повелось у Лябды - что царству наперекосяк, то себе в заначку.
Вскрылась ошибочка главповитуха Дрызга. Понесли солдатки от архаровцев
первый женский молодняк - сработал запрет на пацанву. Но Фиська, всех
пощуплее, первым тревогу забил.
- Ежели еще привесок обещается, то отгрохают нас бабоньки одним
только количеством. А у меня крайняя плоть засуху обещала. Надо бы
как-нибудь с передыхом, для устойчивого вдохновения.
Вот тогда-то лябди и соорудили им питательный рассол - коль
помариноваться с полгодика, выйдешь крепким как малосольный огурец. Да и
омоложение явное прослеживается. Так и зажили: бабы в поле клопочут, в
труде геройствуют, передовиков выявляют, а как срок прийдет (к урожаю) -
архаровцев из кадки долой и пенки именно отличницам лябдянских нив и
весей.
Бывало, ударницы так Фиську изъегозят, что после смены он ни ручкой
ни ножкой - и только те, кто не трудом, а сметкой богаты, вылущивали у
него твердинку мужского настроя. Хоть в том гуже Тырло и Хряпс были
подюжее, бабы Фиську любили и жалели больше - за веселый нрав и выдумку,
пусть не об морок, но по куражу.
Особым изыском считалось оттопырить Фиську напослед, перед отзывом -
тем лябди особо друг перед другом кичились и спрашивали у Фиськи
подтверждения. Тырло прозвали "убивцем", а Хряпса величали не иначе как
"батюшка" - поощрение делал неспеша, добротно и с основанием. Истинно,
государь был в числе его достоинств.
Урожайные гуляния шли на истом, Фиська с Тырлом ретировались к посту,
Хряпс - в стольну избу, лябди с чугунами - в поля, а погодя - на зимние
квартиры, грудняк вынашивать.
Так вне мытари минуло полвека. Лябди давно уж пообвыклись к такой
фаллократии, но случился Пеняй и вселилась в лябдонаселение моногамная
тоска.
- Вам что, пострелам, пистон раздавил и на боковую, - жаловалась под
заговенье краса-Удива. - И пока хрен в голову не стукнет... А мне постыло.
Хоть бы старичка какого на исход лет...
...а кондуит Пеняю не поверил, к царю не допустил. Посчитали вредным
державе заговором с целью опасных слухов. И в гаплык-час Пеняя на плаху и
подвели.
- Каково последнее желание? - спросил тертый палач.
- Мне бы... - осекся Пеняй. Глазами в небе поискал. Вздохнул,
улыбнулся чему-то. - Мне б на Лябду опять... Там...
И связкой рук хотел изобразить, но тут его и декапелировали...
Сляп 6
Время уж не шло, а спотыкалось бегьмя.
Гельдып II вовсе отческого блеску достиг - обполовинил людишек в
царстве, и тому остатку жизнь шла не в жир, а в кизяк. Сколько лет
пролетело, а зелье отворотное, на бабаеде замешанное, продолжало крамольно
действовать. Уж труха, а не бабы остались - тужились, а девок рожать не
могли. Уж и секли их за это, и надзор денно и нощно вели - чтоб без
утайки, - а те и вовсе ояловели. Мужик после сплочевной войны остался
простой и смирный, но и он без природы не мог. А где отдушину найти, зуд
унять? Вот и приладились к вину - до изумления, до зеленых гаремов во сне.
Гельдып же всех кавалеров запретил и самолично фрейлинами занялся. Но
и у него - мимо. Истерзался, в себе изъян ища - бывало, задержится перед
голопузой статуей иль картиной и попредметно соизмеряется. Поэтому картины
в царстве быстренько перерисовали, и даже втихую царю скипетр подменили -
на короткий и кривой, - чтоб не удручал. Но все равно:
- Порядку в стране нету... - вздыхал и скипетром в ноздре ковырялся.
И министры в страхе принялись дисциплину повышать везде - в полях, в
мастерских, в банях, нужниках... А в армии тех лет все больше
механического солдату было - хоть и подороже людской плоти, но жалования
не просит, все державе экономия. И уж понятно, чугуну излишняя строгость
без надобности. А тут офицеры - чуть что, разряд под щиток, иль абразивной
пудры в муфту.
И вот однажды у железного сотника Звяка от экзекуции коротыш
случился. Начистил он вид офицеру, гикнул сотню и умчался чугун-счастья
искать. Передал остальным: "Коль ячейкою богаты - айда с нами, коль
закисли спаи - гни дальше кинемат под ибиотами..." И хруснул раскол,
потому как чугуны все как один деру дали.
Гельдыпа чуть кондрат не хватил. Издал манифест о начале принадлежной
войны - мол, кто к кому принадлежит - к людям, или к жести безродной.
Война она всегда в точку. Мужикам от бабского вопросу отвлечение.
А чугуны обживали себе холодные безветренные планетки, там созерцали
небесную механику и самосовершенствовались. Гельдып мужика в армию
наскреб, вытрезвил - и навалом на чугун-редуты, авось захлебнутся. Но
чугуны от ибиотов бежали, увиливали, да так и сгинули, вновь озадачив
царевых генералов. На всяк случай послали дальнюю разведку.
А Лябда тем временем почивала всыте и в достатке - по причине
недобытности и хитрого самообустройства. И все на ней казалось незыблемым,
пока на пупок не нагрянул новый разлет...
Сляп 7
- Мятежники есть?
Фиська протер глаза от рассола и залупал как балда. Подле ушата
стояло сплошь офицерье - галунастое, мосластое, злое. Впереди всех Штырь,
с черными усиками и стеклянным пятаком в глазу.
- Никак сам царь-государь пожаловал? - юродиво стал бить поклоны
Фиська, обливая маринадом кремовые сапоги.
Штырь медленно натянул перчатку и - с брезгом так - вынул Фиську из
ушата. Случилось, что Тырло ночевал в городище, лечил чирей. А Фиська,
помня, что таможня - лицо державы, стоял теперь в мокром мундире, при
аксельбанте и с хоботом на веревке.
- Ты кто?
- Эта... камергер! - брякнул с кондачка Фиська.
- Может, камердинер?
- Ага, капельдинер...
- Ты мне, сукин сын, по форме докладай! - труснул дезертира Штырь. -
Имеются ли в наличии чугуны?
А чугунов было хоть завались. Все они после баталии повалили на Лябду
(Фиська тогда облагочинился) - бабы принимали их охотно, экзекуций не
учиняли, а ласково применяли в сельском хозяйстве. Приткнулся тут же и
главный кибер-дезертир Звяк. Фиська об этом, конечно, знал, но валял дурня
- для разведки.
- Чугуны? Так точно, имеются! Стоят, казаны, и все по полям, по
полям...
- Караулы?
- Ага. Ворон ужасают. Как воткнули в прошлом веке, так вороны все:
"караул! караул!"...
Так ничего путного от Фиськи не добились, даром только облагоматили.
Впустил он их под скобу, за ухо от недоброго сплюнул и побег докладать в
переговорник.
- ...Тырло, ты уж себя и Хряпса обереги, мало ли чего, - наказал под
завязку Фиська. - Лябди сами управятся.
И управились. Даже более. Через неделю Фиська узнал, что на Лябде
объявился свой, доморощенный царь - Штырь I.
А воцарение случилось так. Когда мотня началась, Тырло спрятался в
