равнодушно, а где-то там, на окраине обморочного мира, надрывался криком
Иван Сусанин: не надо... Хозяин... жуткое же дело... добром надо
разойтись, добром!.. И вдруг мегафонный голос проговорил ниоткуда:
- Хозяин, коли ты здесь, так откликнись. Чего в молчалку играешь?
Он медленно, как в воде, протянул руку и включил внешнее оповещение.
- Я здесь, - сказал он.
- Здесь он, видите ли, - произнес голос язвительно. - А зачем ты
здесь, спрашивается? Чего тебе от нас понадобилось?
- Ничего.
- Так а чего тогда приехал? Предвыборную агитацию среди нас проводить
намылился? Так это - мертвый номер.
- Нет. Я вообще не к вам. Я - в институт.
- Зачем?
Все тебе объясни, подумал он. Все тебе расскажи... Баскер тоже
внимательно слушал. Он подошел совсем близко и вдруг - опустил башку,
положил ее косматым подбородком на капот, не отводя страшного своего
взгляда ни на секунду. На кого он смотрел? И что он, собственно, видел,
что он мог видеть сквозь фотохромное стекло?..
- Эй, Хозяин? Чего замолчал? Неужели же соврать собрался? А ведь про
тебя в газетах пишут, что, мол, никогда не врешь.
- Там мой друг. Он умирает. Я могу его спасти.
Он вдруг понял, по наитию какому-то внезапному, что сейчас можно и
нужно говорить все, что захочется. Без размышлений и расчета. Что слова
сейчас ничего не решают. Решает что-то другое... Собственно, все уже
решено, и при этом - еще до начала разговора. Сейчас поедем дальше...
- Ничего себе, придумал! Да ты разве врач?
- Нет. Но я умею его вытаскивать. Оттуда - сюда.
- Экстрасенсор, что ли?
- Да, пожалуй.
- Меня экзема вот замучила, - сказал голос с усмешкой. - Не поможешь?
- Нет. Я умею помогать только одному человеку.
- Хе. Чего же ты тогда в президенты целишься? Это же надо миллионам
помогать...
На это он отвечать не стал. Он смотрел в красные глаза зверя и
старался отогнать привязавшуюся вдруг мысль, что это ОН говорит, баскер, а
никакой не Гроб Ульяныч. Нет на свете никакого Гроб Ульяныча с мегафоном -
сидит Зверь и разговаривает железным шелестящим голосом, насмешливо и
равнодушно-язвительно - только влажные кривоватые губы слабо шевелятся...
- Молчишь? А вдруг выберут? Что тогда делать будешь, Честный Стасик?
Налоги дальше задирать?
- Не знаю. Может быть.
- А с ценами на зерно что будет? А с баскерами что будешь делать?
Запретишь?
- Не знаю пока. Это все мелочи, Герб Ульяныч. Буду искать оптимальное
решение.
- А с чиновниками? Тоже - оптимальное?
- Разгоню к черту. Я люблю их не больше вашего.
- Скорее уж они тебя разгонят... Хотя у тебя - сила! Не очень-то тебя
разгонишь, пожалуй... Что это, кстати, за сила такая, господин
Красногоров? Объясните простому человеку.
- Судьба, - сказал он, глядя в тлеющие глаза Зверя. - Предназначение.
Фатум. Рок.
- Не понимаю. Поподробнее.
- Господин Вакулин, - сказал он. - Я прошу прощения, но, может быть,
в другой раз как-нибудь это обсудим? Я спешу.
Голос помолчал, а потом произнес, растягивая слова:
- Оборзе-ел, однако... Ты мне чего-то не нравишься, Хозяин!
- Взаимно, ГРОБ Ульяныч.
Сейчас поедем, снова подумал он. Все. Сейчас. Еще только несколько
фраз, и поедем...
- А жалко. Давно с тобой поговорить хотел. Давненько... А вот -
спешишь, оказывается...
Он промолчал снова. Никак не отделаться было от ощущения, что
разговариваешь со зверем, а не с человеком. Наваждение. Морок. А глаза
рдели, как огонь, который никак не мог для себя решить: разгореться сейчас
во всю силу или, напротив, тихо умереть...
- Ладно, - сказал голос. - Договоримся так. Завтра жду тебя к себе.
Поговорить хочу. Как следует, спокойно, без спешки.
- Не возражаю.
- Вот и хорошо. Завтра, как поедешь, мой человек тебя встретит на
дороге, договорились?
Он повторил терпеливо:
- Не возражаю.
- Еще бы ты возражал!.. Только не вздумай лететь на вертолете... -
голос усмехнулся. - Не советую.
Он промолчал и на этот раз. Он смотрел, как медленно пошел к черному
небу полосатый журавль шлагбаума. "Иль мне в лоб шлагбаум влепит...
НЕПРОВОРНЫЙ инвалид..." Непроворный. Вспомнил... "Непроворный", - хотел он
сказать Ванечке, но тут отчаянно завопил впереди Иван Сусанин
Маловишерский:
- Герб Ульяныч, ну, ей-богу! Скотину убери! Она ж тут бродит
где-то... Как я выйду?
И тотчас же тоненький детский голосок на всю мрачную ледяную округу
чистенько вывел: "Куковала та сыва зозу-уля..." - и замолчал, резко
оборвав. Это была любимая мамина песня. Песня из детства. Она прозвучала -
здесь и сейчас - внезапным заклинанием Зверя. Она и была заклинанием...
Баскера не стало. Он не ушел, не умчался, не скользнул и не канул во
тьму. Его попросту больше не было. Нигде. "Гос-с-с...", - снова просвистел
Ванечка и глянул на Станислава мелко моргающими своими глазками, все еще
осунувшийся, но уже заметно веселеющий и приободривающийся.
- "Непроворный инвалид", - сказал он ему. - Все. Отмучились. Вперед,
газу. Газу, Иван!
9
Почему, откуда взялось вдруг у него ощущение беды? Почему вдруг
цепенящая ясность возникла: ничего еще не кончилось, ничего не ладно,
самое гадкое по-прежнему впереди?
И ничего не значит, что приняли с распростертыми - распахнули мрачные
неприступные ворота в грязно-белой угрюмой неприступной стене,
вылупившейся, словно опухолями, обманными выпуклостями, за которые нельзя
зацепиться и на которые нельзя опереться - да и что толку, если даже и
можно было бы: по верху густая колючка, явно под током...
И ничего не значили враз смягчившиеся при виде высокого гостя усатые
унтер-офицерские морды, и приветственно вспыхнувшие огни над главным
подъездом плоского грязно-серого здания института (без окон, совсем, ни
одного, а сам парадный вход - словно лаз в капонир).
И ничего хорошего не обещали широкие приветственные жесты возникшего
вдруг из недр генерала Малныча, безмерно радушного, будто перло из него
все радушие всех генералов России вместе взятых...
Была - опасность. Была - угроза. Были: ложь, страх, паутина в темных
углах. Было - обещание беды. Почему? Откуда?
Может быть, он впервые почуял это, поймав ненароком стеклянный лютый
взгляд начальника караула, такого усердного и почтительного всего секунду
назад?
Или не понравилась ему мягкая, вполне вежливая и, в конце концов,
закономерная перепалка, возникшая в вестибюле, когда генерал Малныч
радушно, но непреклонно предложил сопровождающим "задержаться и отдохнуть"
именно в вестибюле. "Вот здесь и диванчики установлены на такой случай,
очень удобно".
- Отлично, генерал, - сказал он бодро и, обратившись к Майклу,
распорядился: - Я полагаю, майор, вам лучше будет вернуться к машинам.
Доложите там обстановку. В штаб.
(Зачем он назвал Майкла майором? Майкл и в армии-то никогда не
служил. Но он назвал бы его и полковником, если бы Майкл был ну хоть
чуть-чуть похож на кадрового военного. Инстинктом старого лиса чувствовал
он, что здесь уместна была бы именно АРМИЯ... Но Майкл тянул в лучшем
случае на сержанта. На сержанта спецназа. Спецухи...)
- Ну, зачем же - к машинам? - тут же среагировал радушный генерал
Малныч. - Господам офицерам будет гораздо удобнее здесь. И потом, вы
знаете, Станислав Зиновьевич, у нас тут - определенный порядок... Не
хотелось бы нарушать... А доложить в штаб - это сию же минуту, я вас
немедленно провожу, чтобы вы могли связаться...
- Отлично, генерал! Благодарю вас.
(В вестибюле - кремовом, матовом, уютно освещенном скрытыми лампами -
было три двери, и около каждой стоял унтер с деревянным лицом и с кобурою,
сдвинутой в боевое положение и расстегнутой. В этом тихом монастыре был
свой устав, и его умели здесь навязать - непреклонно и безоговорочно).
Взгляд Майклу. (Этот - в порядке, не подведет). Взгляд Косте (пустой
номер, ничего не понимает малыш, слишком много курит, чтобы соображать
быстро и ясно, "распущенность и никотин"). Взгляд Ивану. (Полная
безмятежность. Даже видеть это страшно. Бедный, бедный генерал
Малныч...)...
Плохо. Плохо здесь. И пахнет чем-то поганым. Что с Виконтом? Почему
не докладывает, гнида скуломордая?.....
- Однако, связь - это не к спеху, генерал. Я хочу видеть Виктор
Григорьевича.
- Разумеется! Но заверяю вас с радостью: он - в полном порядке! Вы
можете быть совершенно спокойны...
- И тем не менее.
- Обязательно. Понимаю вас. Сам измучился. Не поверите, всю ночь, как
проклятый... Виноват, сударь, - (это - Ивану). - Я же просил остаться...
- Генерал, - сказал веско господин Президент. - Это - мой ЛИЧНЫЙ
телохранитель. Он ОБЯЗАН меня сопровождать. Даже в сортир.
Возникла драматическая пауза. Генерал Малныч мучительно боролся с
инструкцией. С монастырским уставом. А может быть, - проще, проще! - с
нежеланием каких-то неведомых осложнений?.. Это было непонятно. Здесь все
было непонятно. Здесь были порядки спецтюрьмы, а никакого не института,
пусть даже и самого закрытого. Порядки домзака для обладателей
"вялотекущей шизофрении". Вот почему здесь было так мерзко и погано,
несмотря на кремовые эти панели, на бархатистые уютные диванчики и на
добротную копию картины "Русь изначальная", повешенную умело и на место.
Тюрьма.
- Ценю ваш юмор, господин Красногоров, - сказал наконец генерал,
осклабляясь с очевидной натугой. - Однако же, внутрь, я извиняюсь, сортира
даже ему, наверное...
- Ну, генерал, - сказал господин Президент, теперь уже благодушно. -
Ну, мы же все-таки с вами не в сортир идем?..
- Хе-хе... И однако же, вы должны согласиться...
- Безусловно. И соглашаюсь! Двух мнений здесь и быть не может,
генерал. Вы - хозяин, я - всего лишь гость...
- Да. Но с другой стороны... Определенные правила...
- Причем гость - званый, не так ли? Или я ошибаюсь?..
- Естественно, естественно, хотя, согласитесь, уставы не нами писаны,
но - для нас... хе-хе...
- Основной вопрос философии: человек для устава или устав для
человека?..
- Вот именно, вот именно... Но мы - люди военные, представьте себе,
несмотря на наши совершенно мирные занятия, и устав для нас важнее, я
извинясь, конституции...
Переговариваясь таким образом, фальшиво и натужно, проследовали они
из вестибюля (мимо неприязненно закаменевшего унтера) вглубь укрепрайона,
в длинный кремовый коридор, пустой, стерильно чистый, голый, припахивающий
больницей (валерьянка, лизол, слегка подгоревшая кашка), а затем через
ниоткуда вдруг взявшуюся в гладкой стене дверь - в другой кремовый
коридор, не отличимый от первого, и Ванечка, неслышимый и даже почти можно
сказать невидимый (как и надлежит настоящему ниндзя-невидимке), следовал в
почтительном отдалении с постным личиком конфидента и приживалы, а в
третьем коридоре возник вдруг перед ними и молча присоединился длинный и
длиннолицый человек в синем хирургическом халате задом-наперед,
представленный без всякой помпы как "доктор Бур-мур-мур-шин", но из под
халата виднелись у этого доктора бриджи с полковничьим кантом и зеркальные
форменные штиблеты...
Все было плохо, плохо, тревожно, фальшиво, Ванечка прикрывал тылы, но
не с тылу грозила беда, а непонятно откуда... натужная болтовня
генерала... неприкрытое неудовольствие в желтых глазах длинного доктора...
и этот странный шум, на самом краю слышимости, словно предобморочный звон
