свете множество дураков, воображающих, что это было бы недурно - научиться
читать чужие мысли. Может быть, потом я расскажу тебе одну историю - как я
уцелел потому лишь, что дурак сцепился с жуликом и оба проиграли - сожрали
друг друга, как те волки из детского стишка).
Во-вторых, я понял, что паранормальные исследования требуют
совершенно специфической методики. Здесь не нужны ни барометры, ни
ареометры, на вольтметры, ни осциллографы. Не нужны физики, химики и и
даже медики. А нужны - профессиональные фокусники, для разоблачения
ловкачей и жуликов. И нужны тихие, невидимые свидетели, по сути - агенты
скрытого наблюдения, работающие в режиме сопереживания. Все паранормалики
- ИСТИННЫЕ паранормалики, я имею в виду - способны демонстрировать
результативное поведение ТОЛЬКО в условиях личного покоя, душевного уюта,
вообще - ПЕРСОНАЛЬНОГО комфорта. Когда ты сажаешь такого человека в
комнату, набитую аппаратурой, под яркие бестеневые лампы, опутываешь
проводами и обклеиваешь датчиками, ты обрекаешь себя на полный провал, а
паранормалика - на безусловную творческую импотенцию. Есть птицы, которые
никогда не поют в клетке, и есть животные (и их довольно много), которые
не способны размножаться в неволе, - они делаются импотентными даже в
самой большой и удобной клетке или вольере. Колдуну для работы нужна его
черная страшная изба (как тарантулу - его земляная норка), там сами стены
помогают ему, и не в переносном, а в прямом смысле. Впрочем, современный
городской колдун точно так же нуждается в своей лично, собственной,
ощупанной пальцами и взглядами, знакомой, словно карман старого пиджака,
жилплощади, и неважно - конура это в коммуналке или роскошные
кооперативные хоромы.
Я сформулировал практическое предложение на базе этого своего вывода.
Я предложил организовать спецпансионат, куда собрать всех поднадзорных и
предоставить им там уютно, вольготно, совершенно свободно существовать -
делать себе норки, вить паутину, лепить ласточкины свои гнезда и прочее. А
в контингент внедрить опытных наблюдателей. Только, по-моему, так можно
надеяться получить реальный результат. Смешно же рассчитывать, что паук
станет ловить мух в пустой стеклянной банке, в которой ничего нет, кроме
него, яркого света и этих самых мух.
Предложение мое было принято, пансионат создан, я проработал там
больше года, мне удалось отловить двух подлинных паранормаликов, и тут в
руки мне попалась папка документов, с которой все по-настоящему и
началось.
Мне не удалось выяснить, кто был тот умник (я не иронизирую, я
действительно считаю его чрезвычайно умным и наблюдательным человеком, с
прирожденным чутьем на паранормальность), кто был тот УМНИЦА, кому впервые
пришло в голову объединить в единое дело несколько разнесенных по времени
и по географическому пространству трагических событий, на протяжении
многих лет остававшихся без объяснений.
Объединению этому безусловно содействовало то обстоятельство, что
каждое из расследуемых событий было чрезвычайно похоже на любое другое
аналогичное, причина смерти в каждом случае была одна и та же (неизвестный
комментатор в своей сопроводиловке назвал ее почти поэтически: "разрыв
мозга"), но вот механизм явления так и остался неустановленным, причем не
удалось установить даже гипотетический механизм, - любому
непредубежденному наблюдателю все эти смерти представлялись чем-то
совершенно МИСТИЧЕСКИМ (почему названная папка и оказалась в конце концов
в архиве нашей группы).
Помогло также и то, что все, без исключения, жертвы в той или иной
степени сотрудничали с _о_р_г_а_н_а_м_и_, так что заведенные уголовные
дела оставались в системе: проходили исключительно по нашим каналам и
сосредоточены были, по сути, в одном месте.
Изначально в папке было пять дел. Приведу самую краткую суть каждого,
расположивши их все в хронологическом порядке совершения событий.
Октябрь 1941 года. Николай Остапович Гугнюк, 31 год, старший
лейтенант НКВД, следователь. Работал в хорошо всем известном Большом Доме.
Отличался напористостью, жесткостью, даже - жестокостью, был "беспощаден к
врагам трудового народа". Найден в своем кабинете, за рабочим столом:
лежал грудью на папках с делами, головы фактически не было - она словно
взорвалась изнутри, осколки черепных костей и клочья мозга разбросаны были
по всему кабинету. Сгоряча решено было тогда, что это - разумеется,
фашистская диверсия, выстрел предателя-диверсанта, однако, не удалось
найти пули, да и не бывает пуль, способных на такие разрушения. Другая
версия: самоубийство - сунул в рот палочку динамита и задействовал
взрыватель. Способ экзотический, но известный в следственной практике. В
те дни (и годы) самоубийства следователей не были такой уж редкостью: не
выдерживали нервы, страх буквально жевал людей, хрустя их костями - страх
ареста, страх фронта, страх военного поражения, страх ответственности...
Но что касается Гугнюка, то он как раз был не из слабонервных, пил -
умеренно, с женщинами был на высоте, работу свою любил и не боялся ее - не
было у него внутри самоубийцы. И - главное - не обнаружены были никакие
следы взрывного устройства или взрывчатки.
Конечно, время было нервное и дерганое: блокада началась, бои велись
уже на Пулковских высотах, в спецтюрьме ежедневно шли в расход десятки
ранее арестованных - инородцев, интеллигентов, недобитых с довоенных
времен спецов, военных и технарей. Не было реальной возможности провести
расследование с той тщательностью, которая подразумевается при событии
насильственной смерти сотрудника НКВД. И главное: не оказалось НИКАКИХ
зацепок, ничего не удалось обнаружить такого, что давало бы хотя бы намек
на объяснение происшедшего. Какой-то гигант мысли написал в заключении о
причине смерти: "вероятно, случайный осколок фашистской бомбы", и дело
было задвинуто в архив.
В сорок девятом, когда органы чистили в очередной раз (Ленинградское
дело), папочку извлекли и снова дали ей ход: теракт, измена, подрывная
деятельность... Кое-кого (кому очередь подошла) шлепнули, кого-то
посадили, кого-то выгнали - за непроявленную бдительность. Папочка
пополнилась замечательными показаниями: "...подойдя со спины, трижды
выстрелил Гугнюку в голову из пистолета ТТ, а затем, подобрав стреляные
гильзы и сами пули..." Человек, который эти показания организовал, явно не
дал себе труда прочитать описание того, как выглядел мертвый Гугнюк (листы
дела 3, 4, 5) - впрочем, этого от него и не требовалось.
В пятьдесят пятом папочка снова пошла в дело: по крайней мере троих
уволили из органавтов, - и именно тогда, попадает она в поле зрения моего
Умницы, в распоряжении которого к этому моменту уже было кое-что
аналогичное.
В августе 1948-го полковник медицинской службы, хирург, Иван
Захарович Габуния в присутствии множества свидетелей умер странной и
страшной смертью за две минуты до начала пустяковой операции - рядовой
аппендэктомии, - которую он намеревался произвести. Больной, полностью
подготовленный, уже лежал на столе, а Иван Захарович не спеша, с обычными
своими шуточками-прибауточками, докуривал последнюю сигаретку "перед
потрошением организма", - тоже полностью готовый, с марлевой маской на
груди и с обтянутыми резиной, отмытыми, разведенными в стороны ладонями
вперед, руками, так что дымящуюся сигарету держала пинцетом и подносила
ему к губам молоденькая медсестра. Строго говоря, эта медсестра и была
единственным подлинным свидетелем события, остальные набежали со всех
сторон позже, услышав нечеловеческий вопль несчастной девчонки, совершенно
обезумевшей от ужаса. А ведь она была, как-никак, медсестра, причем
медсестра Военно-Медицинской Академии - всякой крови и развороченной плоти
успела навидаться, но даже ей показалось непереносимо ужасным, когда у
человека, который только что мирно затягивался табачным дымом из ее рук и
отпускал в ее адрес плотоядные шуточки, вдруг оба глаза вылетели из орбит
и смачно шлепнулись в рукомойник. Иван Захарович Габуния умер практически
мгновенно, еще до того, как обездвиженное тело его оказалось на кафельном
полу.
Один из врачей, производивших вскрытие, сказал мне позднее: "Такое
впечатление, что в черепной коробке у него вдруг возникла некая зона
высочайшей температуры, мозг - мгновенно _в_с_к_и_п_е_л_, и образовался
клуб раскаленного пара под большим давлением", - со всеми вытекающими из
этого чудовищными последствиями, добавил бы я: кипящую смесь выбросило
через все предусмотренные природой отверстия черепа, но сам череп
выдержал, только разошелся поперечный шов - не помню, как он называется по
науке.
Следствие было начато по всей форме, но не успело еще даже
по-настоящему зайти в тупик, как дело было изъято у военной прокуратуры и
передано в органы. Во-первых, Иван Захарович был старым заслуженным нашим
агентом (кличка "Морзе", кличка "Атташе" и даже кличка "Зоя"), а
во-вторых, возник к этому событию интерес некоего
научно-исследовательского учреждения, занимавшегося разработкой нового
оружия. По некоторым слухам, разрабатывали они там так называемую
вакуумную бомбу, и, видимо, нечто знакомое по своим предшествующим
экспериментам усмотрели в обстоятельствах гибели агента "Зоя". Впрочем,
сходство оказалось, надо думать, поверхностным, дело через месяц снова
появилось у нас с научной резолюцией "интереса не представляет", и все
пошло чередом. Взяли и закатали на двадцать пять лет другого полковника
медслужбы, излишне гонористого и болтливого знатока радиационных поражений
кожи, агент "Зоя" давно его уже и весьма квалифицированно разрабатывал,
так что слепить дело труда не составило, надо было только выбить из него
признание в террористической деятельности в отношении сотрудника органов,
а это уже была чисто техническая проблема. Смертная казнь тогда была еще в
отмене, но, насколько я выяснил, гонористый полковник и без нее
благополучно сгинул на зоне. Дело ушло в архив.
1950-й, снова август. Шерстнев Константин Ильич, кандидат
физико-математических наук, физик-теоретик, диссертация - закрытая, на
момент события - председатель приемной комиссии физического факультета.
Мне удалось найти одного из членов этой комиссии, который наблюдал событие
воочию. Все произошло около пяти часов дня, закончилось собеседование (оно
тогда называлось _к_о_л_л_о_к_в_и_у_м_), группа медалистов была человек
тридцать-сорок, подавляющее большинство приемных дел никаких сомнений не
вызывало, почти всех благополучно приняли, двоих-троих
рабиновичей-гурштейнов благополучно отклонили, работа близилась к концу,
но тут возник вдруг бешеный спор между Шерстневым и, скажем, товарищем
Кадровым (будем называть его так). У одного из абитуриентов (рассказывал
мой свидетель) анкета оказалась не в порядке, видимо, что-то неладно было
у него с родственниками, видимо, был он, бедняга, ЧСВН, то есть "член
семьи врага народа", и товарищ будем называть его Кадров уперся: нет.
Шерстнев, как председатель, к этому "нет" был готов заранее и
подозрительного абитуриента во время беседы буквально досуха выжал - задал
ему несколько десятков вопросов, в том числе и на сообразительность тоже,
имея целью создать благоприятную базу для вполне законного отклонения. Но
парнишка оказался головастый, на большинство вопросов ответил вполне
удовлетворительно, а одну задачку раздраконил с ходу просто даже
