своих ответах.
- Этот несчастный потерял счет годам и месяцам, - заметил
Гедеон Спилет.
- Да, - сказал Харберт. - Прежде чем мы его нашли, он
пробыл на острове целых двенадцать лет.
- Двенадцать лет! - повторил Сайрес Смит. - Да, двенадцать
лет уединения, быть может, после преступной жизни, могут
повредить человеку рассудок.
- Я склонен думать, - сказал Пенкроф, - что этот человек
попал на остров Табор не в результате кораблекрушения, а что
его оставили там в наказание за какой-то проступок.
- Вы, вероятно, правы, Пенкроф,- сказал журналист.- Если
это так, то вполне возможно, что те, кто его там оставил,
когда-нибудь вернутся за ним.
- И не найдут его, - сказал Харберт.
- Но, в таком случае, - сказал Пенкроф, - надо вернуться
на остров и...
- Друзья мои,- сказал Сайрес Смит,- не будем обсуждать
этот вопрос, пока не узнаем, как обстоит дело. Мне кажется, что
несчастный сильно страдал, что он искупил свое преступление, в
чем бы оно ни заключалось, и что его мучит потребность излить
свою душу. Не следует вызывать его на откровенность. Он сам,
наверное, все нам расскажет, и когда мы узнаем его историю, то
увидим, что следует предпринять. К тому же только он и может
нам сообщить, сохраняет ли он более чем надежду - уверенность
когда-нибудь вернуться на родину. Но я сомневаюсь в этом.
- Почему? - спросил журналист.
- Если бы он был уверен, что его освободят через
определенный срок, то не бросил бы в море этот документ. Нет,
более вероятно, что он был осужден умереть на этом острове и
никогда больше не увидеть своих ближних.
- Тут есть одно обстоятельство, которого я не могу
объяснить, - сказал Пенкроф.
- Какое?
- Если этого человека оставили на острове Табор двенадцать
лет назад, то можно предполагать, что он уже давно одичал.
- Весьма вероятно,- ответил Сайрес Смит.
- Значит, с тех пор как он написал эту бумагу, прошло
несколько лет.
- Конечно... а между тем документ, видимо, написан
недавно.
- К тому же можно ли допустить, что бутылка странствовала
от острова Табор до острова Линкольна многие годы?
- Это нельзя считать совершенно невозможным, - сказал
журналист.- Может быть, она давно находилась неподалеку от
острова.
- Нет,- сказал Пенкроф,- она ведь еще плыла. Нельзя даже
предположить, что она пролежала известное время на берегу и
снова была унесена водой. Близ южного берега сплошные утесы, и
бутылка неминуемо разбилась бы.
- Это верно, - сказал Сайрес Смит с задумчивым видом.
- А потом, - продолжал моряк, - если бы документ был
написан много лет назад, если бы он пробыл так долго в бутылке,
то, наверное, пострадал бы от сырости. Ничего подобного не
произошло, и бумага прекрасно сохранилась.
Замечание моряка было верно, и этот факт был необъясним.
Все указывало на то, что записка написана незадолго до того
времени, как ее нашли. Больше того, в ней были приведены точные
указания широты и долготы острова Табор, что указывало на
довольно основательные сведения ее автора в области
гидрографии, которыми не мог обладать простой моряк.
- В этом снова есть что-то необъяснимое, - сказал
инженер.- Но не будем вызывать нашего товарища на разговор.
Когда он этого пожелает, друзья мои, мы с готовностью его
выслушаем.
В течение последующих дней незнакомец не произнес ни
одного слова и ни разу не покидал плато. Он обрабатывал землю,
не зная отдыха, не отрываясь ни на минуту, но неизменно
держался в стороне. В часы завтрака и обеда он не заходил в
Гранитный Дворец, хотя его не раз приглашали, и довольствовался
сырыми овощами. С наступлением ночи несчастный не возвращался в
отведенную ему комнату, а укрывался под деревьями; в дурную
погоду он прятался в углублениях скал. Таким образом, он
продолжал жить так же, как жил в те времена, когда не имел над
головой иного приюта, кроме лесов острова Табор. Все попытки
заставить его изменить свой образ жизни оказались тщетны, и
колонисты решили терпеливо ждать. Наконец пришло время, когда у
него, властно побуждаемого совестью, как бы невольно вырвалось
страшное признание.
10 ноября, часов в восемь вечера, в сумерки, незнакомец
внезапно появился перед колонистами, которые собрались под
навесом. Его глаза как-то странно сверкали; у него был такой же
дикий вид, как прежде, в тяжелые дни.
Сайрес Смит и его товарищи были поражены: зубы незнакомца,
охваченного страшным волнением, стучали, как в лихорадке. Что с
ним случилось? Неужели общество ближних было для кего столь
невыносимо? Или ему надоело жить среди порядочных людей? Быть
может, он тосковал по прежней дикой жизни? Видимо, да, так как
незнакомец вдруг отрывисто и бессвязно произнес'
- Почему я здесь?.. По какому праву вы увезли меня с моего
острова?. Разве может быть между нами какая-либо связь?..
Знаете ли вы, кто я такой, что я сделал, почему я был там...
один? Кто вам сказал, что меня не оставили нарочно... не
осудили на смерть? Знаете ли вы мое прошлое?.. Уверены ли вы,
что я не украл... не убил кого-нибудь, что я не негодяй,
покинутый всеми, обреченный жить, как дикий зверь. . вдали от
всех?.. Скажите, знаете ли вы это?
Колонисты молча слушали несчастного. Слова вырывались из
его уст как бы помимо воли. Сайрес Смит хотел его успокоить и
подошел к нему, но незнакомец быстро попятился.
- Нет! Нет! - вскричал он. - Одно только слово: я
свободен?
- Вы свободны,- ответил инженер.
- Тогда - прощайте! - воскликнул незнакомец и, как
безумный, бросился в лес.
Наб, Пенкроф и Харберт тотчас же побежали к опушке, но
вернулись одни.
- Ему надо предоставить свободу,- сказал Сайрес Смит.
- Он никогда не вернется! вскричал Пенкроф.
- Он вернется, - возразил инженер.
С тех пор прошло много дней, но Сайрес Смит - не было ли
это предчувствием? - упорно и непоколебимо продолжал
утверждать, что несчастный рано или поздно вернется.
- Это последний протест грубой натуры, которой коснулось
раскаяние, - говорил он. - Теперь одиночество покажется ему
страшным.
Тем временем колонисты продолжали всевозможные работы на
плато Дальнего Вида и в корале, где Сайрес Смит намеревался
построить ферму. Излишне говорить, что семена, собранные
Харбертом на острове Табор, были заботливо посеяны.
Плато представляло собой в то время большой огород,
тщательно распланированный и содержавшийся в полном порядке, и
колонистам не приходилось сидеть без дела.
На огороде всегда находилась работа. По мере того как
овощи размножались, приходилось расширять гряды, которые
превращались в целые поля и понемногу распространялись на луг.
Но в других частях острова было достаточно травы, и онаггам не
приходилось опасаться, что их посадят на паек. Было
целесообразнее занять под огород плато Дальнего Вида,
окруженное глубоким поясом ручьев, и вынести за его пределы
луга, которые не нуждались в защите от опустошительных набегов
четвероногих и четвероруких.
15 ноября была снята третья жатва. Сильно же разрослось
это поле за восемнадцать месяцев, с тех пор, как посеяли первое
зерно! Второй сбор, в шестьсот тысяч зерен, дал теперь четыре
тысячи буасо, то есть больше пятисот миллионов зерен. Колонисты
были теперь богаты хлебом, так как достаточно было посеять с
десяток буасо, чтобы обеспечить ежегодный урожай и накормить
людей и животных.
Итак, жатва была собрана, и последние две недели ноября
обитатели колонии посвятили изготовлению хлеба.
У них было зерно, но не было муки, и оказалось необходимым
построить мельницу. Сайрес Смит хотел использовать для
устройства двигателя второй водопад, изливавшийся в реку
Благодарности (первый уже работал - он приводил в движение
песты сукновальной мельницы), но после зрелого обсуждения было
решено поставить на плато Дальнего Вида простой ветряк.
Построить его было не труднее, чем водяную мельницу, а в
движущей силе не могло быть недостатка на этой возвышенности,
открытой морским ветрам.
- К тому же, - говорил Пенкроф, - ветряная мельница будет
выглядеть веселей и оживит пейзаж.
Все принялись за работу, тщательно выбирая лес для клетки
и механизмов мельницы. Большие глыбы песчаника, найденные на
северном берегу озера, нетрудно было превратить в жернова, а
что касается крыльев, то материалом для них послужила все та же
бесконечная оболочка шара.
Сайрес Смит приготовил чертежи, и место для мельницы было
выбрано немного правее птичьего двора, у берега озера Клетка
мельницы должна была покоиться на стержне, закрепленном на
толстых досках, и вращаться по воле ветра вместе со всем
механизмом.
Работа завершилась быстро. Наб и Пенкроф, как хорошие
плотники, точно следовали чертежам инженера. Вскоре на
выбранном месте выросла цилиндрическая будка - настоящая
мельница, с остроконечной крышей. Четыре рамы, образующие
крылья, были плотно вбиты под углом в закладной брус и
укреплены железными шипами. Легко оказалось изготовить и
различные части внутреннего механизма коробку для двух жерновов
- лежачего и подвижного; насып - нечто вроде большого
квадратного корыта, широкого сверху и узкого снизу, из которого
зерно высыпается на жернова; качающийся ковшик, регулирующий
выход зерна, который все время щелкает, точно маятник, и
поэтому называется "болтуном", и, наконец, сито, которое путем
просеивания отделяет муку от отрубей. Инструменты были хорошие,
а работа нетрудная, ибо устройство частей мельницы, в сущности,
очень несложно. Вопрос был только во времени
Вся колония принимала участие в постройке мельницы, и 1
декабря она была закончена
Пенкроф, как всегда, был в восторге от своей работы и не
сомневался, что мельница превосходна.
- Теперь только хороший ветер, и мы смелем наш первый
урожай!
- Хороший, но не слишком сильный ветер, Пенкроф, - сказал
инженер.
- Пустяки! Наша мельница только быстрее завертится.
- Она вовсе не должна вертеться очень быстро, - ответил
Сайрес Смит. - По опыту известно, что мельница работает всего
лучше, когда количество оборотов крыльев в минуту в шесть раз
больше скорости ветра, выраженной в футо-секундах. Средний
ветер, движущийся со скоростью двадцати четырех футов в
секунду, дает шестнадцать оборотов крыльев в минуту, а больше
нам и не нужно.
- Верно! Сейчас задует славный северо-восточный ветер, и
он прекрасно нам подойдет! - вскричал Харберт.
Задерживать пуск мельницы не было никаких оснований, так
как колонистам не терпелось попробовать хлеба с острова
Линкольна. Утром в этот день было перемолото от двух до трех
буасо зерна, и на следующий день к завтраку на столе в
Гранитном Дворце красовался великолепный каравай. Он вышел
немного слишком плотным, хотя его замесили на пивных дрожжах,
но легко себе представить, с каким удовольствием все его
уплетали
Между тем незнакомец не появлялся. Гедеон Спилет и Харберт
несколько раз обошли лес, окружающий Гранитный Дворец, но не
встретили незнакомца, не нашли и следов его Это длительное
исчезновение их серьезно встревожило Конечно, бывший дикарь с
острова Табор легко мог просуществовать в лесах Дальнего
Запада, полных дичи, но разве не могло случиться, что он
вернется к сводм прежним привычкам и что независимость
воскресит в нем инстинкты зверя? Тем не менее Сайрес Смит,
