снова заснул.
...Через несколько дней я получил по почте письмо от
Берестовского. Он писал о том, что из-за болезни не выходит из дома и
просит меня к нему зайти по очень важному делу.
Я ему не ответил.
Прошло еще несколько дней. Берестовский, казалось, оставил меня в
покое. Однако утром, в воскресенье, когда я собирался ехать в город,
какой-то насмерть перепуганный мальчишка принес мне клочок бумаги. Не
успел я его взять в руки, как посланец исчез.
"Приходите немедленно. Я Вам расскажу. Это очень важно", - было
нацарапано карандашом на бумаге. Подписи не было, но я узнал
характерный, заваливающийся влево почерк Берестовского. Я бросил
записку на землю и пошел на вокзал.
В городе мне пришлось задержаться на два дня, и всё это время меня
не покидало какое-то тревожное чувство. Сказать по правде, я жалел о
том, что так грубо обошелся с Берестовским. Я представлял себе
больного, одинокого старика, с нетерпением ждущего моего прихода, и
решил сразу же по возвращении на дачу зайти его проведать.
Прямо с поезда я направился к дому Берестовского. К моему
удивлению, дверь в заборе оказалась открытой, и около нее стоял
милиционер.
- Входить нельзя, - сказал он, загораживая мне проход.
Я предъявил ему свое корреспондентское удостоверение.
- Доложу следователю, - произнес он, козыряя, - подождите здесь.
Через несколько минут он вернулся и сказал, чтобы я шел за ним.
Первое, что бросилось мне в глаза во дворе, был труп овчарки.
- Пришлось пристрелить, - сказал милиционер, - она никому не
давала войти.
Мы зашли в лабораторию, вернее в то, что ею когда-то было.
Центра лаборатории попросту не существовало. В полу зияла глубокая
воронка. Потолок в центре также отсутствовал. Та часть оборудования,
которая сохранилась, выглядела очень странно. Такой вид имеет кусок
сахара, если его некоторое время подержать в кипятке.
Ко мне подошел молодой человек в штатском. Я понял, что это
следователь.
- К сожалению, мы сейчас ничего не можем сообщить для печати, -
сказал он. - Все это очень похоже на последствия взрыва, однако взрыв
такой силы был бы слышен далеко за пределами поселка. Странно, что
никто его не слышал, даже ближайшие соседи. Мы так ничего бы и не
узнали, если бы не вой овчарки. Она выла, не переставая, двое суток.
Я еще раз окинул взглядом остатки лаборатории и вышел на улицу,
даже не спросив о судьбе Берестовского. Мне было всё ясно.
"Взрыв произошел не здесь, а там, у антипода белого дракона", -
подумал я.
Вот всё, о чем я собирался написать. Кстати, я забыл упомянуть о
том, что врач, у которого я постоянно лечу зубы, готов поклясться, что
коронка на моем четвертом левом зубе была им собственноручно
поставлена на этот же зуб, но с правой стороны. Он говорит, что это
единственный случай, когда ему изменила профессиональная память,
которой он так гордится.
Вот уже пять лет, как я пишу левой рукой. Так мне удобней.
