писать за столом.
Лет десять тому назад он защищал докторскую диссертацию на весьма
почтенном Ученом совете.
Уже после краткого введения на лицах присутствующих отразилось
недоумение, вызванное экстравагантными гипотезами диссертанта.
Чувствуя, что назревает скандал, Берестовский попросту усыпил членов
совета. Когда защита кончилась, ни один из присутствовавших не хотел
сознаться, что проспал всё время, и диссертацию сплавили другому
Ученому совету.
- И всё же он получил докторскую степень? - спросил я.
- Ни одна диссертация не вызывала столько споров, сколько эта. Она
трижды подвергалась экспертизе. В конце концов, ученую степень ему
присудили не за содержание диссертации, а за совершенно изумительный
математический метод, изобретенный им для доказательства своих более
чем спорных предположений. Оказалось, что этот метод абсолютно
незаменим при решении некоторых уравнений волновой механики. Вообще я
думаю, что Берестовский мог бы стать крупным математиком. В этой
области он очень силен, но считает себя прирожденным физиком.
Было уже поздно, и я, проводив своего приятеля до гостиницы,
поспешил на поезд.
Два дня я не был на реке, так как плохо себя чувствовал.
На третий день я услыхал в сенях какой-то топот и сопение,
перемежающееся с бормотанием и приглушенными ругательствами. Встав с
постели, я вышел в сени и увидел там Берестовского, сидящего на полу и
вытряхивающего песок из ботинка. Он был настолько поглощен этим
занятием, что не обратил на меня никакого внимания. Натянув ботинки,
он зашел ко мне в комнату и бесцеремонно уселся на кровать. Я стоял,
ожидая, что будет дальше.
- Когда я говорю о пространстве, - сказал он, как бы продолжая
начатый разговор, - то я подразумеваю под этим не геометрическое
пространство Евклида, а реальное пространство, наделенное физическими
свойствами. Оно отличается от геометрического прежде всего тем, что
существует во времени. Это пространство может менять свою форму,
плотность, обладает в некотором роде упругостью своих свойств,
наконец, оно насыщено электромагнитными и гравитационными полями и
является носителем материи. Трудно сказать, что более материально:
пространство или то, что мы привыкли подразумевать под словом
"материя". Но самое главное это то, что реальное пространство может
существовать и не существовать одновременно.
- Простите, как это существовать и не существовать одновременно? -
спросил я. - По-видимому, мой мозг недостаточно изощрен, чтобы
воспринимать подобные идеи.
- Вот именно, - ответил он, потирая руки, - всё дело в мозге. Вы
сами говорили о том, что мы не можем представить себе ничего такого,
что бы не было комбинацией уже знакомых нам образов и понятий. Для
современной физики эти понятия непригодны. Чтобы хоть что-нибудь
понять, мы вынуждены прибегать к аналогиям, черпаемым из известных нам
представлений Однако это не всегда то, что мы хотели бы представить
себе. Можно изложить содержание музыкального произведения словами, но
попробуйте растолковать глухому от рождения, что такое музыка. Даже
если он прочтет сотню либретто, само понятие музыки останется для него
непостижимым.
- И вы всё-таки решили попробовать? - спросил я.
- Как раз то, о чем мы с вами пока говорили, относится к категории
легко усваиваемых понятий, - ответил он - Пространство существует и не
существует одновременно потому, что само время прерывно. Гораздо
труднее было бы представить себе пространство без времени, чем
одновременно отсутствие того и другого.
- Вы думаете, что, говоря о прерывности времени, вы облегчили
понимание ваших софизмов о пространстве? - спросил я. *.
Он с яростью взглянул на меня. По-видимому, слово "софизмы" его
задело.
- Начнем с другой стороны, - сказал он неожиданно спокойно. - Вы
что-нибудь слыхали о квантах?
- Кое-что слыхал, - ответил я. - Квант - это неделимая порция
энергии, которую может поглощать или испускать электрон, перескакивая
с одной орбиты на другую.
- Так вот, известно ли вам, что никто еще не наблюдал электрон в
состоянии перехода с одной орбиты на другую? Больше того, теоретически
доказано, что электрон в атоме в этом состоянии никогда не бывает. Он
существует только на определенных орбитах. В состоянии перехода
электрона нет. Правильнее говорить, что электрон возникает, а не
существует. Теперь представьте себе, что в системе электрона ведется
отсчет времени. Что происходит с этим временем, пока совершается
переход электрона с одной орбиты на другую?
- Не знаю, - сказал я, - трудно сказать, раз самой системы, в
которой ведется отсчет, не существует.
- Не существует системы, значит, не существует в этой системе
ничего: ни времени, ни пространства, ни движения, ни наконец того, что
мы в этой системе привыкли считать материей. Как бы долго, по нашим
понятиям, не совершался этот переход через ничто, он не может быть
обнаружен в самой системе, так как после возникновения системы время
продолжает в ней течь так же, как и до ее исчезновения.
- Однако, с нашей точки зрения, часть пространства внутри атома не
исчезает в момент перехода электрона с одной орбиты на другую? -
спросил я.
- Конечно, нет, - ответил он. - Я очень упростил картину для того,
чтобы вам было легче понять, что такое прерывность существования всей
нашей системы в целом.
- Простите, о какой системе вы говорите? - спросил я недоуменно.
- Ну вот всего этого, - сделал он небрежный жест рукой, - словом
всего, что мы подразумеваем под словом "вселенная". Всё, что нас
окружает, подчинено одному общему ритму существования.
Некоторое время я молчал, ошеломленный не столько оригинальностью
того, что он говорил, сколько его небрежным тоном. Казалось, что он
рассказывал о давно приевшихся ему вещах.
- Что же существует в то время, когда ничего не существует? - с
трудом выдавил я из себя корявую фразу.
- Существует другое время, другое пространство, другая материя.
- Какие? - спросил я, пытаясь осмыслить всё, что он говорил.
- Антиматерия, антивремя, антипространство, - ответил он. - Только
то, что мы называем энергией, остается более или менее общим для обеих
систем; энергия - это единственное связующее звено между ними, так как
является результатом их взаимодействия.
- Какое же может быть взаимодействие, когда обе системы существуют
разновременно?
- Я ждал этого вопроса, - усмехнулся профессор, - он доказывает
еще раз вашу неосведомленность в самых элементарных вещах. Когда мы
говорим об одной молекуле, мы никогда не можем предсказать заранее ее
поведение в строго заданных условиях. Физические законы справедливы
только для больших ансамблей частиц, потому что носят статистический
характер. Единый ритм существования нашей системы вовсе не означает
того, что какое-то количество атомов не выпадает из этого ритма и не
оказывается выброшенным в антипространство. Аналогичные процессы идут
в антимире. Неисчерпаемые запасы энергии, которыми располагает наша
вселенная, есть не что иное, как результат аннигиляции антивещества с
нашей материей. Следовало бы ожидать, что, так как знак заряда,
направление спина, знак магнитного момента, различающие вещество от
антивещества, равновероятны, во вселенной должно было бы находиться
одинаковое количество материи и антиматерии с одинаковой плотностью
распределения в пространстве. Это неизбежно привело бы к их
аннигиляции с чудовищным выделением энергии. Если даже предположить,
что из выделившейся при этом энергии впоследствии вновь могла
образоваться материя, то опять-таки вероятность образования
антиматерии была такой же, как и обычной материи, а они немедленно
вновь бы аннигилировали. В результате, наша вселенная представляла бы
собой непрерывно взрывающуюся субстанцию. На самом деле этого нет, и
частицы антивещества в чистом виде обнаруживаются в нашем мире в
пренебрежимо малых количествах и только при энергиях очень высоких
уровней, когда кривизна пространства и связанный с ней ритм временных
процессов меняются.
Некоторое время мы молчали. Чувствовалось, что Берестовский хочет
о чем-то спросить, но не решается. Такая нерешительность настолько
противоречила создавшемуся у меня представлению о Берестовском, что я
невольно захотел ему помочь. Впрочем, может быть, тогда я просто искал
способа побыстрее от него избавиться. Обилие непривычных понятий,
преподнесенных мне профессором, очень меня утомило.
- Мне кажется, - сказал я, - что, идя ко мне, вы имели какую-то
определенную цель. Можете говорить со мной откровенно.
- Конечно, имел, - ответил он, - однако вы еще недостаточно
подготовлены для серьезного разговора. Кроме того, по-видимому, вы
утомлены. Некоторые элементарные понятия, о которых я вам говорил, еще
не нашли места в вашем сознании. То, что принято называть здравым
смыслом, противится их усвоению. Пройдет несколько дней, и всё это
уляжется. Я вам дам знать о дне нашей следующей встречи.
Берестовский встал и, не прощаясь, вышел.
Несколько дней шел дождь, и я почти не выходил из дома. Сказать по
правде, мне совершенно не хотелось встречаться с Берестовским. Что-то
было в нем вызывающее антипатию. Не могу сказать, что именно. Скорее
всего, превосходство, с которым он взирал на меня. Я не сомневался в
том, что в его планах я должен был играть какую-то роль. При этом он
ко мне присматривался, как присматриваются к вещи, которую собираются
купить в магазине. Кажется, он не сомневался в том, что если я ему
подойду, то вопрос будет решен независимо от моей воли.
Вместе с тем я много раз мысленно возвращался к нашему последнему
разговору. Как это ни странно, то, о чем мне говорил Берестовский,
приобретало для меня всё больший и больший интерес. Подсознательно я
думал об этом всё время. У меня даже появилось подозрение, не являюсь
ли я объектом гипнотических экспериментов профессора-брахмана.
На четвертый день я вышел, чтобы купить папирос.
У входа в магазин я столкнулся с Берестовским.
- Я пришел за вами, - сказал он, смотря по обыкновению куда-то
вбок.
- А вы были уверены, что я приду? - спросил я.
- Конечно, потому что я вас вызывал, - ответил он, - пойдемте.
Я безвольно поплелся за Берестовским. Подойдя к своему дому,
профессор вынул связку ключей и долго манипулировал ими у небольшой
двери в заборе. Наконец дверь открылась.
- Входите, - сказал он.
То, что произошло дальше, было похоже на дурной сон. Я
почувствовал толчок, все предметы перед глазами покатились куда-то
вниз, и я оказался лежащим на земле. Острые зубы сжимали мне горло.
- Назад, Рекс! - крикнул Берестовский, и огромная овчарка, рыча и
огрызаясь, направилась к дому.
- Я допустил оплошность, - сказал Берестовский, невозмутимо
наблюдая, как я поднимаюсь на ноги, - было бы очень некстати, если бы
он вас загрыз именно тогда, когда вы мне нужны.
Странным было то, что его слова меня не возмутили. Какая-то тупая
покорность овладела мной.
Мы стояли посредине двора, напоминающего свалку. Кучи каких-то
исковерканных аппаратов и приборов валялись там, где некогда были
газоны. В центре двора стояло несколько трансформаторных будок.
- Попортил я им всем крови, пока они поставили мне эти
трансформаторы, - сказал самодовольно Берестовский. - Впрочем, для
меня эти мощности смехотворно малы. Мне нужны миллиарды киловатт, так
что максимум, на что можно использовать эти трансформаторы, - зарядка
конденсаторов. Основные количества энергии, необходимой для моих
