- О, господи! Ты так и будешь мотаться взад и вперед?
- Ну нет, второй раз им эту хохму выкинуть не удастся.
Лекочка с лихорадочной быстротой оделся и направился к двери.
- Ну, я поехал.
- Деньги-то у тебя на билет есть?
- Есть, есть. Бегу, а то опоздаю на самолет.
Он исчез так же внезапно, как и появился, и только смятая подушка,
хранившая смесь запахов лука и цинандали, свидетельствовала о том, что
это был не сон.
Что же касается всяких толков, будто... Нет, нет! Пусть уж лучше
вся эта история останется загадкой для грядущих поколений.
______________________________________________________________________
Александр Смолян
ТРИ ПУТЕШЕСТВИЯ
Чтение книги нередко сравнивают с путешествием. Иногда сравнение
это носит совсем непосредственный характер - тогда, например, когда
речь идет о путевых заметках, об описании экспедиций. Читая Арсеньева,
мы словно бы пробираемся вместе с ним по дебрям Уссурийского края;
вслед за Нансеном совершаем плавание на "Фраме", вслед за Ганзелкой и
Зикмундом пересекаем на "татре" целые континенты...
Чаще это сравнение носит характер более иносказательный. Ведь
писатель может повести нас за собой не только в страны, в которых
побывал, но и в мир своей фантазии, в мир своих мыслей и чувств. На
этих путях нас поджидают подчас впечатления не менее яркие, открытия
не менее захватывающее, чем среди арктических льдов и тропических
джунглей.
В книге Ильи Варшавского "Солнце заходит в Дономаге" - три части,
три раздела, каждый из которых состоит из нескольких рассказов
Прочитав книгу, чувствуешь себя так, будто совершил три путешествия и
сохранил о каждом из них интереснейшие воспоминания. А писатель был
твоим проводником в этих путешествиях. Умным, иногда всерьез
опечаленным, чаще - веселым и немного ироничным и всегда неистощимым
на выдумку товарищем и проводником.
Некоторые писатели-фантасты так увлекаются мечтами о разрешении
той или иной научно-технической проблемы, что почти забывают при этом
о человеке. Между тем вся художественная литература (и научная
фантастика вовсе не составляет здесь исключения) является прежде всего
"наукой человековедения".
Размышляя о будущем, Илья Варшавский концентрирует свое внимание
не столько на скоростях межпланетных лайнеров и принципах
конструирования роботов, сколько на людях, на их нравственных
принципах, на их душевном мире. Есть в человеческой жизни проблемы,
которые никогда не перестанут волновать людей мыслящих и чутких,
никогда не станут достоянием прошлого. Но в новых условиях наши
потомки будут, наверно, решать эти проблемы не так, не совсем так, как
решаем их мы.
Вспомните рассказ "В атолле". Кажется, не так уж много там
говорится о солнце, а между чем эти несколько страничек как бы
насквозь пронизаны солнечными лучами. Вы чувствуете их и в ровном
дыхании океана, и даже поздно вечером, когда солнца уже нет, вы тоже
чувствуете их в чем-то. В чем же? Наверно, в ровном тепле человеческих
отношений.
Но ведь рассказ повествует о маленькой семье, о трех людях,
пораженных страшной болезнью. Откуда же солнечная атмосфера в таком
трагическом рассказе? Может быть, автор хотел оттенить ею трагизм
положения, в котором оказались его герои? Нет, здесь нет и следа каких
либо нарочитых контрастов, специальной заботы об оттеснении: атмосфера
любви и счастливого спокойствия здесь предельно проста, естественна,
органична. И автор предоставляет самому читателю решать вопрос о том,
где ее истоки: кроются ли они в неисчерпаемом мужестве этих людей или
в столь же неисчерпаемой уверенности, что человечество спасет их,
спасет во что бы то ни стало.
Совсем иными красками написан рассказ "Решайся, пилот!" -
лиричный, немного грустный и при этом, по существу, тоже очень
мужественный. Старый пилот Климов уже давно не летает, он только
дежурит на космодроме в качестве "пилота второго резерва". Практически
из второго резерва никого не приходится посылать в полеты: видимо, это
лишь нечто вроде промежуточной ступени, несколько смягчающей перевод
человека на пенсию. Но Климов, даже больной, не хочет уходить с
дежурства. И вот он летит! Сон это или действительность? Ни то, ни
другое: скорее всего это мечтания старого пилота которому трудно
расстаться с надеждой на последний рейс. Но мы ни минуты не
сомневаемся случись это наяву, Климов наверняка действовал бы также
решительно, так же самоотверженно, как представляется ему в его
мечтаниях. И невеселая тема старости, ее неотвратимого приближения
оборачивается темой отваги, любви. К своему трудному делу, пожизненной
верности ему.
На первый взгляд в рассказе "Лентяй" гораздо больше признаков
"технической" фантастики: другая планета, антропоиды, добывающие в
глубоких шахтах чудодейственный веноцет, телекинетическое управление
этими антропоидами... Но вскоре мы понимаем, что все это - лишь фон,
не больше, что писателя (а вместе с ним и нас) волнует лишь судьба
шахтера Ишимбаева - настоящего человека, а не антропоидного робота.
Средствами искусства рассказ этот не только опровергает наивные
представления о том, что в будущем труд будто бы сведется к
пресловутому "нажиманию кнопок"; он убедительно и остроумно
опровергает также более устойчивые заблуждения об относительной
легкости умственной работы. А героизм, проявленный "лентяем"
Ишимбаевым при ликвидации аварии, не только придает рассказу сюжетную
остроту, но и служит утверждению подлинно человеческого в человеке.
Эта тема в той или иной мере окрашивает почти все рассказы первого
раздела. Люди будущего - это не гомункулусы, не антропоиды, это плоть
от плоти и кровь от крови людей настоящего. И лучшие черты в
характерах наших современников - это зерна, из которых должны
сформироваться характеры людей грядущих эпох.
x x x
Второй раздел книги - это путешествие в недобрую страну. В страну,
имя которой Дономага.
Не ищите Дономагу на карте земных полушарий: к счастью, нет на
нашей планете такого государства. Я пишу "к счастью", потому что очень
уж горька участь жителей Дономаги - по крайней мере тех из них,
которые сохранили право называться людьми, сохранили право на
искреннее сочувствие. Да и участь бесчеловечных хозяев этого
государства тоже, конечно, совсем незавидна.
Еще, как писал Маяковский, "для веселия планета наша мало
оборудована"; еще много на Земле стран, где тяжелы, безмерно тяжелы
условия человеческого существования, где самая мелкая разменная монета
ценится выше, чем честь и достоинство человека. Почему же даже в
сравнении с ними Дономага - по всей видимости, богатая Страна,
достигшая высокого развития науки и техники, - представляется
кромешным адом для живой души?
Может быть, так мрачна фантазия писателя, породившая эту страну?
Вовсе нет! Даже предположение это, наверно, покажется смешным каждому,
кто хоть немного знаком с творчеством Ильи Варшавского, с такими его
рассказами, как "Ро-биа", "Новое о Холмсе", "Молекулярное кафе",
"Поединок", "Биотоки", и другими юмористическими историями.
И если в рассказах о Дономаге смешное уступает место трагическому,
то дело здесь отнюдь не в игре писательской фантазии, а скорее
наоборот - в прослеженной писателем строгой логике развития тех черт,
которые и ныне уже присущи эксплуататорскому миру.
Что же представляет собой Дономага? Может быть, это остров,
затерявшийся в океане. Может быть, планета, затерявшаяся в космосе.
Важнее другое: это капиталистическое общество, каким оно стало бы в
будущем, если бы история не лишила его будущего.
Буржуазные социологи лезут из кожи вон, силясь доказать, что
отвратительные черты, присущие капитализму, - это лишь временные
болезни строя, а не его неизлечимые уродства. С развитей
производительных сил все, дескать, утрясется, противоречия сгладятся и
капитализм станет чуть ли не раем земным.
Дономагой управляют могущественные монополии. Чрезвычайно высокий
уровень развития науки и техники создает некую видимость благополучия
Но в условиях капитализма с ростом производительных сил растут и
социальные противоречия, наука окончательно перестает служить на благо
человеку.
Обилие материальных благ само по себе еще не приносит счастья. В
мире, где чувства человека не ставятся ни во что, поэт Сальватор -
герой рассказа "Призраки" - оказывается на грани безумия. В этом
бездушном, автоматизированном мире человек и сам начинает чувствовать
себя автоматом.
Чем ярче человеческая личность, тем неизбежнее ее конфликт с
антигуманистическим строем, тем меньше шансов на ее покорное служение
монополиям. Отсюда - "идея" подавления индивидуальности,
искусственного воздействия на психику. В рассказе "Тревожных симптомов
нет" мы видим, как веру в целесообразность такого рода насилия
пытаются превратить в одну из идеологических норм общества: выдающийся
математик Кларенс, ставший жертвой подобной операции, сам не видит в
ней ничего аморального. Мозг ученого превращен в математическую машину
Для этого он освобожден от всего "лишнего" - от всего того, что делало
его носителем неповторимой человеческой индивидуальности. В тщетных
попытках выстоять, выиграть соревнование капиталистический мир готов
применить любые средства. И прежде всего он с легкостью приносит в
жертву человеческую личность.
Боязнь индивидуального неизбежно порождает апологию стандарта,
всеобщую нивелировку, культ машины Постепенно пустеет Дономага. В
каком-то далеком ее уголке еще страдает Рожденный в Колбе, несчастный
пленник машины, само существование которой давно потеряло смысл. Герой
рассказа "Солнце заходит в Дономаге" вынужден до полного изнеможения
вертеть рукоятку зарядного генератора своего механического властелина.
Все обессмыслено в этом страшном, карикатурном подобии общества. Но
это уже конец, агония. Гаснет солнце, меркнет небо Дономаги.
И вот наступает катастрофа: опыты с новым оружием уничтожают все
живое в пределах страны. Да, и здесь сказывается культ машин: огромная
разрушительная сила нового оружия действует только на живые организмы.
Чудом уцелевший старик - герой рассказа "Наследник" - остается в
полном одиночестве, плохо скрашиваемом лишь "обществом" электронного
мозга. Оказавшись единственным обладателем всех богатств Дономаги,
старик с восторгом отдал бы все это тяжелое наследство, только бы
вырваться из гнетущего, мертвящего одиночества Он умирает, не теряя
слабой надежды может быть, где-нибудь жизнь все таки продолжается.
Таковы вкратце некоторые из историй о Дономаге, рассказанных Ильей
Варшавским. Они помогают нам глубже понять и нынешние черты того
общества, где наука служит не освобождению человека, а его
закрепощению.
x x x
В этих заметках я уже упоминал о юмористических рассказах
Варшавского. Некоторые из них составляют третий раздел сборника, что
поможет читателю полнее представить себе творческий облик автора.
В третьем разделе читатель найдет и литературные пародии, и, если
можно так выразиться, "научные пародии", и просто шутливые новеллы.
"Фантастикой в собственном соку" назван автором этот раздел: в
рассказах, составляющих его, пародируются главным образом те идеи,
которые стали за последнее время чуть ли не обязательной
принадлежностью научно-фантастических произведений.
Третье путешествие, которое совершит в этой книге читатель, будет
