- Ну, извините! Неужели Вам не ясно, что это шедевры мирового кино?
- Не ясно.
- Не ясно, что это не массовый ширпотреб для идиотов? Что эти фильмы
заставляют думать, размышлять о глобальном? Что они сотканы из ассоциаций,
полутонов, намеков, символов? Может быть, Вам и Феллини не нравится?
- Совершенно верно. Не нравится. Что мне до чужих ассоциаций? Порыв
ветра, треск поломанной веточки, грозовой раскат, стихи под дождь - все это
не может во мне вызвать те же ощущения, те же ассоциации, какие, например,
испытывал тот же Тарковский. Моя индивидуальная память и мой индивидуальный
опыт вызывают во мне мои индивидуальные ассоциации, которые никому другому
не понятны и неинтересны. Что касается глобального, философского, так для
того существует другой жанр. Кто мешает изложить свои философские взгляды в
специальном трактате? Зачем "нагружать" зрителя интимными деталями
собственных переживаний?
- Вы хотите опустить искусство до уровня обыденного сознания. Чтоб все
было просто, как в городской бане. А еще Велимир Хлебников говорил, что
смысл заключен в самом слове. Люди способны восторгаться музыкой, сочетанием
звуков! И не нуждаются в пояснениях.
- Господа! Господа! - решил вмешаться Василий, - Давайте, согласимся,
что Тарковский - гений! Если, уважаемый Леонид, так на этом настаивает...
Почти, как Пушкин, но в кино! А какая между ними разница? Пушкин гениален,
потому что говорит о сложном, и все его понимают. Тарковский гениален,
потому что, тоже говорит о сложном, но его никто не понимает.
- Вы очень сильно заблуждаетесь, господа! Тарковского понимают гораздо
больше людей, чем Вам это кажется. Он - обладатель святой тонкой души
христианина. Кто не ощущает божественной благодати, тот, конечно, не в
состоянии постичь идеальную мысль Тарковского.
- В чем же она, по-вашему, заключена? - вогнал гвоздь Георгий.
- В любви, - смиренно ответил Леня, - в той самой любви, которая
позволяет верующему видеться с Богом.
- Вы хотите сказать, что видели Бога?
- И не один раз! Я трижды был на небесах!
Наступило неловкое молчание. Никто не знал, что можно сказать человеку,
трижды побывавшему на небесах.
Три тысячи долларов, туго перетянутых желтой резинкой, заняли место на
обеденном столе, в центре, куда, обычно, ставят рождественского гуся, если
ставят, вообще. Но впечатление от гуся не шло ни в какое сравнение с тем,
что испытал Филимонов при виде американских денег, на которые, при желании,
можно было бы купить целое гусиное племя.
- Откуда? - опешил он.
- Борис Львович дал.
- Борис Львович? Этот прохиндей? - изумился Сергей.
- Почему прохиндей? - спокойно возразила Маша, - О таком директоре
только мечтать можно.
- Да, он же гребет только под себя! Разве не так?
- Человек умеет жить. Это так называется. И, кстати, другим не мешает.
Ты бы лучше, Сережа, не встревал туда, где тебе многое не ясно. Там своя
"кухня".
- Да, ладно, ладно! Это я так, к слову.
- Это не все. Борис Львович сказал, что может помочь тебе с работой.
- С какой работой? Откуда ему знать, какая работа мне требуется?
- Да, пойми ты, Борис Львович - мудрый дядя! Он знает.
- Хорошо. Какую работу он предлагает?
- Кладовщиком. На продуктовой базе.
- Черт возьми, но я же не умею воровать?
- Научат, - усмехнулась Маша.
Филимонов подхватил рассеянно бутерброд с сыром и тягуче, по-коровьи,
начал пережевывать кусок, словно, вместе с ним хотел "пережевать" обе
новости.
Когда неопытный химик заполняет содержимое колбы случайными веществами,
могут последовать непредсказуемые реакции. Нечто, подобное испытывал
Филимонов. "Баксы" завораживали, хотелось помять упругую кожуру купюр,
пересчитать их, но не хотелось выказывать нетерпеливость при Маше. С другой
стороны, происхождение денег непонятным образом настораживало и вызывало
смутную досаду. Предложение Бориса Львовича, с которым он был едва знаком,
посодействовать в трудоустройстве, как инородное вещество, плохо усваивалось
и отторгалось другими веществами, вызывая взрывоопасное побулькивание. Ко
всему этому примешивалось зудливое желание немедленно позвонить кредиторам и
уже сегодня освободиться от их угрожающей опеки.
- Наверно, мне надо согласиться, - неуверенно произнес Сергей, - Ты как
думаешь?
Вопрос из тех, на который мы всегда знаем ответ.
- А почему бы нет? Не понравится, можешь уйти!
- А эти три "штуки"? Их же, как-то, возвращать надо...
- Не беспокойся. Считай, что это - долговременный льготный кредит.
Беспроцентный. В торговле есть свои писаные и неписаные правила, свои
секреты. Пусть тебя это не волнует.
- А тюрьмой тут не попахивает? - не сдержался Сергей.
- Да, нет, конечно, - рассмеялась Маша.
Душистый аромат "бабьего лета" сгинул за ночь. Еще, накануне, вечером
Сергей засиделся на ближнем пустыре, вслушиваясь (больше создавая видимость)
в бестолковщину соседа Николая, дородного владимирского мужика. Они
неторопливо пили пиво, покуривали и поплевывали.
Дворник жег сухие листья. От костра завивался матовый шлейф дыма. "Вот
он, дым, сейчас рассеится и, как в сказке, предстанет передо мной послушный
и всесильный джин. Что я ему скажу? - подумал Филимонов, - Сбегай, дружище,
за пивом и, не сочти за труд, прихвати соленой рыбки! Вот что, я бы ему
сказал".
Николай, по русской привычке, жаловался на жизнь. (Американец,
например, никогда этого делать не станет, он будет выставлять напоказ
отполированные зубы, словно, предпродажная лошадь и демонстрировать успех,
неизменный, как снежная вершина Монблана).
Сосед проклинал власть; рассказывал какие-то подробности о начальнике
цеха, где он работал; предсказывал неминуемую стычку, которая, по его
словам, обязательно произойдет во время праздничной октябрьской
демонстрации. Иногда, он замолкал и делал затяжной глоток пива. На толстой
шее, похожей на водопроводную трубу, было невозможно обнаружить кадык,
который при нормальном анатомическом строении служит сигналом прохождения
жидкости через горло. "Труба" же никак не реагировала на вливание. Труба,
как труба. Довольно фантастичное зрелище! Сергей, искоса, наблюдал за
процессом. До самого конца. Пока Николай не отбрасывал небрежно пустую
бутылку в кусты. За спину.
Пропуская мимо ушей большую часть того, что сообщал ему сосед,
Филимонов, тем не менее, не забывал сочувственно поддакивать.
Приближался день сорокапятилетия. Отмечать или не стоит? В последний
раз он приглашал гостей на день рождения пять лет тому назад. На круглую
дату. Тогда было весело. Может быть, все-таки, устроить небольшое торжество?
Полоса неприятностей, кажется, благополучно миновала. Бандитские звонки
прекратились. Появилась недурная работа. "Не мечта поэта", но не досягаемая
без протекции. Появились деньги. Не без "душка". Но это проблема для
принципиальных, для тех, кто из всех масок, выбрал себе маску "честного
парня". Где они, кстати, эти "честные парни"? Разве что в Кремле? Почему то,
вспомнилась физиономия Чубайса. (Физиономия "наперсточника", как не
маскируй!) Филимонов рассмеялся.
- Ты чего? - удивился Николай, - Он же, всерьез, так сказал.
- Да, я понимаю. Извини. Так, вспомнил кое-что.
Да. Вполне можно устроить скромную (собственно, почему скромную?)
вечеринку. Жизнь налаживается, все не так уж плохо складывается. Появилось
почти забытое ощущение из "советского времени", ощущение размеренности и
предсказуемости. Словно, каким-то чудом, вернулась на прежнее место случайно
выброшенная привычная мебель и встала точно так же, как раньше.
А утром через окно потянуло сыростью. Сергей подошел закрыть форточку.
Шел дождь. Женщина в синем плаще плавно поднималась в воздух и легко
опускалась по другую сторону громадных луж. Казалось, ее перемещает в
пространстве разноцветный, подрагивающий на ветру, зонт.
- Ты что не спишь? - услышал он голос жены.
- Осень.
- Что, что?
- Осень началась.
- Да, - равнодушно согласилась она, - Ложись. Спи.
Сергей подлез под одеяло и понял, что уже не заснуть.
- Справлять день рождение или нет? Ты как думаешь?
- Справлять.
- А кого пригласить?
- Дрозда, Виктора с Надей. Можно Мартовицких.
- Мартовицких нельзя. Они в Атланте.
- Где?
- В Атланте. В Америке. Уже год.
- А я и не знала, - без удивления сказала она, - Слушай, а может,
пригласим Бориса Львовича?
- Ну, уж нет! Будет твой день рождения - приглашай. А на мой - не надо!
Маша откинула одеяло и встала.
- Все. Сон ты мне перебил. Теперь уже не заснуть, - сказала она,
стягивая ночную сорочку. Мелькнул профиль поникшей груди с заостренным
кончиком оранжевого соска.
Обещания, которые мужья дают своим женам, часто выполняются с той же
точностью, с какой выполняются обещания политиков перед народом. Клятвенное
заверение - никогда больше не притрагиваться к спиртному, вырывается у
мужчины только наутро, в тот момент психологического и физического упадка,
когда он, строго говоря, не способен в полной мере отвечать за свои слова.
"Частичная дееспособность" - если употребить юридическую терминологию.
Филимонов не откликался на беспорядочные предложения "составить
компанию". По-другому, в России нельзя. Иначе, не успеешь оглянуться, как
дойдешь "до ручки". Однако, убежденным трезвенником он, так же, не был.
Совершенно не пьющие люди, особенно, те из них, для кого этот факт являлся
предметом гордости (признак - самодовольство) вызывали в нем противоречивые
чувства. Уважение к рациональному мышлению и презрение к тому, что
рациональное мышление подавляет простые человеческие эмоции.
Был у Филимонова один знакомый, отношения с которым никак не
классифицировались по обычной схеме: задушевный друг, близкий приятель,
надежный товарищ. Может быть, из-за разницы в возрасте. Дмитрий Иванович
готовился встречать семидесятилетие. Жил одиноко на своей подмосковной даче,
все реже и реже, выбираясь в Москву. "Суета надоела" - объяснял, - "Да и
люди тоже". Невысокий, худощавый, он никогда не жаловался на здоровье и,
вообще, не вел себя по-стариковски. Только что женским полом не увлекался!
(Жена умерла лет двадцать назад). До пенсии Дмитрий Иванович преподавал
криминалистику в Академии МВД. Известный профессор! По какой то партийной
обязанности, он часто навещал райком, где они и познакомились. Само по себе
это обстоятельство, конечно, не могло привести к каким-то особым отношениям,
но случилось так, что Филимонов неожиданно помог профессору.
Поступила в райком анонимка. (По тем временам бумажонка опасная).
Неизвестный автор докладывал, что профессор берет взятки от претендентов на
ученое звание; пьет горькую до того, что на следующий день не в состоянии
проводить занятия; содержит любовницу.
Филимонов не то, чтоб не поверил во все перечисленные грехи профессора
(стандартный набор, как подарочный комплект для бритья), а просто не захотел
"топить" симпатичного человека. Дмитрий Иванович всегда был уравновешен,
предупредителен, а самое главное, вел себя так, что никто не мог бы
догадаться, что перед Вами знаменитый ученый, почетный член зарубежных
Академий и международных ассоциаций. Такое поведение свойственно тем, кому
не требуется больше доказывать интеллектуальную состоятельность. Поскольку
явление это исключительно редкое, оно замечается всеми. У одних, как ни
