веяния происходят, как правило, из тех мест, где в декабре вовсю рас-
пускаются цветочки. Просто оттуда кажется, что прохаживаться зимой в
маечке - это изысканное удовольствие.
- От холода, между прочим, искусственный мех спасает ничуть не ху-
же.
- А производство синтетики, - говорит Элка, - отравляет, между про-
чим, атмосферу. И океаны. Затрудняет произрастание леса. И почему это,
кстати, кошек - можно, а крыс каких-то - нет. Кошки чем хуже?
- Любое производство отравляет атмосферу, - сказал Макаров. - Чело-
вечишко мерзопакостный вообще все отравляет, за что бы ни взялся и на
что бы ни положил глаз. И я не говорил, что кошки - хуже... То есть я
не говорил, что кошек - можно: все свидетели. Я только приводил более
наглядный пример. А тебе, с твоими взглядами!.. Элементарная справед-
ливость требует, чтобы оказалась ты в шкуре какой-нибудь выдры. А еще
точнее - без шкуры. Вообще, на что ты надеешься?!
- Не знаю, - сказала Элка, - наверное, он уже не приедет.
- На что вообще может надеяться человечество, - закричал Макаров, -
когда оно по уши в крови и в дерьме?!!
- Да брось ты, - отмахнулась Элка. - Мы что - тоже?
Я посмотрел за угол. Люди на соседней крыше колдовали над повален-
ной антенной, орудуя карикатурно большим гаечным ключом, - ремонтиро-
вали.
- Гляньте, - сказал я.
Все по очереди поглядели.
- О-ох, пустота бытия, - сказал Терентьев.
И мы опять долго молчали. Пока Элка не попыталась сделать шаг к
примирению.
- Ну ладно, ребята, - сказала она, - вы на меня не обижайтесь. Я
все поняла: шубы от вас не дождешься. Время сколько?
- А сколько ты хочешь? - спросил Терентьев.
Но было ясно уже, что время - уходить.
- А чего мы, собственно, ждем? - спросил Макаров.
- Девяти часов, - говорит Элка. - Я сказала, что записалась на бух-
галтерские курсы. И что занятия до полдевятого.
- Ты что, смеешься?! - сказал Терентьев. - Еще шести нет!
Элка покачала головой, горестно:
- Нету!
- Так, может, все-таки спустимся? По-моему, пора уже того - по ли-
керчику.
- Что выпивка на холоде согревает, - сказал Макаров, - чистейшей
воды миф. Другое дело, если выпить в тепле, а потом выйти на мороз -
тогда действительно. Или наоборот: сначала ходить по морозу, а потом
выпить в тепле.
Я опять посмотрел за угол. Антенна стояла уже вертикально, мужики
поднимали с надсадом и навешивали на ее станину чугунные блины - для
устойчивости.
- Не могу, - говорит Элка. - Вы же не знаете эту старую каргу! Она
спит и видит, как бы освободить от меня своего сыночка, а заодно и
жилплощадь. Часами у окна караулит, мечтает на чем-нибудь меня подло-
вить. А тут - нате! Сразу с тремя. Подарок. Так что вы идите, пожалуй.
А я еще посижу.
- По одному ведь можно, - предложил Терентьев.
- Все равно. Как ей объяснишь потом, что я здесь делала?
- И никакого выхода?
Тогда мы дружно повернули головы в сторону пожарной лестницы.
Дом у Элки какой-то странный: лестница спускается по глухой торце-
вой стене. Интересно, кому предлагается ею воспользоваться, если дейс-
твительно загорится, - котам?
- Ну и вперед, - говорит Терентьев. - Мы тебя внизу подождем.
- Да вы что? - испугалась Элка. - Я боюсь... Ну, одна - боюсь.
Терентьев распустил изуверскую улыбку.
- Ладно, шутка. Никто тебя одну и не заставляет.
И когда он первым направился туда, где полотно лестницы подымалось
на полметра над крышей, изящной дугой заворачиваясь на конце, когда и
Макаров потянулся уже за ним, я слишком отчетливо почувствовал, что
здесь что-то не так, что-то не сходится. Я сказал:
- Постой, Элка, погоди! У тебя ведь окна на другую сторону смотрят!
Никто бы не заметил, как мы из подъезда выходим!
Но она только расхохоталась в ответ, она так увлечена была своими
какими-то соображениями, что промахнулась сперва мимо ступеньки и пос-
тавила туфлю на темя не успевшему спуститься далеко Макарову. Какой
тут выбор - я лезу следом. Вроде бы и раньше меня ничего не защищало -
но тут ветер с особенной яростью набрасывается, бьет в лицо, не позво-
ляет смотреть. Первую минуту я спускаюсь совсем вслепую. А когда нако-
нец открываю глаза - вижу, что порядком уже от Элки отстал, вижу еще
фигуры внизу: несколько человек уже выстроились на тротуаре, задрали
головы, наблюдают. Мне понятен их интерес: ветер щедро, широко разду-
вает Элкину юбку. Потом глаз отмечает быстрый отблеск в окне напротив
- там еще один, высунувшись из-за занавески, наводит на резкость моно-
куляр. А лестница раскачивается под нашим весом, и крючья ее подозри-
тельно свободно ходят туда-сюда в панели, угрожая скорым отрывом -
сверху вниз, как в американских кинокомедиях. Я спрашиваю себя, на что
надеюсь больше: что это прямо сейчас и произойдет или что и на этот
раз ничего не случится. Делается весело от таких мыслей. А в памяти
всплывает неизвестно откуда: "О, ленивый Варламе, готовься к ранам,
близ есть конец!" "Варламе! - кричу я, - эй, Элка, почему Варламе?!"
Вряд ли она может различить слова. Она просто задирает голову на мой
голос, находит меня глазами и хохочет еще заливистее. И тогда я вижу
всех нас как бы в объективе того маньяка за занавеской. И понимаю, что
Элка добилась, чего хотела: сделала нас на несколько минут именно те-
ми, кем до поры нам и предстоит быть. Просто четыре человека на фоне
стены. Я машу Элке рукой и чувствую, как просыпается во мне Голос. Во-
обще-то это приятное ощущение, но жаль, что я знаю наперед все, о чем
он способен сказать: "А что то царствие небесное? Что то второе при-
шествие? А что то воскресение мертвым? Ничего того несть! Умерл кто,
ин то умер, по та места и был!" Уже очень давно я сочинил ему ответ. И
столько потом мусолил эту фразу, так оттачивал ее, что превратил в
настоящее заклинание. Вроде бы только и дел теперь, что произнести с
нужной уверенностью: мол, если, оглядывая небо над собой, обнаружишь
его пусто, подумай, не призван ли ныне твой ангел в небесное воинство.
Но я пытаюсь - в тысячный, наверное, раз - и опять не могу. И опять
остается только твердить себе, что говорить о том - пулно. Что в день
века познано будет всеми.
Потерпим до тех мест.
Август - ноябрь 1994.
