романтическим временам, к альманахам, к
сантиментально-напыщенным и длинным романам... Кукушка
выскакивает из часов и насмешливо-грустно кукует над тобою в
пустом доме. И понемногу в сердце начинает закрадываться
сладкая и странная тоска...
Вот "Тайны Алексиса", вот "Виктор, или Дитя в лесу": "Бьет
полночь! Священная тишина заступает место дневного шума и
веселых песен поселян. Сон простирает мрачныя крылья свои над
поверхностью нашего полушария; он стрясает с них мрак и
мечты... Мечты... Как часто продолжают оне токмо страдания
злощастнаго!.." И замелькают перед глазами любимые старинные
слова: скалы и дубравы, бледная луна и одиночество, привидения
и призраки, "ероты", розы и лилии, "проказы и резвости младых
шалунов", лилейная рука, Людмилы и Алины... А вот журналы с
именами: Жуковского, Батюшкова, лицеиста Пушкина. И с грустью
вспомнишь бабушку, ее полонезы на клавикордах, ее томное чтение
стихов из "Евгения Онегина". И старинная мечтательная жизнь
встанет перед тобою... Хорошие девушки и женщины жили когда-то
в дворянских усадьбах! Их портреты глядят на меня со стены,
аристократически-красивые головки в старинных прическах кротко
и женственно опускают свои длинные ресницы на печальные и
нежные глаза...
IV
Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб. Эти
дни были так недавно, а меж тем мне кажется, что с тех пор
прошло чуть не целое столетие. Перемерли старики в Выселках,
умерла Анна Герасимовна, застрелился Арсений Семеныч...
Hаступает царство мелкопоместных,, обедневших до нищенства!..
Hо хороша и эта нищенская мелкопоместная жизнь!
Вот я вижу себя снова в деревне, глубокой осенью. Дни
стоят синеватые, пасмурные. Утром я сажусь в седло и с одной
собакой, с ружьем и с рогом уезжаю в поле. Ветер звонит и гудит
в дуло ружья, ветер крепко дует навстречу, иногда с сухим
снегом. Целый день я скитаюсь по пустым равнинам... Голодный и
прозябший, возвращаюсь я к сумеркам в усадьбу, и на душе
становится так тепло и отрадно, когда замелькают огоньки
Выселок и потянет из усадьбы запахом дыма, жилья. Помню, у нас
в доме любили в эту пору "сумерничать", не зажигать огня и
вести в полутемноте беседы. Войдя в дом, я нахожу зимние рамы
уже вставленными, и это еще более настраивает меня на мирный
зимний лад. В лакейской работник топит печку, и я, как в
детстве, сажусь на корточки около вороха соломы, резко пахнущей
уже зимней свежестью, и гляжу то в пылающую печку, то на окна,
за которыми, синея, грустно умирают сумерки. Потом иду в
людскую. Там светло и людно: девки рубят капусту, мелькают
сечки, я слушаю их дробный, дружный стук и дружные,
печально-веселые деревенские песни... Иногда заедет
какой-нибудь мелкопоместный сосед и надолго увезет меня к
себе... Хороша и мелкопомествая жизнь!
Мелкопоместный встает рано. Крепко потянувшись,
поднимается он с постели и крутит толстую папиросу из дешевого,
черного табаку или просто из махорки. Бледный свет раннего
ноябрьского утра озаряет простой, с голыми стенами кабинет,
желтые и заскорузлые шкурки лисиц над кроватью и коренастую
фигуру в шароварах и распоясанной косоворотке, а в зеркале
отражается заспанное лицо татарского склада. В полутемном,
теплом доме мертвая тишина. За дверью в коридоре похрапывает
старая кухарка, жившая в господском доме еще девчонкою. Это,
однако, не мешает барину хрипло крикнуть на весь дом:
- Лукерья! Самовар!
Потом, надев сапоги, накинув на плечи поддевку и не
застегивая ворота рубахи, он выходит на крыльцо. В запертых
сенях пахнет псиной; лениво дотягиваясь, с визгом зевая и
улыбаясь, окружают его гончие.
- Отрыж! - медленно, снисходительным басом говорит он и
через сад идет на гумно. Грудь его широко дышит резким воздухом
зари и запахам озябшего за ночь, обнаженного сада. Свернувшиеся
и почерневшие от мороза листья шуршат под сапогами в березовой
аллее, вырубленной уже наполовину. Вырисовываясь на низком
сумрачном небе, спят нахохленные галки на гребне риги...
Славный будет день для охоты! И, остановившись среди аллеи,
барин долго глядит в осеннее поле, на пустынные зеленые озими,
по которым бродят телята. Две гончие суки повизгивают около его
ног, а Заливай уже за садом: перепрыгивая по колким жнивьям, он
как будто зовет и просится в поле. Hо что сделаешь теперь с
гончими? Зверь теперь в поле, на взметах, на чернотропе, а в
лесу он боится, потому что в лесу ветер шуршит листвою... Эх,
кабы борзые!
В риге начинается молотьба. Медленно расходясь, гудит
барабан молотилки. Лениво натягивая постромки, упираясь ногами
по навозному кругу и качаясь, идут лошади в приводе. Посреди
привода, вращаясь на скамеечке, сидит погонщик и однотонно
покрикивает на них, всегда хлестая кнутом только одного бурого
мерина, который ленивее всех и совсем спит на ходу, благо глаза
у него завязаны.
- Hу, ну, девки, девки! - строго кричит степенный
подавальщик, облачаясь в широкую холщовую рубаху.
Девки торопливо разметают ток, бегают с носилками,
метлами.
- С богом! - говорит подавальщик, и первый пук
старновки, пущенный на пробу, с жужжаньем и визгом пролетает в
барабан и растрепанным веером возносится из-под него кверху. А
барабан гудит все настойчивее, работа закипает, и скоро все
звуки сливаются в общий приятный шум молотьбы. Барин стоит у
ворот риги и смотрит, как в ее темноте мелькают красные и
желтые платки, руки, грабли, солома, и все это мерно двигается
и суетится под гул барабана и однообразный крик и свист
погонщика. Хоботье облаками летит к воротам. Барин стоит, весь
посеревший от него. Часто он поглядывает в поле... Скоро-скоро
забелеют поля, скоро покроет их зазимок...
Зазимок, первый снег! Борзых нет, охотиться в ноябре не с
чем; но наступает зима, начинается "работа" с гончими. И вот
опять, как в прежние времена, съезжаются мелкопоместные друг к
другу, пьют на последние деньги, по целым дням пропадают в
снежных полях. А вечером на каком-нибудь глухом хуторе далеко
светятся в темноте зимней ночи окна флигеля. Там, в этом
маленьком флигеле, плавают клубы дыма, тускло горят сальные
свечи, настраивается гитара...
Hа сумерки буен ветер загулял,
Широки мои ворота растворял, -
начинает кто-нибудь грудным тенором. И прочие нескладно,
прикидываясь, что они шутят, подхватывают с грустной,
безнадежной удалью:
Широки мои ворота растворял,
Белым снегом путь-дорогу заметал...
------------------------------------
Last-modified: Fri, 26-Jun-98 07:45:11 GMT
