Они повернули направо. Посреди коридора лежал разорванный
полупрозрачный мешок, и из него выкатилось несколько мягких белых банок -
видно, когда люди бежали с корабля, мешок разорвался, и не было времени
чинить его.
Это было странное, чудесное пиршество. Они вскрывали банки, Дик -
ножом, а Олег догадался, что это можно делать без ножа, если нажать на
края банки. Они пробовали содержимое банок и тюбиков. И почти всегда это
было вкусно и незнакомо. И банок было не жалко, потому что там были целые
комнаты, полные ящиков и контейнеров, там лежали миллионы банок и всяких
других продуктов. Они пили сгущенное молоко, но не было рядом Томаса,
который сказал бы, что это молоко, они глотали шпроты, но не знали, что
это - шпроты, они выдавливали из тюбиков варенье, которое казалось им
слишком сладким, они жевали муку, не зная, что это мука. Марьяна
расстраивалась, что они так напакостили и на полу грязно, но, правда,
расстраиваться она начала, когда уже наелась, и дальше они ели и открывали
только из любопытства и не трогали одинаковых.
Потом их потянуло в сон - глаза слипались, словно вся усталость
последних дней навалилась на плечи. Но все же Олегу не удалось уговорить
спутников остаться на корабле и спать в нем. Они ушли вдвоем, и Олег, как
только их шаги стихли в коридоре, вдруг испугался и еле сдержался, чтобы
не побежать за ними. Может, побежал бы, если бы не хотел так смертельно
спать. Он лег на пол, раздвинув пустые банки, и проспал много часов, но
время здесь, на корабле, не двигалось, его ничем нельзя было поймать. Олег
спал без снов, без мыслей, глубоко и спокойно, куда спокойнее, чем Марьяна
с Диком, потому что Дик даже в такой усталости несколько раз за вечер и за
ночь просыпался и прислушивался - нет ли опасности. И тогда чутко
просыпалась Марьяна, прятавшая голову на его груди. Они накрылись всеми
одеялами и палаткой и им было не холодно, потому что вечером пошел густой
снег и завалил палатку, превратил в сугроб, и сквозь сон Дик, слышавший,
как шелестят снежинки, как ветер стучит в стену нависшего над ним корабля,
думал: Как хорошо, что идет снег, и те звери, которые могут здесь
водиться, их не заметят.
Олег проснулся раньше тех, кто спал снаружи, потому что замерз. Он
долго прыгал, чтобы согреться, потом поел - это было удивительно: Не
думать, хватит ли пищи. Немного болел живот, должен бы болеть сильнее,
подумал Олег. Было стыдно глядеть на остатки пиршества, и Олег отодвинул в
угол комнаты пустые и полупустые банки. Надо идти дальше, подумал он.
Пойти позвать ребят? Нет, наверное, они еще спят - Олегу казалось, что его
сон длился лишь несколько минут.
Он немного оглядится и тогда выйдет наружу и разбудит остальных. В
корабле никого нет, давно никого нет, бояться нечего. Скоро придется
уходить обратно - через два-три дня перевал завалит снегом. А мы тут спим.
Разве можно тут спать?
Олег как настоящий житель леса отлично ориентировался. Даже в
корабле. Он не боялся заблудиться и потому спокойно пошел по пандусу,
ведущему наверх, в жилые помещения. Он хотел найти сорок четвертую каюту.
Его каюту. Он знал, что пока не увидел ее, не будет здесь совсем своим.
Каюту с круглой табличкой "44" он нашел через час. Не потому что
трудно было найти, просто он отвлекался в пути, потому что сначала попал в
кают-компанию, где увидел длинный стол и где ему очень понравились
установленные посредине хрустальные солонки и перечницы, и он даже положил
в мешок по штуке, подумал, что мать будет рада, если он принесет ей такие
вещи. Потом он долго рассматривал шахматы - видно, при ударе коробка упала
на пол и разбилась, и фигуры рассыпались по ковру - ему никто не
рассказывал о шахматах, и он решил, что это скульптуры неизвестных ему
земных животных. И конечно, удивителен был ковер - у него не было швов,
значит, его выделали из шкуры одного животного. Какое же животное на земле
так велико и притом у него такие странные узоры на шкуре? Наверное, это
морское животное, Эгле рассказывала, что самые большие животные обитают в
море и называются китами. Только почему-то раньше Олег думал, что у китов
гладкая шкура. Олег видел еще много чудесных и непонятных вещей, и к
исходу часа, который потребовался, чтобы добраться до каюты сорок четыре,
он был переполнен впечатлениями, но впечатления, накапливаясь, вызывали
отчаяние от собственной тупости, от собственной неспособности разобраться
в вещах и от того, что Томас не дошел до корабля и не может сказать:
Зачем, почему, - и было даже несправедливое раздражение против Томаса,
словно тот, умерев, обманул Олега.
Перед дверью в сорок четвертую каюту Олег долго стоял, не решаясь
открыть ее, хотя знал, что ничего особенного он там не увидит. И он даже
понимал, почему. Пусть мать говорила много раз и все говорили, что его
отец погиб при крушении корабля, что он был в двигательном отсеке, где
раскололся реактор, все равно ему почему-то казалось, что отец может быть
там, что отец мог потом, когда все ушли, думая, что он погиб, прийти в
себя и добраться до каюты и там уже замерзнуть. Почему-то Олег никогда не
верил в смерть отца и отец оставался живым на корабле, ожидающим,
несчастным. Может, это происходило от внутренней убежденности матери, что
отец жив. Это был ее кошмар, ее болезнь, которую она тщательно скрывала от
всех, даже от сына, но сын об этой болезни отлично знал.
Наконец Олег заставил себя отодвинуть дверь. В каюте было темно.
Стены ее были покрыты обычной краской. Пришлось задержаться, зажечь факел,
и глаза не сразу привыкли к полутьме. Каюта состояла из двух комнат. В
первой стояли стол, диван, здесь ночевал отец, во второй, внутренней
комнате жила мать с ним, Олегом, с младенцем.
Каюта была пуста. Отец не вернулся в нее. Мать ошиблась.
Но Олега ждал иной сюрприз, иное потрясение.
В маленькой комнате стояла детская кроватка. Он сразу понял, что это
сооружение с расстегнутыми и свесившимися ремнями, мягкое и как бы висящее
в воздухе, предназначено для маленького ребенка. И вот почему-то -
недавно, минуту назад, - ребенка унесли отсюда, в спешке даже оставили
один очень маленький розовый носок и погремушку, разноцветную погремушку.
Олег, еще не осознав до конца, что встретился с самим собой в этом
заповеднике остановившегося времени, поднял погремушку и взмахнул ею, и
именно в этот момент, услышав звук погремушки и, как ни странно, узнав
его, он осознал реальность корабля, реальность этого мира, более глубокую
и настоящую, чем реальность поселка и леса. В обычной жизни нельзя
встретиться с самим собою. Вещи исчезают, а если что-то и остается, то
остается как память, сувенир. А здесь, в петле, прикрепленной к бортику
кровати, висела недопитая бутылочка с молоком, молоко замерзло, но молоко
можно было растопить и допить. Вернуться через шестнадцать лет и допить.
И, увидев себя, встретившись с собой, осознав и пережив эту встречу,
Олег принялся искать следы двух других людей, бывших здесь, по ту сторону
остановившегося времени, - отца и матери.
Мать найти было легче. Она бежала отсюда, унося его, Олега, поэтому в
ее кровати, в глубине каюты, валялся скрученный, смятый, сорванный
второпях халат. Мягкая туфля высовывалась из-под кровати. Книга,
заложенная листком бумаги, лежала на подушке. Олег поднял книгу,
осторожно, боясь, не рассыплется ли она, как то растение в коридоре. Но
книга отлично перенесла мороз. Книга называлась "бесы" и написал ее
Достоевский. Толстая книга, а на закладке набросаны формулы - мать была
химиком-теоретиком. Олег никогда не видел книги, потому что книг в тот
момент никто не брал с корабля, Олег слышал имя Достоевского на уроках
тети Луизы, но не думал, что писатель может написать такую толстую книгу.
Олег взял книгу с собой. И он знал: Как бы ни было тяжело идти назад, он
ее донесет. И этот листочек с формулами. И потом, подумав, он положил в
мешок туфли матери. Они казались очень узкими для разбитых ног матери, но
пускай они у нее будут.
А следы отца, хоть и были вещественны и очевидны, почему-то не
произвели на Олега такого впечатления, как встреча с самим собой. Это
случилось потому, что отца в тот момент, когда корабль разбился, не было.
Он ушел раньше. Он ушел на вахту, прибрав за собой, когда мать и Олег
спали, - отец был аккуратным человеком, не терпел беспорядка. Его книги
стояли в ряд на полке, за стеклом, его вещи висели в стенном шкафу... Олег
вынул из шкафа форму отца. Наверное, он не надевал ее на корабле, форма
была совсем новая, синяя, плотная, с двумя звездочками на груди, с тонким
золотым лампасом на узких штанах. Олег вынул ее из шкафа и приложил к себе
- мундир был немного великоват. Тогда Олег надел его поверх своей куртки,
и он стал впору, только пришлось чуть подогнуть рукава. Штаны он завернул
снизу. И это было удобно. И в этом не было неправильности. Ведь если бы
отец жил в деревне и ходил в этой форме, он разрешил бы Олегу иногда
надевать ее.
Теперь корабль окончательно принадлежал Олегу. Даже вернувшись в лес,
он всегда будет тосковать по кораблю и стремиться обратно, сюда, как
стремится Старый и как стремился Томас. И в этом тоже не было ничего
плохого, в этом была победа Старого, который не хочет, чтобы те, кто
растет в деревне, стали частью леса. Теперь Олег окончательно понял, о чем
думал Старый, и слова его приобрели смысл, осознать который можно было
только здесь.
Олег догадался откинуть крышку стола, и там, с внутренней стороны,
оказалось зеркало. Олегу приходилось видеть свое отражение в тихом пруду и
в маленьком зеркальце, которое Кристина берегла, как самую главную
ценность. Но в большом зеркале он не видел себя никогда. И, глядя на себя,
он осознавал раздвоение, но это раздвоение не было противоестественным -
ведь там, за открытой дверью, только что был он, Олег, годовалый, он даже
не допил молоко. А теперь он стоит перед зеркалом в мундире отца. Хоть
сейчас совсем не похож на отца, потому что его лицо обморожено, обветрено,
обтянуто темной кожей, с ранними морщинами от недоедания и жестокого
климата. Но он все-таки вырос, вернулся, надел мундир и стал членом
экипажа корабля "полюс".
В письменном столе Олег нашел записную книжку отца, половина страниц
в ней была чистой, не меньше ста пустых белых листиков, целое сокровище
для Старого - можно будет учить ребят, рисуя на бумаге разные вещи, чтобы
они видели и понимали, потому что им надо будет, как подрастут,
обязательно вернуться к кораблю. И еще он нашел там несколько объемных
цветных картинок, фотографий с видами земных городов, и тоже взял с собой.
Некоторые другие вещи были непонятны, и их Олег трогать пока не стал - он
понимал, что возвращение к поселку будет трудным. Но одну вещь он взял,
потому что сразу догадался, что это такое, и понял, как будет счастлив
Сергеев и как будет счастлив Вайткус, который рисовал ему эту вещь на
влажной глине и много раз повторял: "Я никогда не прощу себе, что никто из
нас не взял бластера. Ни один человек". "Ты зря казнишься, - отвечал
Старый, - для этого надо было возвращаться на мостик, а там была
смертельная радиация". Оказывается, бластер лежал у отца в столе.
Рукоять надежно легла на ладонь, холодная, тяжелая рукоять.
И чтобы проверить, есть ли в бластере заряд, он направил его на стену
и нажал спуск - из бластера вылетела молния и опалила стену. Олег
зажмурился, и еще с минуту после этого в глазах прыгали искры. И Олег
вышел в коридор с бластером в руке. Теперь он был не только хозяином
