видевший все из открытого люка флайера, мысленно сравнил взрыв с
театральным занавесом, раздвигающимся в стороны в момент, когда оркестр
гремит последним аккордом увертюры, а сквозь расширяющуюся щель проникает
со сцены яркий свет.
Наверно, Павлыш стоял неподвижно более секунды. Почему-то он даже не
упал, не потерял равновесия, и мозг его успел отметить, что гора
распадается слишком медленно. И тут воздушная волна подхватила его и
бросила к флайеру.
Сейсмолог висел в люке и что-то кричал, но Павлыш не слышал. Он
смотрел на рушащуюся декорацию и видел, как гигантский вихрь подхватил
птицу, белое перышко, бросил ее вверх, закружил и понес к воде...
- Скорее! - кричал Гогия. - Поднимайся!
Внутри горы была видна желтая раскаленная масса, мягкая и податливая.
Она медленно вываливалась сквозь зубья скал.
Павлыш не мог оторвать взгляда от комка белых перьев, от пушинки,
падающей в воду.
- Куда? - кричал Гогия. - Ты с ума сошел!
Павлыш подбежал к воде. Птица, несомая воздушной волной, падала как
лист с дерева, бессильно вращаясь в воздухе.
Она должна была упасть метрах в ста от берега, но порыв встречного
ветра бросил ее ближе к суше, и Павлыш, даже не подумав, глубоко ли там,
побежал, увязая в грязи, скользя и стараясь удержать равновесие, а земля,
вздрагивая, уходила из-под ног.
Сначала дно снижалось полого и грязная вода достигла коленей лишь
шагов через двадцать.
Птица упала в воду. Одно крыло ее было прижато, другое белой
простыней распласталось по воде. В птице была какая-то ватность,
неодушевленность. Дно уступом ушло вниз, и Павлыш провалился по пояс в
воду. Каждый шаг доставался с трудом, вода в заливе бурлила и ходила
водоворотами, хотя на поверхности вязкий слой пепла сковывал волнение, как
пена в кастрюле закипающего супа.
Птицу медленно относило к центру залива, и Павлыш спешил, понимая,
что плыть в своем комбинезоне он не сможет, и молил судьбу, чтобы дно
больше не понижалось, чтобы хватило сил и времени добраться до белой
простыни.
Он дотянулся до края крыла, и в этот момент его ноги потеряли дно. Не
выпуская крыла и боясь в то же время, что перья могут не выдержать, Павлыш
тянул птицу к себе, все глубже уходя в воду. Неизвестно, чем бы
закончилось это акробатическое упражнение, если бы Павлыш не почувствовал
вдруг, что кто-то его тянет назад. Несколько секунд он продолжал
удерживать неустойчивое равновесие, потом, наконец, преодолел инерцию, и
птица легко заскользила по воде к берегу.
Не отпуская крыла, Павлыш обернулся. Гогия стоял по пояс в воде,
вцепившись сзади в комбинезон Павлыша. Глаза у него были бешеные,
испуганные, и он несколько раз открывал рот, прежде чем смог произнести:
- Я... вы же могли... не успеть...
Они подхватили легкое, выскальзывающее из рук тело птицы, и понесли
его к берегу. Голова птицы бессильно поникла, и свободной рукой Павлыш ее
поддерживал. Глаза птицы были затянуты полупрозрачной пленкой.
- Ее оглушило, - сказал Павлыш.
Гогия не смотрел на него. Он глядел вперед, на берег.
Павлыш взглянул в ту сторону. Лава, выливавшаяся через расщелину в
горе вязким языком, намеривалась отрезать им путь к берегу.
- Бери левее! - крикнул Павлыш.
Флайер находился по ту сторону лавового языка и казался мыльным
пузырем на закате.
Им пришлось снова зайти вглубь почти по пояс, чтобы не попасть в
закипающую воду, обогнуть стену пара, поднимающуюся на границе лавы и
воды.
Павлыш с трудом потом мог вспомнить, как они добрались до флайера и
занесли внутрь птицу - крыло никак не желало складываться и застревало в
люке...
Павлыш поднял машину над островом и бросил ее в сторону моря.
- Ну все, - сказал он, - выбрались, теперь как-нибудь доплетемся до
дому.
Гогия задраил люк. Пфлюг осматривал птицу.
Павлыш включил рацию.
- Сколько можно! - возмущался кто-то знакомым голосом. - Сколько
можно молчать? Мы вызываем вас уже полчаса!
- Некогда было, - сказал Павлыш, - пришлось задержаться на острове.
Димов вернулся?
- Они на подходе, - ответил тот же голос. - Нет, вы мне ответьте, кто
вам дал право нарушать правила поддержания радиосвязи? Что за
мальчишество? Кто управляет флайером? Это ты, Гогия? Я тебя отстраняю от
полетов, и даже Димов не сможет тебя защитить. Стоит на два дня покинуть
Станцию, и все летит кувырком!
- Это вы, Спиро? - спросил Павлыш.
- Я, а кто за рулем, я спрашиваю?
- Павлыш.
- А, вот кто! Вас в Дальнем флоте не учат, что нужно поддерживать
связь с центром?
- Да погодите вы, Спиро, - сказал Павлыш устало. - Я иду сейчас на
малой скорости. Ждите через полчаса. Подготовьте операционную.
- Стой, не отключайся! - крикнул Спиро. - Выслать тебе на помощь
второй флайер?
- Зачем? Чтобы летел рядом?
- А кто пострадавший?
Павлыш обернулся к Пфлюгу.
- Что там у Алана? Наверное, надо передать.
- Это не Алан, - сказал Пфлюг, - это Марина. У нее сломано крыло.
Дай-ка мне микрофон...
Вершиной на Станции назывался большой, вырубленный над основными
помещениями зал, специально оборудованный для птиц-биоформов. В зале был
бокс для обследования биоформов, запасы пищи для них, здесь стояли их
диктофоны и приборы, которыми они пользовались.
Павлыш с Мариной сидели в зале Вершины. Павлыш на стуле, Марина в
гнезде из легкой частой сетки, которое соорудил для биоформов Ван.
Павлыш никак не мог привыкнуть к ее механическому голосу. Он понимал,
что это не более как приставка - клюв Марины не был приспособлен для
артикуляции. Но, слушая ее, он пытался себе представить настоящий голос
Золушки, которую встретил на Луне.
Белая птица приподняла крылья, расправила их снова.
- У меня появляются странные рефлексы. Иногда мне кажется, что я
всегда была птицей. Ты не представляешь, что это такое - парить над
океаном, подниматься к облакам.
- Мне это снилось в детстве.
- Я хотела бы полетать над Землей. Здесь пусто.
- Не останься навсегда птицей.
- Захочу - останусь.
- Нельзя, - ответил Павлыш. - Я тебя буду ждать. Ты разрешила мне
искать тебя, когда пройдут два года твоего затворничества.
- Ты нашел ту глупую записку.
- Она не глупая.
- Я чувствовала себя тогда такой одинокой, и мне так хотелось, чтобы
кто-нибудь меня ждал.
- Погляди. - Павлыш достал из кармана уже потертую на сгибах записку.
- Я перечитываю ее по вечерам.
- Смешно. И нашел меня здесь.
- Ничего не изменилось. Ты не лишена прелести и как птица.
- Значит, если бы я была черепахой, все было бы иначе?
- Наверняка. Я с детства не любил черепах. Они не спешат.
- Я, наверное, все-таки дура. Я была уверена, что любой человек,
увидев меня в таком виде, будет... разочарован. Я хотела спрятаться.
- Значит, тебе мое мнение не было безразлично?
- Не было... я даже не могу стыдливо потупиться.
- Прикройся крылом.
Марина расправила белое крыло и подняла его, закрывая голову.
- Вот и отлично, - сказал Павлыш. - Ты хотела передать со мной письмо
твоему отцу?
- Да. Сейчас. Оно уже готово. Я его наговорила. Только жалко, что он
не узнает моего голоса.
- Ничего страшного. Я все объясню. Я ему скажу, что передаю письмо, и
тут же попрошу официально твоей руки.
- Ты с ума сошел! У меня нет рук!
- Это военная хитрость. Тогда отец поверит, что ты к нему вернешься
живой и невредимой. Зачем иначе мне, блестящему космонавту из Дальнего
флота, просить руки его дочери без уверенности, что эту руку я в конце
концов получу.
- Вы самоуверенны, космонавт.
- Нет, так я скрываю свою робость. Мой соперник меня превосходит по
всем статьям.
- Ван?
- С первого момента моего появления на Проекте он догадался, зачем я
сюда пожаловал. Ты бы слышала, как он накинулся на меня за то, что я шел к
Станции на ручном управлении.
- Глупый, он думал о нас. Мы спим на облаках. Ты мог меня убить.
- Тем более он превосходит меня благородством и верностью.
- Он мой друг. Он мой лучший друг. Ты совсем другое. До свидания,
гусар Павлыш.
Птица смотрела через плечо Павлыша на дверь.
В дверях стоял Ван. Он, видно, стоял давно, все слышал.
- Грузовик готов, - сказал он, - мы отлетаем.
Повернулся, и его подошвы отбили затихающую вдали дробь по ступеням
каменной лестницы.
- Выздоравливай, - сказал Павлыш, дотронувшись до мягкого крыла...
Когда грузовик приземлился на планетоиде, Ван сказал:
- Ты иди, там корабль ждет, а я останусь здесь. Надо приглядеть за
разгрузкой.
- До свидания, Ван. Наверное, мы с тобой еще увидимся.
- Наверно. Галактика стала тесной.
Павлыш протянул руку.
- Да, - сказал Ван, - я совсем забыл.
Он нагнулся, достал из ящика под пультом завернутый в пластик плоский
квадратный пакет.
- Это тебе. На память.
- Что это?
- Посмотришь на корабле.
Когда Павлыш развернул на корабле пакет, оказалось, что это портрет
Марины в тонко вырезанной из нефрита рамке.
