и ты окажешь великую услугу отечеству". (83)
IV
Петр в наши дни имеет горячих защитников не только в лице
большевиков. Имеет он поклонников и в лице разношерстной интеллигентской
камарильи, обретающейся заграницей (эсеров, либералов, меньшевиков, кадетов
и т.д.). Уважают Петра Великого, конечно, и жалкие эпигоны русского
западничества, поклонники западных дирижизмов и солидаризмов - бывшие
русские националисты-солидаристы.
Большевики давно и серьезно признали Петра своим предшественником и
все время проводят, и надо сказать не без основания, параллели между
жестокой, антинациональной эпохой Петра и такой же жестокой и
антинациональной эпохой Ленина и Сталина. Даже памятник Петру собираются
ставить в Воронеже.
В главе "Самосознание Петербургского периода" Л. Тихомиров, подводя
итоги начатого Петром периода просвещения, говорит, что "сильный рост
Империи, вхождение в ее состав множества разных племен сильно затруднял
работу по выработке национального самосознания.
В период ученического просвещения, когда приходилось вырабатывать
свое самосознание, Россия вливала в себя массу новых, нерусских элементов,
каждый из которых должен был изменять самую природу ее национальности.
Работа самосознания происходила так сказать, в субъекте беспрерывно
меняющемся".
Поставив вопрос не является ли нынешний русский народ психологически
новым народом, Тихомиров на этот вопрос отвечает отрицательно. "Общий тип
современной русской национальности, в психологическом типе, несомненно,
остался тот же, как был в Московской Руси. Сравнение исторически известных
личностей и деятелей, сравнение песен, пословиц и т.д. несомненно убеждает,
что в общем русский народ XX века в высшей степени сходен с народом ХVII
века".
Объясняется это по мнению Л. Тихомирова тем, что "русская
национальность и раньше сложилась, как тип смешанный. Новые примеси, -
особенно столь разнообразные - не мешали, поэтому, сохранению прежнего типа
и, быть может, даже способствовали его более яркому выражению".
"Если тип русского, - пишет Л. Тихомиров, - остался тот же, то его
характеристическая "универсальность" проявилась еще больше и сознательная
разгадка его всеми наблюдателями признавалась очень нелегкою. Русским,
ввиду указанных выше причин, в период его ученического просвещения выпали
очень тяжелые задачи в области самопознания. Усложнило эту работу еще
больше заимствование Петром западных форм государственного строительства.
Рабское усвоение образованными русскими духа и форм западной
культуры, которую они восприняли как "общечеловеческую" привело к
сильнейшей форме космополитизма и презрению ко всему русскому, в том числе
и к национальному государству и национальной власти".
"Несмотря на то, что проблески национального самосознания у русского
народа проявились очень рано, сильное подражание образованных слоев
европейской культуре сильно затруднили выработку национального
политического сознания".
"Развитие монархического принципа, его самосознание, - замечает Л.
Тихомиров в главе "Инстинкт и сознание", - после Петра у нас понизилось и
он держался у нас по-прежнему голосом инстинкта, но разумом не объяснялся".
"Монархический принцип развивался у нас до тех пор, пока народный
нравственно-религиозный идеал, не достигая сознательности, был фактически
жив и крепок в душе народа. Когда же европейское просвещение поставило у
нас всю нашу жизнь на суд и оценку сознания, то ни православие, ни
народность не могли дать ясного ответа на то, что мы такое, и выше мы или
ниже других, должны ли, стало быть, развивать свою правду, или брать ее у
людей ввиду того, что настоящая правда находится не у нас, а у них?"
"Чувство инстинкта, - пишет он в другом месте, - проявлялось в
России постоянно, достаточно, но сознательности теории царской власти и
взаимоотношения царя с народом - очень мало. Все, что касалось теории
государства и права в Петербургский период ограничивалось простым
списыванием европейских идей. Усвоивши западные политические идеи часть
русского образованного общества начало борьбу против национальной власти".
"Как бы то ни было, в отношении политического творчества, Россия за
этот период сделала меньше всего.
Первые зачатки самоопределения у нас начались очень скоро после
Петровской реформы. Чувствуя в себе какое-то несходство с европейским
миром, стали задавать себе вопрос: что такое Россия? Началось собирание
русского народного творчества, уже при Екатерине II очень заметное, а Кирша
Данилов явился даже при Петре I. Внимание, любопытство к народности было
первым признаком начавшегося самоопределения...
...Россия опознала себя и со стороны искусства - музыки, живописи. В
значительной степени она в этом отношении стала обеспечена от простой
подражательности.
Но в области самосознания умственного - вся эта работа доселе
остается на первых начатках. И вот почему мы не можем доселе развить
самостоятельного политического творчества. Наша сознательность сделала
сравнительно больше успехов в области религиозной. Требование сознательной
веры отразилось в области богословской мысли, сначала самым сильным
подражанием и "сознательность" черпалась в источниках римско-католических и
особенно протестантских. При этом у нас оказалось гораздо более тяготения к
протестантству. Наша богословская мысль развивалась долго в очень опасном
направлении, так что существует мысль, что лишь великая учительная мысль
Филарета Московского спасла у нас православие. Если это и преувеличено, то
все же точное ограничение православия от римского католицизма и
протестантизма у нас совершилось только в средине XIX века в результате
великих трудов главным образом митрополита Филарета и А. С. Хомякова.
Однако же и в этой области мы не достигли полного сознания, способного к
твердой формулировке и ясному плану действия. Ибо православное сознание
наше стало незыблемо лишь в области догмата, но никак не в области
церковной жизни, содержание которой доселе у нас не общепризнанно".
О том, что Петербургский период подходит к концу, ясно понимал уже
Достоевский.
"Петровская реформа, - указывает Достоевский, - продолжавшаяся
вплоть до нашего времени, дошла, наконец, до последних своих пределов.
Дальше нельзя идти, да и некуда: нет дороги ,она вся пройдена".
"Вся Россия, - писал он в одном из писем незадолго перед смертью, -
стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездною".
Петр Первый уничтожил массу народа во имя приведения Руси в
культурный вид. Но лишив Россию основ самобытной культуры он превратил ее
высшие социальные слои в вечных подражателей европейской культуре.
Трагический результат общеизвестен: ни Европы из России не получилось, ни
России не стало.
Английский ученый Пальмер, изучавший в 60-х годах XVIII столетия в
Москве религиозную новаторскую деятельность Патриарха Никона, которая
вызвала величайшее несчастье в истории русского народа - религиозный
раскол, предвидел скорую гибель Петербургского периода.
"Что ждет Россию в будущем? Завладеет ли ею немецкий материализм и в
конце концов наступит апостасия от самого имени: христианского, или же
наступит православная реакция".
XXVI. ВОПРОС ОТ КОТОРОГО ЗАВИСИТ - "БЫТЬ ИЛИ
НЕ БЫТЬ РОССИИ"
История сыграла с Петром I, как и со всеми революционерами жестокую
шутку. Из его утопических замыслов почти ничего полезного не получилось.
Как верно определял их Тихомиров:
"Политическая сущность бытия русского народа состоит в том, что он
создал свою особую концепцию государственности, которая ставит выше всего,
выше юридических отношений, начало этическое.
Этим создана русская монархия, как верховенство
национального-нравственного идеала, и она много веков вела народ к развитию
и преуспеянию, ко всемирной роли, к первой роли среди народов земных -
именно на основе такого характера государства.
Но вот, в конце первого периода строения, в XVII веке, явился
кризис, явилась неспособность нации определить себе, в чем суть той правды,
которую государственная идея требует прилагать к строению социальному и
политическому. Если бы это осталось неясным для русской нации, если бы
работа по уяснению этого, оказалась для нее непреодолимою, то это угрожало
бы существованию монархии. Действительно, если государственная идея
русского народа есть вообще фантазия и ошибка ,и ему должно усвоить обычную
(Римскую) идею государства, как построения чисто юридического, или же если
идея русская хотя и высока, но не по силам самому русскому народу, то в
обоих случаях - эта идея для России сама собою упраздняется.
Вместе с тем, упраздняется и мировая миссия России, ибо в сфере
построения государства на основе юридической решительно все народы доказали
свое превосходство перед русскими.
Стало быть, если, за банкротством русской идеи, кто-нибудь должен
устраивать государство на пространстве Русской Империи - то уж во всяком
случае не русские, а поляки, немцы, татары, или даже евреи, и кто бы то ни
было, только не русские, которые во имя справедливости, во имя правды,
должны отказаться от господства, и перейти честно на роль народности
подчиненной, не устраивающей других, а принимающей устройство от тех, кто
по умнее...
Что есть правда? Какую правду несет Россия народам и государствам
земли, во имя чего русский народ господствует, а следовательно какой смысл
существования созданной им верховной власти?"
...Все сложности, борьба социальных элементов, племен, идей,
появившаяся в современной России, не только не упраздняют самодержавия, а
напротив - требуют его.
Чем сложнее внутренние отношения и споры в Империи, среди ее 70
племен, множества вер и неверия, борьбы экономических, классовых и всяких
прочих интересов - тем необходимее выдвигается единоличная власть, которая
подходит к решению этих споров с точки зрения этической. По самой природе
социального мира, лишь этическое начало может быть признано одинаково
всеми, как высшее. Люди не уступают своего интереса чужому, но принуждены
умолкать перед требованием этического начала". (84)
Всякое отступление от традиционных форм национальной власти,
обеспечившей возможность существования русскому национальному государству,
всегда приводила к национальным катастрофам: так было при Петре, так было и
при февральской революции. Возвращение к принципам февраля, это возвращение
к поискам новой ямы, только иной, чем большевизм формы.
"По дороге от палача к братству, - как это красочно заявляет И.
Солоневич в "Народной Монархии", - мы все таки прошли, несмотря на
губительные последствия совершенной Петром революции, все же гораздо
большее расстояние, чем западная Европа, на духовных дрожжах которой взошел
большевизм".
Наше двухсотлетнее духовное рабство перед Западом будет оправдано
только в том случае, если ценой этого духовного рабства, после большевизма
мы достигнем, наконец, сознания своей политической и культурной
самобытности, как ценой татарского ига мы достигли сначала национального
единения, а затем национальной независимости.
"В широко распахнутое Петром "окно в Европу" пахнул не только ветер
европейского просвещения, но и тлетворный смрад "чужебесия". (85)
Всероссийскую кашу, заваренную Петром из заморских круп, которая
оказалась и "солона и крутенька", пришлось расхлебывать детушкам
замордованных Петром людей. Прошло уже два с половиной столетия, а детушки
все еще не могут расхлебать эту кашу.
Если со времени Петра Европа была проклятием России, то единственное
спасение после падения большевизма, заключается в том, чтобы вернуться к
национальным традициям государственности и культуры.
Вернуться к национальным принципам Москвы, это значит вернуться к
