Ты же будешь носить его на животе.
-- Как же... -- сказала растерявшаяся О.
-- Я предвидела твой вопрос, -- ответила Анн-Мари, -- поэтому и
пригласила Ивонну. Сейчас она нам все покажет.
Девушка подошла к кровати и спиной легла на нее. Анн-Мари развела ей ноги,
и О. с ужасом увидела, что живот Ивонны в нижней его части проколот в двух
местах -- это безусловно было сделано для установления кольца.
-- О., прокол я тебе сделаю прямо сейчас, -- сказала Анн-Мари. -- Много
времени это не займет. Куда больше мороки будет с наложением швов.
-- Вы усыпите меня? -- дрожащим голосом спросила О.
-- Нет, -- ответила Анн-Мари, -- только привяжу посильнее, чтобы не
дергалась. Думаю, будет достаточно. Поверь мне, это куда менее больно,
чем удары плети. Не бойся. Иди сюда.
Через неделю Анн-Мари сняла О. швы и вставила ей разборное кольцо. Оно
оказалось легче, чем думала О., но все равно тяжесть его заметно ощущалась.
Кольцо пугающе торчало из живота и представлялось орудием пытки. А ведь
второе кольцо будет еще тяжелее, тоскливо подумала О. Что же тогда со мной
будет?
Она поделилась своими тревогами с Анн-Мари.
-- Конечно, тебе будет тяжело, -- ответила ей женщина. Получилось как-то
двусмысленно. -- Но ты должна была уже понять, чего хочет сэр Стивен. Ему
надо, чтобы любой человек в Руаси или где-нибудь еще, подняв твою юбку и
увидев эти кольца и клеймо на твоих ягодицах, сразу понял, кому ты
принадлежишь. Может быть когда-нибудь ты захочешь снять его кольца и,
перепилив их, действительно сможешь это сделать, но избавиться от его
клейма, тебе уже никогда не удастся.
-- Я так полагала, -- сказала Колетт, -- что татуировку все-таки можно
вывести.
-- Это будет не татуировка, -- сказала Анн-Мари.
О. вопросительно посмотрела на нее. Колетт и Ивонна настороженно молчали.
Анн-Мари не знала, что делать.
-- Не терзайте меня, -- тихо сказала О. -- Говорите.
-- Я даже не знаю, как сказать тебе это. В общем, клеймо тебе поставят
раскаленным железом; выжгут его. Сэр Стивен два дня назад прислал все
необходимое для этого.
-- Железом? -- словно не поверив своим ушам, переспросила Ивонна.
-- Да, -- просто ответила Анн-Мари.
* * *
Большую часть времени О. подобно другим обитателям этого дома, проводила в
праздности. Причем это состояние было вполне осознанным и даже поощрялось
Анн-Мари. Правда, развлечения девушек особым разнообразием не отличались --
поспать подольше, позагорать, лежа на лужайке, поиграть в карты, почитать,
порисовать -- вот, пожалуй, и все. Бывали дни, когда они часами просто
разговаривали друг с другом или молча сидели у ног Анн-Мари. Завтраки и
обеды всегда проходили в одно и тоже время, впрочем, так же как и ужины;
тогда ставились на стол и зажигались толстые желтые свечи. Стол для
чаепитий непременно накрывался в саду, и пожилые чопорные служанки
прислуживали юным обнаженным девам. Было в этом что-то волнующе странное. В
конце ужина Анн-Мари называла имя девушки, которой надлежало в эту ночь
делить с ней постель. Иногда она не меняла свой выбор несколько дней
подряд. Никто из девушек ни разу не видел Анн-Мари раздетой; она лишь
немного приподнимала свою белую шелковую рубашку, и никогда не снимала ее.
Обычно, она отпускала свою избранницу на заре, проведя с ней несколько
часов во взаимных ласках, и в сиреневом полумраке нарождающегося дня
засыпала, благостная и умиротворенная. Но ее ночные пристрастия и
предпочтения никак не сказывались на выборе жертвы ежедневной
послеполуденной процедуры. Здесь все решал жребий. Каждый день в три часа
Анн-Мари выносила в сад -- там под большим буком стоял круглый стол и
несколько садовых кресел -- коробку с жетонами. Девушки (О. не участвовала
в этом), закрыв глаза, тащили их. Ту, которой доставался жетон с самым
маленьким номером, вели в музыкальный салон и привязывали к колоннам.
Дальше она сама определяла свою участь -- Анн-Мари зажимала в руках два
шарика: черный и белый, и девушка выбирала ее правую или левую руку. Если в
руке оказывался черный шарик, девушке полагалась плеть, если белый -- то
она освобождалась от этого. Бывало так, что несколько дней подряд
какая-нибудь из девушек либо счастливо избегала порки, либо наоборот
принимала ее, как это произошло с маленькой Ивонной. Жребий был
неблагосклонен к ней, и четыре дня подряд она, растянутая между колоннами,
билась под ударами плети и сквозь рыдания шептала имя своего возлюбленного.
Зеленые вены просвечивали сквозь натянутую кожу ее раскрытых бедер, и над
бритым лобком Ивонны, отмеченным сделанной Колетт татуировкой (голубые,
украшенные орнаментом буквы -- инициалы возлюбленного Ивонны), матово
поблескивало поставленное, наконец, железное кольцо.
-- Но почему? -- спросила ее О. -- У тебя и так уже есть диск на колье.
-- Наверное, с кольцом ему будет удобнее привязывать меня.
У Ивонны были большие зеленые глаза, и каждый раз, когда О. смотрела в
них, она вспоминала Жаклин. Согласится ли она поехать в Руаси? Если да, то
тогда рано или поздно окажется здесь, в этом доме и будет так же лежать, с
поднятыми ногами, на красном войлоке помоста. "Нет, я не хочу, -- говорила
себе О., -- они не заставят меня сделать это. Жаклин не должна получать
плети и носить клеймо. Нет."
Но в то же время... Вот уже дважды Анн-Мари во время порки Ивонны (пока
только ее) останавливалась, протягивала ей, О., веревочную плеть и
приказывала бить распростертую на помосте девушку. О. решилась не сразу.
Когда она ударила первый раз, рука ее дрожала. Ивонна слабо вскрикнула. Но
с каждым ее новым ударом, девушка кричала все сильнее и сильнее, и О. вдруг
почувствовала, как ее охватывает острое, ни с чем не сравнимое
удовольствие. Она дико смеялась, обезумев от восторга и едва сдержала себя,
чтобы не начать бить в полную силу. Какими сладостными и волнующими были
для нее пот и стоны Ивонны, как приятно было вырывать их из нее. Потом она
долго сидела около связанной девушки и нежно целовала ее. Ей казалось, что
они чем-то похожи с Ивонной. И Анн-Мари, судя по ее отношению к ним, это
тоже заметила. Заметив как-то, что рубцы на теле О., оставленные еще сэром
Стивеном, зажили, она сказала ей:
-- Я хотела бы пройтись по тебе плетью, и мне очень жаль, что я не могу
этого сделать. Но когда ты следующий раз появишься здесь... Во всяком
случае, привязывать тебя и держать открытой, мне ничто не мешает и сейчас.
И О. теперь ежедневно, после того как в музыкальном салоне заканчивались
воспитательные процедуры и очередную жертву слепого жребия, обессиленную,
снимали с помоста, должна была занимать ее место и оставаться в таком
положении до ужина. И тогда она поняла, что Анн-Мари, действительно была
права -- ни о чем другом, кроме как о своем рабстве и его атрибутах, она
думать не могла. Ее поза и тяжесть колец (их было уже два), оттягивающих
живот, -- вот и все, что занимало ее.
Как-то вечером в музыкальном салоне ее навестили Клер и Колетт. Клер,
подойдя к ней, взяла в руку кольца и перевернула их. Обратная сторона
диска была пока еще чистой.
-- Тебя в Руаси Анн-Мари привезла? -- спросила она.
-- Нет, -- ответила О.
-- А меня -- она, два года назад. Послезавтра я возвращаюсь туда.
-- Ты кому-нибудь принадлежишь, Клер? -- спросила О.
-- Клер принадлежит мне, -- неожиданно раздался голос входящей в салон
Анн-Мари. -- О., твой хозяин приезжает завтра утром, и я хочу, чтобы эту
ночь ты провела со мной.
* * *
Коротки летние ночи. К четырем часам уже начинает брезжить рассвет и
последние звезды исчезают с небосвода. О. спала, свернувшись и поджав к
груди ноги. Почувствовав у себя между бедер руку Анн-Мари, она проснулась.
Хозяйка хотела ласки. Ее блестевшие в полумраке глаза, ее черные с проседью
волосы, короткие и немного вьющиеся, ее волевой подбородок, все это
придавало ей вид этакого грозного господина, сеньора. О. поцеловала ее
грудь, легко коснувшись губами отвердевших сосков, и провела рукой по
нежной мякоти ее межножья. Анн-Мари целиком отдалась захватывающему ее
наслаждению. О. понимала, что для этой многоопытной и знающей себе цену
женщины она всего лишь вещь, инструмент, нужный для извлечения
сладострастия, но это нисколько не оскорбляло ее. О. с восторгом смотрела на
помолодевшее лицо Анн-Мари, на ее широко раскрытые голубые глаза, на
приоткрытый и жадно глотающий воздух рот. Потом она перебралась в ноги
Анн-Мари, широко развела их и, нагнувшись, лизнула языком твердый гребешок
плоти, слегка выступающий из набухших малых губ женщины. Анн-Мари
застонала и, ухватив О. за волосы, сильнее прижала ее к себе. Примерно так
же делала и Жаклин, когда О. ласкала ее. Но на этом всякое сходство ее
отношений с этими двумя женщинами заканчивалось. О. не обладала Анн-Мари,
потому как Анн-Мари не обладал никто. Анн-Мари хотела удовольствия и
получала его, нисколько не заботясь о чувствах тех, кто доставлял его ей.
Но в эту ночь, с О., Анн-Мари была неожиданно ласковой и нежной; она
несколько раз поцеловала девушку и позволила ей еще около часа полежать
рядом с собой. Отсылая О., она сказала:
-- У тебя есть еще несколько часов. Утром тебе наденут кольца, и их
нельзя уже будет снять.
Она нежно провела рукой по ягодицам О. и, на мгновение задумавшись,
внезапно сказала:
-- Ну-ка, пойдем.
Они прошли в соседнюю комнату -- единственную во всем доме, где было
зеркало -- трехстворчатое и все время закрытое. Анн-Мари раскрыла его и
подвела к нему О.
-- Такой себя ты видишь в последний раз, -- сказала она. -- Вот здесь, на
твоей круглой гладкой попке, с двух сторон поставят клейма с инициалами
сэра Стивена. Тогда ты уже себя не узнаешь. А сейчас иди спать.
Но страх и неопределенность не давали заснуть О. Она дрожала, накрывшись
одеялом, и с ужасом ждала утра. Пришедшая за ней в десять часов Ивонна
вынуждена была помочь ей принять ванну, причесаться, накрасить губы -- руки
не слушались О. Ну вот скрипнула садовая калитка, и О. поняла, что сэр
Стивен уже здесь.
-- Идем, О., -- сказала Ивонна, -- он ждет тебя.
Тишина и покой царили в саду. Большой красноватый бук в ярких пламенеющих
лучах огромного солнца казался сделанным из меди. Листва даже не шелохнется
в неподвижном мареве жаркого летнего утра (словно сама Природа затаилась,
сдерживая дыхание, и ждала появления О. У дерева лежала изнывающая от жары
собака. Солнечные лучи пронзали крону бука и отбрасывали на белый каменный
стол, стоящий рядом с деревом, размытую и бесформенную тень. Стол густо
усыпали мелкие солнечные пятна. Прислонившись к стволу дерева,
неподвижно стоял сэр Стивен. Рядом, раскинувшись в шезлонге, сидела
Анн-Мари.
-- Сэр Стивен, вот и ваша О., -- сказала Анн-Мари. -- У нас все готово,
поэтому кольца можно ставить хоть сейчас.
Сэр Стивен обнял О. и поцеловал в губы. Потом он осторожно положил ее на
стол и, склонившись, долго смотрел на нее. Он провел рукой по ее лицу и
волосам, еще раз поцеловал и, подняв голову, сказал Анн-Мари:
-- Замечательно, давайте сейчас, если вы не против.
На столе стояла сделанная из кожи шкатулка. Анн-Мари открыла ее и вытащила
оттуда два разобранных кольца, на каждом из которых было выгравированно:
имя О. и имя сэра Стивена.
Сэр Стивен мельком взглянул на них и громко произнес:
-- Ставьте.
Ивонна приподняла О., и О. судорожно напрягшись, почувствовала холод
входящего в ее плоть металла. Соединяя две части кольца, Анн-Мари
проследила за тем, чтобы диск, той его стороной, на которой был нанесен
черно-золотой рисунок, оказался повернутым наружу. Она сжала кольцо
ладонью, но, видимо, пружина была слишком жесткой, и дуги до конца не
доходили. Пришлось отправить Ивонну за молотком. О. немного наклонили к
столу и развели в стороны ноги, потом, прижимая одну половину кольца к
каменной плите, как к наковальне, начали ударять маленьким молотком по
другой и в конце концов, свели вместе дуги. Пружина, щелкнув,
