тела. Картинка была настолько жалостная, что проснулось во мне спаси-
тельное раздражение: чего он в самом деле?.. "Чего он наворачивает?" -
неприязненно думал я о Вацлаве Ивановиче, направляясь в кабинет завот-
делением.
- Я, конечно, буду на комиссии,н сказала мне Любовь Владимировна.н
Но голоса у меня там нет. Я только докладываю. И вот что, голубчик
мой, отступитесь-ка вы от этого дела, толку не будет.
- Любовь, свет, Владимировна, смотреть на него просто невозможно.
Он какой-то втройне одинокий, в кубе одинокий, математически говоря.
- Да...н Ее сигарета потухла, она начала щелкать зажигалкой, встря-
хивать ее, но огня не было. Я протянул ей свою сигарету, и она прику-
рила от нее.н Да...н повторила она.н На всех на вас смотреть невозмож-
но. Там, на комиссии, такие судьбы всплывают, что уже непонятно, кого
жалеть, а кого...
- У него в питомнике даже знакомая собачка.
- Да знаю... Искра. Она занята, я спрашивала.
Окно распахнулось от ветра. Взлетели к потолку занавески. С подо-
конника полилась вода. Я с трудом наводил порядок. Любовь Владимировна
не шевелилась. Курила.
- Но шансы у него есть все-таки? - спросил я.
- Мало.
Когда Вацлав Иванович явился в коридоре при полном параде - в чер-
ных коротких брючках с идеальными стрелками, в пиджачке на четыре пу-
говицы, при галстучке,н я и сам понял, что шансов у него ноль. Такой
он был иностранный, чужой нашему миру. Без палки, с фиолетовой папкой
в
руке, он держался очень прямо и походил на дипломата капитулирующе-
го маленького государства.
С моей "защитой" все решилось само собой. Мы спустились вниз и уви-
дели целую толпу слепых и провожатых возле двери комиссии. Выкликали
по фамилии и каждый раз добавляли жестко: "Без сопровождения! Без соп-
ровождения!"
Мы просидели около часа. Люди входили, выходили. Ответ давался не
сегодня. Все это еще должно было рассматриваться, оформляться, кем-то
утверждаться. Потом пришла сестра из отделения и вызвала меня на кон-
сультацию.
Я выписался из больницы, но продолжал заходить через день на ос-
мотр, на процедуры. Пару раз принес гостинцы - хорошие конфеты заведу-
ющей, шоколадки сестрам, фрукты для Вацлава. Мы с ним спустились в сад
и посидели на скамейке. Я еще раз предложил ему показать для журнала
его теорему. Он странно заупрямился.
- Ну давайте, давайте, пусть они посмотрят,н настаивал я.
- Нет, надо все переписать. Я понял: там есть одно нечеткое место.
Возможно произвольное толкование. Могут придраться. Я еще поработаю.
Говорили и про собаку. Я спросил: а нельзя ли просто купить такого
поводыря? Вацлав засмеялся:
- Этому нет цены! Ни у кого нет таких средств.
Мелькнула мысль о сборе денег, об обращении по телевидению, о пись-
ме министру. Но дела... дела все туже напрягали время. Вацлав отодви-
гался на дальний план моей жизни. В больнице я бывал редко. Однажды
Любовь Владимировна завела меня к себе в кабинет.
- Ну вот, отказали ему. Мы его выписываем. Если хотите, попробуйте
дать ему денег.
- Сколько?
- Сколько можете. Только он вряд ли возьмет.
- Да, придется без собачки,н сказал мне Вацлав Иванович. Мы помол-
чали.н А неравенство,н заговорил он снова,н неравенство доказать мож-
но. Я это чувствую нутром. Задача Ферма правильная. Если больше двух,
то неравенство абсолютно. Это без дна, как вы говорите. Я это еще до-
кажу.
Было жарко и ветрено. Неровные плиты двора были вычищены и высуше-
ны. Ветер продул и вымел каждую песчинку. За нашими спинами в больнич-
ном саду с морским шумом металась сирень.
- Вы завтра выписываетесь?
- Завтра.
Я хотел спросить: "Ну, и как же вы теперь будете?" - но почувство-
вал, что этого вопроса задавать нельзя.
Москва.
Лето 1994
