Но смысл тут ровно ничего не значил. Важно было то, что
я сделал открытие. Совершенно случайно я открыл основной
принцип искусства рекламы и умения подать товар лицом. Я
изобрел новую остроумную систему взаимоотношений с
заказчиками, сулившую огромные возможности. А именно:
доктрину научного детерминизма. Впервые я испытал эту
систему, когда выстроил Землю, - вот почему эта планета
навсегда врезалась мне в память.
Однажды ко мне явился высокий бородатый старик с
пронизывающим взглядом и заказал планету. (Так началась
история вашей планеты, Кэрмоди.) Ну, с работой я управился
быстро - кажется, дней за шесть - и думал, что на этом все
закончится. То была очередная ординарная планета, которая
строилась по заранее утвержденной смете, и, признаюсь, кое в
чем я подхалтурил. Но вы бы послушали, как разнылся новый
владелец - можно было подумать, что я украл у него последнюю
корку хлеба.
"Почему так много бурь и ураганов?" - допытывался он.
"Это входит в систему циркуляции воздуха", - объяснил я ему.
На самом же деле я просто забыл поставить
противоперегрузочный клапан.
"Три четверти поверхности планеты покрыты водой! - не
унимался он. - А я ведь ясно указал, что соотношение суши и
воды должно быть четыре к одному!" - "У нас не было
возможности выполнить это условие!" - отрезал я.
Я потерял бумажку с его дурацкими указаниями - больше мне
делать нечего, как вникать в детали этих нелепых проектов
мелких планет!
"А те жалкие клочки суши, которые мне достались, вы почти
сплошь покрыли пустынями, болотами, джунглями и горами".
"Это живописно", - заметил я. "Плевать я хотел на
живописность! - загремел тот тип. - О конечно, один океан,
дюжина озер, две реки, один-два горных хребта - это
прелестно. Украшает планету, благотворно действует на
психику жителей. А вы мне что подсунули? Какие-то
ошметки!" - "На то есть причина", - сказал я.
Между нами говоря, мы не получили бы с этой работы
никакой прибыли, если б не поставили на планете
реставрированные горы, не использовали две пустыни, которые
я по дешевке приобрел на свалке у межпланетного старьевщика
Урии, и не заполнили пустоты реками и океанами. Но ему я
это объяснять не собирался.
"Причина! - взвизгнул он. - А что я скажу своему
народу? Я ведь поселю на этой планете целую расу, а то даже
две или три. И это будут люди, созданные по моему образу и
подобию, а ни для кого не секрет, что люди привередливы -
точь-в-точь как я сам. Так, спрашивается, что я им скажу?"
Я-то знал, на что он мог бы сослаться, но мне не хотелось
затевать с ним скандал, поэтому я сделал вид, будто
размышляю над этой проблемой. И, представьте себе, я
действительно призадумался. И меня осенила великолепная
идея, перед которой померкли все остальные.
"Вам нужно внушить им одну простую истину, - произнес я.
- Скажите им, что, с точки зрения науки, если что-то
существует, значит оно должно существовать". - "Как, как?"
- встрепенулся он. "Это детерминизм, - пояснил я, тут же с
ходу придумав это название. - Суть его довольно проста,
хотя некоторые нюансы доступны лишь избранным. Начнем с
того, что форма вытекает из функции; отсюда один только факт
существования вашей планеты говорит за то, что она не может
быть иной, чем она есть. Далее - мы исходим из того что
наука неизменна; следовательно, все, что подвержено
изменениям, не есть наука. И наконец, последнее: все
подчиняется определенным законам. В этих законах, правда,
не всегда разберешься, но можете не сомневаться, что они
существуют. Поэтому вместо того, чтобы спрашивать: "Почему
вот это, а не то?", - каждый должен интересоваться только
тем, "как то или это функционирует".
Ну и вопросы он мне потом задавал - только держись;
старикан умел ворочать мозгами. Но ни черта не смыслил в
технике - его специальностью были этика, мораль, религия и
тому подобные нематериальные фигли-мигли. Естественно, что
ему не удалось как следует обосновать свои возражения. А
как большой любитель всяких абстракций, он то и дело
возвращался к одному: "Существующее - это то, что должно
существовать. Хм-м, очень занимательная формула и не без
некоторого налета стоицизма. Я включу кое-какие из этих
откровений в те уроки, которые собираюсь преподать своему
народу... Но ответьте мне на такой вопрос: как согласовать
этот фатализм науки со свободой воли, которой я хочу
наделить людей?"
Вот тут старый хитрец чуть было не поймал меня. Я
улыбнулся и кашлянул, чтобы выиграть время, после чего
воскликнул: "Так ведь ответ совершенно ясен!"
Это всегда выручает, когда тебя припрут к стенке.
- Вполне возможно, - сказал он. - Но мне он неизвестен".
- Послушайте, - сказал я, - а разве эта самая свобода
воли, которую вы намерены дать своему народу, не является
разновидностью фатализма? - Пожалуй, ее можно было бы
отнести к этой категории. Но различие... - И кроме того, -
поспешно перебил я его, с каких это пор свобода воли и
фатализм несовместимы? -" На мой взгляд, они, безусловно,
несовместимы", - заявил он. "Только потому, что вы не
понимаете сущности науки, - отрезал я, ловко проделав под
самым его крючковатым носом старый фокус с переменой темы.
- Видите ли, мой дорогой сэр, один из основных законов
науки заключается в том, что всему сопутствует случайность.
А случайность, как вы, несомненно, знаете, - это
математический эквивалент свободы воли", - "Ваши идеи весьма
противоречивы", - заметил он. "Так и должно быть, - сказал
я. - Наличие противоречий - тоже один из основных законов
вселенной. Противоречия порождают борьбу, отсутствие
которой привело бы ко всеобщей энтропии. Поэтому не было бы
ни одной планеты и ни одной вселенной, если бы в каждом
предмете, в каждом явлении не крылись, казалось бы,
непримиримые противоречия". - " Казалось бы?" - быстро
переспросил он. "Вот именно, - ответил я. - Деле в том,
что противоречиями, которые мы условно можем определить как
присущую всем предметам совокупность парных
противоположностей, вопрос далеко не исчерпывается.
Например, возьмем какую- нибудь одну изолированную
тенденцию. Что получится, если ее развить до конца?" -
"Понятия не имею, - признался старик.- Недостаточная
теоретическая подготовка к такого рода дискуссиям..." -
"Получится то, - прервал я его, - что эта тенденция
превратится в свою противоположность". - " В самом деле?" -
изумился он.
Эти спецы по религии неподражаемы, когда пытаются
разобраться в научных проблемах.
"Да, - сказал я. - У меня в лаборатории имеются
доказательства. Впрочем, их демонстрация несколько
утомительна..."
- "Нет-нет, я верю вам на слово, - сказал старик. - К
тому же мы ведь заключили с вами соглашение".
Он всегда вместо слова "контракт" употреблял слово
"соглашение". Оно значило то же самое, но было
благозвучнее.
"Парные противоположности, - задумчиво проговорил он. -
Детерминизм. Предметы, которые превращаются в свою
противоположность. Боюсь, что все это довольно сложно". -
"Но зато как эстетично, - заметил я. - Однако я не развил
до конца тему о превращении крайностей в свою
противоположность". - " Охотно выслушаю вас", - сказал он.
" Благодарю. Итак, мы остановились на энтропии, суть
которой в том, что все предметы постоянно пребывают в
движении, если только этому не препятствует какое-нибудь
воздействие извне. (А иногда, насколько я могу судить по
собственному опыту, даже при наличии такого у внешнего
воздействия.) Но это движение предмета направлено в сторону
превращения его в его противоположность. А если подобное
происходит с одним предметом, значит, то же самое происходит
со всеми остальными, ибо наука последовательна. Теперь вам
ясна картина? Все эти противоположности только и делают,
что, словно взбесившись, превращаются в собственные
противоположности. На более высоком уровне этим занимаются
противоположности, уже объединенные в группы. Чем выше
уровень, тем все сложнее. Пока понятно?" - " Вроде бы да",
- ответил он.
"Чудненько. А теперь, разумеется, возникает вопрос, все
ли на этом кончается? Я имею в виду вся ли программа
исчерпывается этой эквилибристикой противоположностей,
выворачивающихся наизнанку и с изнанки обратно на лицо? В
том-то и изюминка, что нет! Нет, сэр, эти
противоположности, которые кувыркаются, как дрессированные
тюлени, - только внешнее проявление того, что происходит в
действительности. Потому что... - Тут я сделал паузу и
низким трубным голосом произнес:
- Потому что за всеми столкновениями и неупорядоченностью
мира, доступного чувственному восприятию, стоит высший
разум. Этот разум, сэр, проникает сквозь иллюзорность
реальных предметов в более глубокие процессы вселенной,
которые пребывают в состоянии неописуемо прекрасной и
величественной гармонии". - "Каким образом предмет может
быть одновременно и реальным и иллюзорным?" - метнул он в
меня вопрос. "Увы, не мне знать, как на это ответить, -
сказал я. - Я ведь всего-навсего скромный труженик науки, и
мой удел - наблюдать и действовать в соответствии с тем, что
вижу. Однако можно предположить, что это объясняется
какой-нибудь причиной этического порядка".
Старик глубоко задумался, и, судя по его виду, он не на
шутку сцепился с самим собой. Ясно, что ему, как любому
другому на его месте, ничего не стоило усечь логические
ошибки, из-за которых мои доводы сильно смахивали на решето.
Но, поскольку он был большим интеллектуалом, его пленили эти
противоречия, и он испытывал неодолимую потребность включить
их в свою философскую систему. Что же касается моих теорий
в целом, его здравый смысл восставал против подобных
хитросплетений, а изощренный ум склонялся к тому, что хотя
законы природы и впрямь могут казаться столь сложными,
однако не исключено, что в основе этого лежит какой-нибудь
простой, изящный и единый для всего сущего принцип. А если
не единый принцип, то хотя бы солидная, внушительная мораль.
И наконец, я поймал его на удочку словом "этика". Дело в
том, что этот старый джельтмен дьявольски поднаторел в
этике, был прямо-таки перенасыщен этикой; вы попали бы в
точку, назвав его "Мистером Этика". А тут я невольно
натолкнул его на мысль о том, что вся наша окаянная
вселенная представляет собой бесконечные ряды проповедей и
их опровержений, законов и беззакония, но это является лищь
внешним проявлением самой изысканной и рафинированной
этической гармонии.
Это куда серьезнее и глубже, чем я думал, - немного
погодя произнес он. - Я собирался преподать людям одну
только этику и направить их мышление не на изучение сущности
и структуры материи, а на разрешение таких основных
моральных проблем, как цель и нормы человеческого бытия.
Мне хотелось, чтобы они занялись исследованием самых
сокровенных глубин радости, страха, горя, надежды, отчаяния,
а не изучали звезды и дождевые капли, создавая на основе
своих открытий грандиозные и непрактичные гипотезы. Я
догадывался о сложности законов вселенной, но счел излишним
уделить этому внимание. Теперь вы меня наставили на ум". -
" Погодите, - всполошился я. - В мои намерения не входило
взвалить на ваши плечи такую заботу, Просто я решил, что не
мешает растолковать вам..."
Старик улыбнулся.
"Взвалив на мои плечи эту заботу, - произнес он, - вы
избавили меня от забот посерьезнее. Я сотворю людей по
своему образу и подобию, но созданный мною мир не должен
быть населен миниатюрными вариантами моей собственной
личности. Я высоко ценю свободу воли. И люди получат ее -
на славу себе и себе на горе. Они с жадностью схватят эту
сверкающую бесполезную игрушку, которую вы именуете наукой,
и негласно вознесут ее на пьедестал божества. Их зачаруют
противоречия предметного мира и абстракции космогонии; они
будут стремиться познать это и забудут познать свои
собственные души. Ваши доводы убедили меня, и я благодарен
вам за предостережение".
Не скрою, что к этому времени мне стало как-то не по
себе. Поймите, ведь он не имел никакого веса в обществе,
никаких влиятельных знакомств, однако держался величественно
