ЮРИЙ ЧЕРНЯК
*
ПОСЛЕДНИЙ СЕАНС
Рассказ
Когда отпраздновали открытие канала Москва - Волга, досрочно осво-
бодили многих зеков, из тех, кто дожил и чей ударный труд свидетельст-
вовал о переосмыслении своего преступного прошлого.
Часть из них поселилась неподалеку от канала, за северо-восточной
окраиной столицы. Их направили на работу на чахнувший вагоноремонтный
заводик, где остро не хватало рабочих рук.
Поначалу новоприбывшие стали строить себе жилье - те же привычные
бараки, только с фанерными перегородками, печками-буржуйками, с верев-
кой через весь коридор, на которой сушились портянки, а дальше и пе-
ленки, и с черной тарелкой радио у входа, орущей с утра до ночи.
Живи - не хочу! Войдя в раж, новообращенные строители светлого
завтра воздвигли в центре поселка водокачку, выше Кремля и видную в
ясную погоду, баню с мужским и женским отделением.
Одновременно свободное пространство между бараками стало заполнять-
ся разномастными сколоченными на скорую руку сарайчиками. Так что ког-
да там резали свинью, ее визг разносился на весь поселок и отовсюду
сбегались пацаны в надежде, что достанется опаленное ухо. (С сараями
было повели серьезную борьбу, вплоть до ночных поджогов, но вскоре
махнули рукой - стихия! Против нее не попрешь...)
И вот выяснилось: сгоряча построили даже лишний барак - сказалась
привычка перевыполнять все, что заставят, стимулированная сокращением
сроков. Проблему, столь необычную для нового общественного строя, как
избыток жилья, решали все разом, в обстановке единодушия и высокого
морального подъема.
Решили барак переделать в клуб. За одну ночь сломали перегородки,
поставили двадцать рядов лавок, а сзади соорудили нечто вроде дирек-
торской ложи. Так что назавтра уже продавали билеты на рекомендованную
директивными инстанциями новую кинокомедию "Волга-Волга" как наиболее
отвечающую времени и месту событий.
Первыми под одобрительные аплодисменты расступившейся публики в но-
вый клуб вошли директор завода Складовский под руку с молодой женой
Надей, освобожденной с такой же, как и у всех, формулировкой, хотя
злые языки утверждали, будто трудилась она совсем на другом поприще, а
на земляных, бетонных и прочих общих работах замечена не была.
Следом за директором, известным среди рабочих по кличке "пся крев",
хотя голоса он никогда не повышал и ругался исключительно культурно,
вошли парторг и главный инженер с супругами, но уже без сопровождающих
аплодисментов.
"Прямо Большой театр!" - во всеуслышанье фыркнула молодая директор-
ша, проходя между наспех ошкуренными бревнами, подпиравшими наподобие
колонн навес над входом. После просмотра фильма все пришли к единог-
ласному решению, что Надя лучше известной артистки Любови Орловой -
она была на двадцать лет моложе и на столько же сантиметров выше свое-
го ответственного супруга, который тем не менее на ее фоне не терялся
и слыл интересным мужчиной.
Это благодаря ей была возведена в рекордно короткие сроки каменная
баня с парилкой и буфетом. Помимо шоколада Надя обожала попариться, а
после обдать себя ледяной водой.
Когда, обычно в конце шестидневки, она шла с веником и тазом, за
ней шли в отдалении парни и пацаны со всего поселка, не смея, по обык-
новению, свистнуть или окликнуть.
Надя приходила всегда только к закрытию, после восьми вечера. Для
нее держали пар, работал буфет, а директор бани не смел отлучаться. Об
этом в поселке знали все, кроме мужа. В этот день посещаемость в школе
рабочей молодежи, выстроенной, как нарочно, напротив бани, становилась
стопроцентной, но срывался последний киносеанс в клубе, поскольку зри-
тели всю неделю предвкушали более интересное зрелище...
И оно начиналось где-то около девяти вечера. В школе взрослые уче-
ники и их учителя-сверстники перебегали, толкаясь, от окна к окну, по-
ка Надя не спеша раздевалась в предбаннике и распускала волосы, а за-
тем не торопясь следовала в помывочную, где ополаскивалась, прежде чем
исчезнуть во мгле парной.
Никто не расходился. Несмотря на холод, обильные осадки и позднее
время. Все знали, что главное ждет впереди.
Окна в школе запотевали от дыхания навалившихся друг на друга зри-
телей, деревья возле бани трещали под тяжестью десятков тел, но не бы-
ло, казалось, силы, способной сдвинуть с места.
И вот она возрождалась из пара и мыльной пены, ее розовое тело
блестело под струями душа, и она проделывала те же банные операции,
только в обратном порядке, возвращаясь в раздевалку, и все снова пере-
бегали от окна к окну.
В конце Надя подходила к темному окну и смотрелась в него, как в
зеркало, хотя настоящее зеркало висело рядом в простенке, и, туманно
улыбаясь, оглаживала пышное, сплошь покрытое татуировками тело.
Как бы не зная, что сейчас на нее смотрят, поскольку сама она нико-
го не видела... Это условное незнание, подобно открытому платью, поз-
воляло не нарушать приличия и в то же время демонстрировать себя всем
желающим. Собравшиеся это понимали и принимали как правила игры и по-
тому старались ничем не выдавать своего присутствия.
Молча смотрели, как она запрокидывает голову, погружая пальцы в
густые волосы, отчего ее грудь поднималась еще выше, и каждый пережи-
вал этот момент по-своему - кто постанывал, закрыв глаза, кто беспо-
койно ворочался, переживая в воображении сладостные картины.
Как водится, директор узнал об этой визуальной измене своей юной
супруги последним.
Причем совершенно случайно. Бывший руководитель передового предпри-
ятия, неожиданно брошенный вследствие опалы поднимать это полукустар-
ное производство, обычно после всех покидал завод, подобно капитану
тонущего корабля, и заставал жену уже дома, уснувшую в ожидании.
Полюбовавшись на спящую, он аккуратно, как во всем, что делал, сам
себе готовил ужин, подолгу принимал свою ежедневную ванну и ложился
спать на диван, чтобы не разбудить...
В тот роковой вечер Складовский возвращался домой раньше обычного,
в хорошем расположении духа. Чуть не впервые в своей истории завод пе-
ревыполнил месячный план на один и семь сотых процента, а сам поселок
наконец-то был удостоен высокого звания - Соцгородок.
Увидев возле бани толпу мокнущих мужиков, он на правах начальника,
пекущегося о быте, заботах и чаяниях вверенного ему "контингента", по-
дошел ближе.
"Что здесь происходит?" - спросил он, но никто даже не обернулся.
Директор смотрел и ничего не понимал. Только сегодня эти люди ловили
каждое его слово... Только сегодня он многим, кого сейчас узнавал, да-
вал выговор или обещал премию... А теперь его не видят в упор!
"Ну что?" - громким шепотом спрашивали стоявшие внизу счастливцев,
рассевшихся на лучших местах - на скользких сучьях деревьев.
"Днепрогэс изображает!" - сипло и тоже шепотом ответил продрогший
пацан, забравшийся на самую верхушку старой березы, по-видимому, еще
днем. И все услышали.
Толпа заволновалась, пришла в движение.
"Хорош! - яростно шептали нижние. - Кончай, дай другим посмотреть!"
"Я, кажется, ясно спросил: что здесь происходит?" - по-прежнему не
повышая голоса, но со знакомой расстановкой спросил Складовский, и все
разом очухались.
"Атас!" - зашептали то здесь, то там, и все бросились врассыпную,
скользя и падая в грязь. С деревьев молча спрыгивали, срывались, пада-
ли и разбегались, хотя грозный "пся крев" не собирался за кем-то
гнаться.
Постояв, он вошел в школу. Пожилая завуч и сторожиха, никого до
этого не пропускавшие, испуганно расступились. Учителя и учащиеся бро-
сились по классам, расталкивая друг друга и застревая в дверях.
Складовский неторопливо поднимался на второй этаж, надеясь, что его
догадка не верна, но чувствуя, как ноги становятся ватными...
Он долго стоял возле окна в темном коридоре лицом к лицу с обнажен-
ной женой. Будто впервые он видел это столь же прекрасное, сколь и по-
рочное тело.
По-прежнему ничего не подозревая, она любовалась своим отражением.
И ведь было чем... Он не мог не признать это, видя ее глазами своих
подчиненных. Вот, оказывается, почему в конце шестидневки все так ста-
раются уйти до восьми вечера... И никого не уговоришь! Даже самых соз-
нательных и болеющих за свое дело! Только отводят глаза, меняются в
голосе, униженно просят, выдумывая нечто несусветное.
Он знал о прошлом своей жены, но, оказывается, плохо знал ее. Ко-
нечно, он старался не думать, гнал от себя недостойные, как ему каза-
лось, мысли. Все-таки он сильно был привязан к ней, напоминавшей его
первую жену, вернувшуюся пятнадцать лет назад в Польшу. И теперь приз-
навался себе, что слишком доверял Наде, поскольку ничего другого не
оставалось.
Если бы все свелось к пошлой интрижке! Если бы обнаружилось, что
есть кто-то третий. Он знал бы, что делать. Он не закрыл бы на это
глаза, но хотя бы не знали другие!
А как быть теперь, когда весь завод узнал, что он теперь все знает?
Удивительно, что его авторитет до сих пор был непререкаем... Или ува-
жали как раз за то, что он ей будто позволяет? Теперь сделать вид,
будто ничего не произошло, уже не удастся. Над ним будут потешаться
все, кому не лень...
Так он будет еще долго и мучительно рассуждать сам с собой, а пока
что смотрел, не в силах оторваться, чувствуя, как пересыхает во рту,
следил за цветущим телом, то изгибающимся, то застывающим в чувствен-
ных позах, и тогда оно казалось очерченным по божественному лекалу.
Их разделяло не меньше пятнадцати метров тьмы и дождя, но ему чуди-
лось, что он слышит ее прерывистое дыхание...
Наконец он оторвал взгляд и пошел к выходу, но вдруг что-то заста-
вило его оглянуться. В другом конце коридора он увидел еще одного сви-
детеля своего позора, не замеченного раньше, вернее, его недвижный си-
луэт, приникший к окну. Складовский подошел ближе. Он узнал его. Ко-
нечно, это был Яша Горелик, которого он тоже вытащил из лагеря. Моло-
дой ленинградский поэт, посаженный за антисоветскую деятельность...
Его легко было узнать даже в темноте по знаменитой копне отросших вь-
ющихся волос. Яша молитвенно, с обожанием смотрел на Надю, шевеля гу-
бами, и ничего другого в эту минуту не мог видеть или услышать. Скла-
довский даже почувствовал себя уязвленным. Кто-то любит его жену силь-
нее, чем он, имеющий на то право... Кажется, он пересылал ей тайком,
через вольнонаемных, свои стихи.
Сперва ей это льстило, потом стало раздражать. Она-то привыкла к
грубым комплиментам и преувеличенным сравнениям, а тут было преиму-
щественно малопонятное и незапоминающееся. И потому перед освобождени-
ем сожгла.
Она нехотя, вскользь рассказала о нем мужу. Мол, есть тут один по-
эт, прошедший школу трудового воспитания. Чуть живой остался. Неплохо
бы его тоже пристроить куда полегче. Больно нежного воспитания. Крас-
неет до сих пор, как услышит матерное слово. Тогда Складовский не при-
дал значения ее просьбе. А сейчас вдруг все вспомнил. И сразу стало не
по себе.
Не пишет ли ей снова стишки? Теперь Яша работает в заводоуправле-
нии, говорят, по-прежнему тайком сочиняет, во всяком случае, прячет
бумаги в стол, если кто войдет, и мучительно краснеет... Очень трудно
избавиться от вредных привычек, что и говорить, даже перевоспитание
физическим трудом не всегда помогает, как оправдывался Яшин начальник.
...Стоит и смотрит. Слишком поглощен, чтобы заметить супруга пред-
мета обожания. И еще шевелит губами. Неужели опять придумывает?
Складовскому стало не по себе. Он вдруг увидел себя со стороны,
Яшиными глазами. Прикрикнуть, чтоб не смел разглядывать? Бр-р...
Что может быть нелепее? Мягко ступая, почти крадучись, директор
поспешно ретировался. Наверняка посылает ей свои оды, только она об
