ЮРИЙ ЧЕРНЯК
*
ПОСЛЕДНИЙ СЕАНС
Рассказ
Когда отпраздновали открытие канала Москва - Волга, досрочно осво-
бодили многих зеков, из тех, кто дожил и чей ударный труд свидетельст-
вовал о переосмыслении своего преступного прошлого.
Часть из них поселилась неподалеку от канала, за северо-восточной
окраиной столицы. Их направили на работу на чахнувший вагоноремонтный
заводик, где остро не хватало рабочих рук.
Поначалу новоприбывшие стали строить себе жилье - те же привычные
бараки, только с фанерными перегородками, печками-буржуйками, с верев-
кой через весь коридор, на которой сушились портянки, а дальше и пе-
ленки, и с черной тарелкой радио у входа, орущей с утра до ночи.
Живи - не хочу! Войдя в раж, новообращенные строители светлого
завтра воздвигли в центре поселка водокачку, выше Кремля и видную в
ясную погоду, баню с мужским и женским отделением.
Одновременно свободное пространство между бараками стало заполнять-
ся разномастными сколоченными на скорую руку сарайчиками. Так что ког-
да там резали свинью, ее визг разносился на весь поселок и отовсюду
сбегались пацаны в надежде, что достанется опаленное ухо. (С сараями
было повели серьезную борьбу, вплоть до ночных поджогов, но вскоре
махнули рукой - стихия! Против нее не попрешь...)
И вот выяснилось: сгоряча построили даже лишний барак - сказалась
привычка перевыполнять все, что заставят, стимулированная сокращением
сроков. Проблему, столь необычную для нового общественного строя, как
избыток жилья, решали все разом, в обстановке единодушия и высокого
морального подъема.
Решили барак переделать в клуб. За одну ночь сломали перегородки,
поставили двадцать рядов лавок, а сзади соорудили нечто вроде дирек-
торской ложи. Так что назавтра уже продавали билеты на рекомендованную
директивными инстанциями новую кинокомедию "Волга-Волга" как наиболее
отвечающую времени и месту событий.
Первыми под одобрительные аплодисменты расступившейся публики в но-
вый клуб вошли директор завода Складовский под руку с молодой женой
Надей, освобожденной с такой же, как и у всех, формулировкой, хотя
злые языки утверждали, будто трудилась она совсем на другом поприще, а
на земляных, бетонных и прочих общих работах замечена не была.
Следом за директором, известным среди рабочих по кличке "пся крев",
хотя голоса он никогда не повышал и ругался исключительно культурно,
вошли парторг и главный инженер с супругами, но уже без сопровождающих
аплодисментов.
"Прямо Большой театр!" - во всеуслышанье фыркнула молодая директор-
ша, проходя между наспех ошкуренными бревнами, подпиравшими наподобие
колонн навес над входом. После просмотра фильма все пришли к единог-
ласному решению, что Надя лучше известной артистки Любови Орловой -
она была на двадцать лет моложе и на столько же сантиметров выше свое-
го ответственного супруга, который тем не менее на ее фоне не терялся
и слыл интересным мужчиной.
Это благодаря ей была возведена в рекордно короткие сроки каменная
баня с парилкой и буфетом. Помимо шоколада Надя обожала попариться, а
после обдать себя ледяной водой.
Когда, обычно в конце шестидневки, она шла с веником и тазом, за
ней шли в отдалении парни и пацаны со всего поселка, не смея, по обык-
новению, свистнуть или окликнуть.
Надя приходила всегда только к закрытию, после восьми вечера. Для
нее держали пар, работал буфет, а директор бани не смел отлучаться. Об
этом в поселке знали все, кроме мужа. В этот день посещаемость в школе
рабочей молодежи, выстроенной, как нарочно, напротив бани, становилась
стопроцентной, но срывался последний киносеанс в клубе, поскольку зри-
тели всю неделю предвкушали более интересное зрелище...
И оно начиналось где-то около девяти вечера. В школе взрослые уче-
ники и их учителя-сверстники перебегали, толкаясь, от окна к окну, по-
ка Надя не спеша раздевалась в предбаннике и распускала волосы, а за-
тем не торопясь следовала в помывочную, где ополаскивалась, прежде чем
исчезнуть во мгле парной.
Никто не расходился. Несмотря на холод, обильные осадки и позднее
время. Все знали, что главное ждет впереди.
Окна в школе запотевали от дыхания навалившихся друг на друга зри-
телей, деревья возле бани трещали под тяжестью десятков тел, но не бы-
ло, казалось, силы, способной сдвинуть с места.
И вот она возрождалась из пара и мыльной пены, ее розовое тело
блестело под струями душа, и она проделывала те же банные операции,
только в обратном порядке, возвращаясь в раздевалку, и все снова пере-
бегали от окна к окну.
В конце Надя подходила к темному окну и смотрелась в него, как в
зеркало, хотя настоящее зеркало висело рядом в простенке, и, туманно
улыбаясь, оглаживала пышное, сплошь покрытое татуировками тело.
Как бы не зная, что сейчас на нее смотрят, поскольку сама она нико-
го не видела... Это условное незнание, подобно открытому платью, поз-
воляло не нарушать приличия и в то же время демонстрировать себя всем
желающим. Собравшиеся это понимали и принимали как правила игры и по-
тому старались ничем не выдавать своего присутствия.
Молча смотрели, как она запрокидывает голову, погружая пальцы в
густые волосы, отчего ее грудь поднималась еще выше, и каждый пережи-
вал этот момент по-своему - кто постанывал, закрыв глаза, кто беспо-
койно ворочался, переживая в воображении сладостные картины.
Как водится, директор узнал об этой визуальной измене своей юной
супруги последним.
Причем совершенно случайно. Бывший руководитель передового предпри-
ятия, неожиданно брошенный вследствие опалы поднимать это полукустар-
ное производство, обычно после всех покидал завод, подобно капитану
тонущего корабля, и заставал жену уже дома, уснувшую в ожидании.
Полюбовавшись на спящую, он аккуратно, как во всем, что делал, сам
себе готовил ужин, подолгу принимал свою ежедневную ванну и ложился
спать на диван, чтобы не разбудить...
В тот роковой вечер Складовский возвращался домой раньше обычного,
в хорошем расположении духа. Чуть не впервые в своей истории завод пе-
ревыполнил месячный план на один и семь сотых процента, а сам поселок
наконец-то был удостоен высокого звания - Соцгородок.
Увидев возле бани толпу мокнущих мужиков, он на правах начальника,
пекущегося о быте, заботах и чаяниях вверенного ему "контингента", по-
дошел ближе.
"Что здесь происходит?" - спросил он, но никто даже не обернулся.
Директор смотрел и ничего не понимал. Только сегодня эти люди ловили
каждое его слово... Только сегодня он многим, кого сейчас узнавал, да-
вал выговор или обещал премию... А теперь его не видят в упор!
"Ну что?" - громким шепотом спрашивали стоявшие внизу счастливцев,
рассевшихся на лучших местах - на скользких сучьях деревьев.
"Днепрогэс изображает!" - сипло и тоже шепотом ответил продрогший
пацан, забравшийся на самую верхушку старой березы, по-видимому, еще
днем. И все услышали.
Толпа заволновалась, пришла в движение.
"Хорош! - яростно шептали нижние. - Кончай, дай другим посмотреть!"
"Я, кажется, ясно спросил: что здесь происходит?" - по-прежнему не
повышая голоса, но со знакомой расстановкой спросил Складовский, и все
разом очухались.
"Атас!" - зашептали то здесь, то там, и все бросились врассыпную,
скользя и падая в грязь. С деревьев молча спрыгивали, срывались, пада-
ли и разбегались, хотя грозный "пся крев" не собирался за кем-то
гнаться.
Постояв, он вошел в школу. Пожилая завуч и сторожиха, никого до
этого не пропускавшие, испуганно расступились. Учителя и учащиеся бро-
сились по классам, расталкивая друг друга и застревая в дверях.
Складовский неторопливо поднимался на второй этаж, надеясь, что его
догадка не верна, но чувствуя, как ноги становятся ватными...
Он долго стоял возле окна в темном коридоре лицом к лицу с обнажен-
ной женой. Будто впервые он видел это столь же прекрасное, сколь и по-
рочное тело.
По-прежнему ничего не подозревая, она любовалась своим отражением.
И ведь было чем... Он не мог не признать это, видя ее глазами своих
подчиненных. Вот, оказывается, почему в конце шестидневки все так ста-
раются уйти до восьми вечера... И никого не уговоришь! Даже самых соз-
нательных и болеющих за свое дело! Только отводят глаза, меняются в
голосе, униженно просят, выдумывая нечто несусветное.
Он знал о прошлом своей жены, но, оказывается, плохо знал ее. Ко-
нечно, он старался не думать, гнал от себя недостойные, как ему каза-
лось, мысли. Все-таки он сильно был привязан к ней, напоминавшей его
первую жену, вернувшуюся пятнадцать лет назад в Польшу. И теперь приз-
навался себе, что слишком доверял Наде, поскольку ничего другого не
оставалось.
Если бы все свелось к пошлой интрижке! Если бы обнаружилось, что
есть кто-то третий. Он знал бы, что делать. Он не закрыл бы на это
глаза, но хотя бы не знали другие!
А как быть теперь, когда весь завод узнал, что он теперь все знает?
Удивительно, что его авторитет до сих пор был непререкаем... Или ува-
жали как раз за то, что он ей будто позволяет? Теперь сделать вид,
будто ничего не произошло, уже не удастся. Над ним будут потешаться
все, кому не лень...
Так он будет еще долго и мучительно рассуждать сам с собой, а пока
что смотрел, не в силах оторваться, чувствуя, как пересыхает во рту,
следил за цветущим телом, то изгибающимся, то застывающим в чувствен-
ных позах, и тогда оно казалось очерченным по божественному лекалу.
Их разделяло не меньше пятнадцати метров тьмы и дождя, но ему чуди-
лось, что он слышит ее прерывистое дыхание...
Наконец он оторвал взгляд и пошел к выходу, но вдруг что-то заста-
вило его оглянуться. В другом конце коридора он увидел еще одного сви-
детеля своего позора, не замеченного раньше, вернее, его недвижный си-
луэт, приникший к окну. Складовский подошел ближе. Он узнал его. Ко-
нечно, это был Яша Горелик, которого он тоже вытащил из лагеря. Моло-
дой ленинградский поэт, посаженный за антисоветскую деятельность...
Его легко было узнать даже в темноте по знаменитой копне отросших вь-
ющихся волос. Яша молитвенно, с обожанием смотрел на Надю, шевеля гу-
бами, и ничего другого в эту минуту не мог видеть или услышать. Скла-
довский даже почувствовал себя уязвленным. Кто-то любит его жену силь-
нее, чем он, имеющий на то право... Кажется, он пересылал ей тайком,
через вольнонаемных, свои стихи.
Сперва ей это льстило, потом стало раздражать. Она-то привыкла к
грубым комплиментам и преувеличенным сравнениям, а тут было преиму-
щественно малопонятное и незапоминающееся. И потому перед освобождени-
ем сожгла.
Она нехотя, вскользь рассказала о нем мужу. Мол, есть тут один по-
эт, прошедший школу трудового воспитания. Чуть живой остался. Неплохо
бы его тоже пристроить куда полегче. Больно нежного воспитания. Крас-
неет до сих пор, как услышит матерное слово. Тогда Складовский не при-
дал значения ее просьбе. А сейчас вдруг все вспомнил. И сразу стало не
по себе.
Не пишет ли ей снова стишки? Теперь Яша работает в заводоуправле-
нии, говорят, по-прежнему тайком сочиняет, во всяком случае, прячет
бумаги в стол, если кто войдет, и мучительно краснеет... Очень трудно
избавиться от вредных привычек, что и говорить, даже перевоспитание
физическим трудом не всегда помогает, как оправдывался Яшин начальник.
...Стоит и смотрит. Слишком поглощен, чтобы заметить супруга пред-
мета обожания. И еще шевелит губами. Неужели опять придумывает?
Складовскому стало не по себе. Он вдруг увидел себя со стороны,
Яшиными глазами. Прикрикнуть, чтоб не смел разглядывать? Бр-р...
Что может быть нелепее? Мягко ступая, почти крадучись, директор
поспешно ретировался. Наверняка посылает ей свои оды, только она об
этом уже не рассказывает... И почему-то было очень нежелательно, чтобы
Яша сейчас его увидел.
Ночью соседи Складовских так и не смогли заснуть. Нет, скандала не
было. Казалось, Надю всю ночь пытали и убивали, а она требовала новых
и новых пыток и умираний. Они и раньше не давали покоя до часу ночи, а
то и позже. Но чтоб до самого утра?
Уходя на работу, Складовский внимательно посмотрел на жену. Под
глазами черные круги, лицо осунулось, смотрит в сторону. Изображает
равнодушие или он действительно перестарался? Ему казалось, что этой
ночью он полностью ее умиротворил и подчинил, как это бывало раньше,
особенно в первые месяцы их совместной жизни, когда приходилось подав-
лять таким вот образом бунт на семейном корабле и доказывать, кто в
доме хозяин. Впервые он подумал, где она будет сегодня весь день, пока
его не будет дома. Раньше такие вопросы в голову не приходили.
Но спросить не решился.
На работе эта мысль снова пришла в голову во время совещания. По
взглядам присутствующих Складовский понял, что все знают о вчерашнем
происшествии. И как будто даже сочувствуют. Ну не старался бы так с
выполнением государственного плана или, на худой конец, возвращался бы
другой дорогой... Он вспомнил, как подталкивали друг друга локтями,
как прерывались разговоры, когда он проходил утром по цехам. Но надо
было держать себя в руках и внушить себе, что это только кажется...
Но что делать, если его так и подмывает спросить у начальника заво-
доуправления, где сейчас находится Яша Горелик? На работе ли он?
Это желание было настолько сильным, что он прервал совещание, поп-
росил не расходиться и сам быстро пошел, чуть не побежал в соседнее
здание, где работал Яша. Зачем я это делаю? - спрашивал он себя, но
уже не мог остановиться. Он успокоится, как только все узнает...
Стол Яши был пуст. Ни его старенького плаща, ни калош, обычно стоя-
щих возле стула, не было. Несколько женщин, работающих тут же, с любо-
пытством смотрели на своего запыхавшегося директора. Не спрашивать же
их, куда он девался! И приходил ли сегодня? Кто Яша и кто он?
Он с минуту потоптался, потом спросил об их начальнике, сидящем
сейчас в его кабинете вместе с другими недоумевающими, и выбежал.
Надо было что-то делать. Что-нибудь конкретное. А не метаться в по-
исках канцеляриста, чернильной души, на потеху всему заводу!
Он отдал соответствующие распоряжения. Уже через час после совеща-
ния в баню пришли маляры и, не обращая внимания на моющихся женщин,
закрасили окна серой масляной краской.
И всем показалось, будто они ослепли. Исчез многоцветный мир эроса
и красоты. Жизнь стала такой же серой и тусклой, как застиранный боль-
ничный халат (так написал по этому поводу Яша в одном из стихотворе-
ний, найденных у него впоследствии при обыске).
Но Складовский забыл, с кем имеет дело. В тот же вечер эти окна бы-
ли выбиты. Потом их били и вставляли с регулярностью и необратимостью
восхода и захода солнца. В результате резко упала посещаемость бани и,
соответственно, вечерней школы. Зато резко возросло количество пьяных
драк, прежде случавшихся по выходным дням и в получку, а также изнаси-
лований.
Но что хуже всего, стало разваливаться на глазах с таким трудом на-
лаживаемое производство...
Директор рвал и метал. На работе не давал покоя ни себе, ни подчи-
ненным, а дома, ночью, жене и соседям. И каждый раз это приводило лишь
к обратному результату. Надя, казавшаяся ему в утренние сумерки такой
покорной, любящей и податливой, при свете дня становилась угрюмой,
несдержанной и несговорчивой. И постоянно куда-то уходила... Подчинен-
ные ни в чем уже не противоречили, но сделались инертными и безынициа-
тивными, работающими из-под палки. Чувствуя это глухое, нарастающее
сопротивление, Складовский, никогда не повышавший голоса, со всеми
только на "вы", а с работягами за руку, стал неузнаваем. Он взял при-
вычку стучать по столу, хотя до ожидаемого всеми "пся крев" еще не до-
шел...
Он уволил Степана Калягина, добродушного и самого молодого из на-
чальников цехов, посмевшего ему перечить на оперативке. А когда за не-
го вдруг вступилась Надя, устроил ей дикую сцену: "Ах, вот это кто!" О
чем после искренне жалел и просил прощения...
"Послушай, Юзя, - сказала она, когда все утихло. - Ты не забыл, за
что мне дали срок? За то, что не дала одному большому начальнику. И на
десять лет сделали подстилкой для лагерной охраны и проверяющих комис-
сий.
Я по гроб тебе обязана, но ты меня не купил, ясно? Не моя вина, что
такой уродилась! И меня это кино заставляли через колючку показывать.
Мол, лучше после этого работают и норму перевыполняют. А пока не пока-
жу - никакого энтузиазма. Они и привыкли. Мне и самой понравилось. А
ты как думал? План сделал, потому что с завода сутками не вылезаешь?
Разобрался бы сперва, а после окна закрашивал..."
Урезонивали его и на расширенном райкоме: "Смотри, что у тебя тво-
рится! А ведь были лучшие в районе показатели по пьянству и бандитиз-
му. Хотели твой вагоноремонтный переделать в вагоностроительный, вышли
с этим предложением в наркомат, а теперь что прикажешь делать? Женил-
ся, понимаешь, на бывшей проститутке, потерял голову - и вот резуль-
тат! Словом, или наведи железный порядок, или... Ты же можешь, когда
захочешь! И мы со своей стороны примем надлежащие меры. Уже арестован
за рецидив антисоветской деятельности известный тебе Яков Горелик.
Словом, создали тебе все условия для спокойной работы".
Тут все заулыбались и по-свойски подмигнули растерянному Складовс-
кому. "Что я натворил! - думал он про себя, слушая старших товарищей
по партии. - Вот почему Яши нет на месте уже неделю! Да не голову я
потерял! Я лицо потерял. А уж потом - голову... Но я наведу, наведу
порядок! Чего бы это ни стоило! Всем докажу, что этих результатов до-
бился я сам, а не моя жена, показываясь голой всему заводу!"
Но промолчал. Только кивнул в знак согласия.
Когда он сказал Наде об аресте Яши, та равнодушно пожала плечами
безупречной лепки: "Доигрался. Говорила ему: брось эти стишки! Никому
это не надо. Или пиши про что другое... - Потом внимательно посмотрела
на мужа: - Или его за что другое посадили? Так он же там помрет!"
Зато возмутились работяги: "Яшку-то за что, сволочи! Муху не оби-
дит".
Между тем Складовский стал наводить железной рукой дисциплину. И
чем больше мерещилось, что над ним смеются, тем больше ожесточался!
Пошли под суд прогульщики и опаздывающие, чего прежде он старатель-
но избегал, несмотря на грозные постановления директивных органов.
Но это не имело, казалось, ни малейшего воздействия на "контин-
гент". "Напугал ежа голой жопой! - сказала жена. - Какая им разница,
где отбывать?" И была права. Чем оглушительнее народ напивался, тем
меньше отличался Соцгородок от привычной зоны. Некоторые по пьянке
составляли планы побега. И однажды таки бежали темной ночью, и вернули
их с милицией через несколько суток, притихших, продрогших, протрез-
вевших.
Складовскому бы опомниться, но он будто закусил удила. Уже бессиль-
ный что-то исправить, он начал мстить. Мстить всем, кто, как ему каза-
лось, наслаждался его позором. И покусился на святая святых: приказал
начинать последний киносеанс в клубе не позже семи вечера.
Под предлогом, будто любители позднего кино, как правило самые мо-
лодые, просыпают утреннюю смену. Оскорбленный "контингент" воспринял
это как удар ниже пояса. Последний сеанс был одним из немногих атрибу-
тов свободы, какие еще оставались. И Надя даже собрала вещи, чтобы уй-
ти к опальному Степану Калягину. "Почему к нему?" - кричал Складовский
на весь дом, разбрасывая ее вещи. "А к кому? - спокойно удивлялась На-
дя, подбирая тряпки. - Сам же говорил, что не зря за него заступаюсь.
Мне-то все равно, для меня вы все одинаковы..."
"За что жилы рвали, а водную артерию к столице пяти морей тянули? -
кричали те, кто на последние сеансы ходил, чтобы почувствовать себя
свободным человеком и заодно отоспаться. - На кой хрен такая амнис-
тия?"
"В самом деле, можно ли у нас проспать утром, хотя бы теоретически?
- задавались риторическим вопросом немногочисленные интеллигенты Соц-
городка, собираясь у кого-нибудь на чаепитие. - Если все живое в окру-
ге десяти километров вскакивает в шесть утра, заслышав наш умопомрачи-
тельный гудок?.. Наверно, так будем выскакивать из могил, услышав тру-
бу архангела Гавриила..." - добавляли вполголоса.
Гудок был едва ли не главной достопримечательностью Соцгородка и
тайной гордостью его обитателей. Ни у кого, даже в самой Москве, не
было такого гудка! Непомерно могучий для столь хилого заводика, он как
бы позволял ему тягаться с признанными гигантами индустрии и намекал
на его славное будущее.
Складовский сразу почувствовал, насколько все усугубил. Словно
средневековый тиран, посмевший лишить покорный народ любимого праздни-
ка, он чувствовал, как власть навсегда ускользает из рук, а земля
из-под ног.
Надя перестала показываться на людях. Иногда ее видели в директорс-
кой "эмке", когда она ехала в столицу за продуктами.
Сам Складовский запил, да так, что мог неделями не показываться на
службе. И она наконец ушла от него, но не к Калягину, а к главному ин-
женеру треста, приезжавшему на завод во главе комиссии, выявившей мно-
жество недостатков в работе и личном поведении директора, от которого
несло спиртным даже на заключительном заседании.
Складовского исключили из партии, сняли с поста и чуть не отдали
под суд за сознательный саботаж. Но ограничились переводом заместите-
лем начальника цеха, где на прежнюю должность был восстановлен Степан
Калягин.
Потом стало известно, что от главного инженера треста Надя ушла к
начальнику главка, точно так же выявившему злостные упущения в работе
ее нового мужа, вплоть до вредительства, и срочно разведшегося со ста-
рой женой.
Одновременно Складовского, как ни опекал его не помнивший зла Каля-
гин, опустили до сменного мастера.
И это продолжалось до самой войны. Чем выше поднималась Надя, меняя
мужей, снимающих и сажающих друг друга, тем ниже спускался по служеб-
ной лестнице ее первый супруг.
Казалось, новое руководство завода, не способное поднять производс-
тво хотя бы до уровня, достигнутого Складовским, вымещало на нем свое
бессилие, что, как ни странно, вызывало к нему сочувствие у работяг.
Ему подносили, наливали, хлопали по плечу, когда он, мятый и замызган-
ный, присоединялся к какой-нибудь пьющей компании.
Часто он приставал к собутыльникам с одним и тем же мучившим его
вопросом: что значит - Днепрогэс изображает? Те переглядывались, кру-
тили пальцем у виска и спешили перевести разговор на другую тему. Или
что-нибудь такое показывали, не вызывавшее с Днепрогэсом даже отдален-
ной ассоциации, отчего Складовский сердился и начинал выяснять отноше-
ния. Тогда его в свою очередь спрашивали: что такое Надя в койке изоб-
ражала, если большие начальники ради нее на Колыму идут? Складовский
многозначительно улыбался, что-то припоминая, но только отрицательно
качал головой: он никогда этого не скажет. Никому.
Чем больше терялся след Нади, тем больше приходилось строить дога-
док и предположений. Следя по газетам и радио за громкими политически-
ми процессами, разоблачавшими злейших врагов народа, они понимающе пе-
реглядывались. Никто не верил в заговоры и происки троцкистов. Все
считали, что это бывших мужей Нади Складовской сажают и расстреливают
ее очередные и более высокопоставленные женихи.
Не верили и потом, когда этих несчастных реабилитировали, ибо пола-
гали, что все равно не было сказано всей правды.
Пару раз Надю все-таки видели в центре Москвы - еще более неотрази-
мую, хотя и исхудавшую... Один раз возле Елисеевского, когда она сади-
лась в "ЗИС-101" в чернобурках, несмотря на теплый вечер, а потом че-
рез год, в Столешниковом, всю в соболях, несмотря на жаркую погоду. Ее
сопровождал молодой военный с кубиками в петлицах, весь загруженный
покупками.
К тому времени Юзеф Складовский уже числился чернорабочим в литей-
ке, и часто сменяемое заводское начальство просто забыло о нем... Поч-
ти одновременно прекратилось восхождение Нади, когда до вершины, каза-
лось, оставалось только протянуть руку.
Последний ее супруг застрелился сам, не дожидаясь ареста. Теперь
она внушала власть предержащим не столько вожделение, сколько ужас.
Женитьба на ней приносила одни только несчастья, а в содержанки она
упорно не шла.
Знаменитый писатель, разменявший седьмой десяток лет и второй деся-
ток жен, плакал и ползал у ее ног, уговаривая идти к нему в "музы", но
ничего не добился. Он уверял, будто не имеет права, перед историей и
литературой, жениться на ней. Что он, запросто вхожий к вождям, пода-
рившим ему особняк в центре города, не принадлежит себе, а народу и
партии. Что он должен успеть написать книгу о современности, которую
от него ждет затаив дыхание все прогрессивное человечество. Уж больно
она роковая, чтобы он мог так рисковать. Ну не в "музы", так хоть в
экономки! И ей достанутся все его бриллианты и дачи.
Надя была непреклонна: или женись, или катись! Она-то думала, что
писателей хотя бы не сажают. Она уже устала носить им всем передачи!
Она мечтала о покое и определенности, лишенная их с того злополучного
осеннего вечера, когда Складовского черт дернул тащиться домой мимо
бани...
И в июле сорок первого она пришла к нему в убогую комнату в бараке,
куда он был переселен, вся в крепдешинах и сверкающих цацках, несмотря
на последние сводки Информбюро.
"Юзеф Францевич! - сказала она этой грязной и вонючей субстанции, в
которой не сразу различила бывшего мужа и властителя Соцгородка. - Я
держала, сколько могла, вашу фамилию, которая всегда мне так нрави-
лась, хотя все требовали, чтобы я ее сменила, а татуировки вывела. Мои
мужья подозревали, что я таким образом собираюсь к вам вернуться, и
оказались правы".
"Пся крев! - сказал Складовский к восторгу собравшихся за дверью. -
Так это ты, рыжая? Я как знал, что ты вернешься. Сначала принеси, чем
опохмелиться, а потом я буду решать, что делать с тобой дальше".
"Но вы меня перебили, - ответила Надя, доставая из нарядной сумочки
с инкрустациями бутылку армянского коньяка, запечатанного сургучом. -
Я берегла вашу фамилию, чтобы сберечь вас от лагеря. Мои мужья ревно-
вали, когда я рассказывала в ответ на их категорические требования,
как вы любили меня целовать именно в татуировки. Но боялись, что на
суде всплывет, что мы оба Складовские, и вы потянете их за собой.
И при этом они подозревали, что вы лучше их всех, несмотря на вашу
гнусную польскую учтивость, чванство и чистоплюйство!"
"Налей! - заорал Складовский, мотая головой. - И помянем душу не-
винно расстрелянного Якова Горелика, а после - катись, откуда пришла,
шлюха, пока я не передумал!"
И выпил, смакуя, держа дрожащими пальцами грязный стакан. А соседки
за дверью всхлипнули и вытерли слезы.
"Не гоните меня, Юзеф Францевич! - заплакала Надя и села с ним ря-
дом на мусорный пол. - Куда мне идти? Вы вытащили меня из Дмитлага,
теперь я вытащу вас из этой помойки. Я ваше добро не забыла, а потому
только от вас хотела бы ребеночка..."
"Из койки начальника лагеря я тебя вытащил! - сказал Складовский
весело и благодушно. - И все ты врешь! Я твои татуировки терпеть не
мог!"
Она стала жить с ним, но через полгода он умер в заводской больнице
от цирроза печени. Еще через год она вышла замуж за Степана Калягина,
вернувшегося с фронта без ноги. Когда у них родился мальчик, они наз-
вали его Юзефом, что то же самое, что Иосиф. Только по-польски.
А фамилию она так и не сменила.
С тех пор прошло сами знаете сколько лет. Поселок давно влился в
огромную Москву, но нельзя сказать, что растворился в ней без остатка.
Например, на месте старого клуба построили новый двухзальный кино-
театр из стекла и бетона. Последний сеанс в нем по-прежнему - в семь
часов. (Иногда его переносят на восемь вечера.) И никто из местных не
знает - почему. Пожимают плечами и ссылаются на какие-то традиции...
Странная все-таки штука - человеческая память. Самого Складовского
и его молодую жену давно простили и забыли. Но неясная обида осталась.
