сказывается на сознании аборигена. Провалы в памяти,
остаточные мысли, подозрения родных и близких, - как
следствие, подавленность и депрессия. Все это не проходит
бесследно и попадает в разряд потенциально необъяснимых
явлений. Во-вторых, наблюдателю не так-то просто привыкнуть,
а еще труднее отвыкнуть от некоторых весьма сомнительных форм
деятельности субъекта.
В зале раздались смешки.
-Ничего смешного я не вижу, - осадила зал Джулия и
продолжила. - Наблюдатель превращается в своеобразного
бациллоносителя между контролируемой планетой и сообществом.
Трудно даже представить все негативные последствия такого
ползучего контакта. Мы не застрахованы от заражения
неизлечимыми общественными болезнями. Возможным выходом может
стать повсеместное самопревращение наблюдателей. Здесь
полезен опыт земноводных, - Джулия посмотрела на меня. - Судя
по всему, им удалось достичь высочайшего уровня техники
перевоплощения. Обратите внимание, - теперь она показала
прямо на меня, - совершенно неожиданная внешность, даже
хвоста не видно. Я надеюсь, в своем выступлении представитель
земнян поделится своим опытом.
Значит, она не шутила насчет моего выступления, с
горечью подумал я и с упреком посмотрел на Джулию. Черт
побери, нужно подыграть им. Но как? Прикинуться земноводным?
Но я о них ничего не знаю. О саморазоблачении на заседании
комиссии по борьбе с контактами не может быть и речи.
Я принялся лихорадочно читать рукопись.
"Высказанная выше идея о простоте нашего мира не нова.
Достаточно вспомнить мыслителей прошлого..."
Я пролистал еще несколько страниц.
"...Возникает вполне естественный вопрос: а как много
еще осталось неизвестного в этом лучшем из миров? Казалось
бы, об этом можно только гадать. Гадать не нужно. Достаточно
спокойно проанализировать ситуацию и станет ясно, что..."
В этот момент раздался гонг и председатель сказал:
-Хотя это и не принято, но, учитывая важность момента,
мы сочли целесообразным выслушать нашего наблюдателя с Земли.
Как говорится, мал золотник да дорог. Попросите, пожалуйста,
в зал наблюдателя.
Хвостатый полиглот направился иноходью к двери. С каждым
его шагом я все яснее и яснее осознавал, что моему инкогнито
приходит конец. Он исчез за дверью и через мгновение появился
снова. Вместе с ним показался бородатый мужик с удочкой,
сачком и деревянным ящиком на ремне, перекинутым через плечо,
в длинных, до пояса, резиновых сапогах, от которых на полу
оставались мокрые следы. Он уверенно прошел к трибуне,
прислонил к деревянному косяку удочку и сачок, снял с плеча
ящик. Массируя затекшее от тяжести плечо, наклонился к
микрофонам.
-Эх, мужики, мужики. Токмо самый клев пошел, а вы
того... Весь вечер ждал, туды ее в качель. Вот так работаешь,
работаешь на реке, а рыбку-то половить и некогда. То
браконьеры... Да какие они браконьеры - все ж наши хлопцы, с
Кулповки. Да. То хлопцы, то начальство, то комиссия, а то еще
всякую макулатуру по реке собираешь...
Председатель постучал молоточком по столу. Мужик
оглянулся на него и, помотав головой, давая знать, мол, намек
понял, продолжал:
-Ну, заговорился я, граждане. Текучка заедает. Мнение
мое такое: этот ваш, фу ты, наш контакт пока им не нужен.
Худо-бедно пока живем, а там посмотрим...
Вдруг лицо его начало медленно вытягиваться и, достигнув
максимально возможного растяжения, так и застыло. Мы смотрели
друг другу в глаа. Все замерло.
Мгновение спустя сцена и зал задрожали, как изображение
на киноэкране, когда застревает пленка в аппарате. От
перегрева пленка начинает корежиться, а вслед за ней
изгибается и морщится изображение. Так и произошло. Края
конференц-зала (я только успел удивиться, откуда взялись края
в круглом зале) заколыхались, а в центре, под приветственным
лозунгом, образовалась огромная беспросветно черная дыра с
рваными краями. Дыра быстро расползалась, поедая все: и стол
с председателем и двумя тиграми, и деревянный ящик с удочкой
и сачком, и трибуну с наблюдателем, и разнообразных внеземных
существ в зале. Наступила полная темень.
Несколько позже откуда-то издалека послышался
нарастающий пульсирующий гул. Когда гул превратился в
грохот, темень покрылась светлыми пятнами, из которых
постепенно возникло очертание вагона метро.
Все-таки сон, с облегчением подумал я и осторожно, не
поворачивая головы, осмотрелся вокруг. Все было без подвоха,
настоящее. И неяркие фонари, и блестящие никелированные
поручни, и мягкие коричневые сиденья, и на них - совершенно
нормальные пассажиры, из которых особенно нормальным выглядел
бородатый мужик в длинных резиновых сапогах, с удочкой,
сачком и деревянным ящиком.
Приснится же такое. Нарочно будешь думать - не
придумаешь. А я-то хорош, начал я себя костить. "Ушыпныте
меня". Гадал еще - сон не сон. А того не мог сообразить,
дурья башка, что чепуха откровенная получается. По приметам
не мог догадаться. Верное есть правило: если вокруг тебя
фантастические несоответствия происходят, так и делай вывод,
а не "шыпайся". Сон - романтическое состояние души. Кто это
сказал?
Сон понемногу отходил, детали быстро стирались из
памяти. Но я все не унимался. Еще эти странные фамилии. Как
они - Стругацкий, что ли, Иванов. Откуда они взялись, не
пойму. Уже по одному этому признаку можно было просыпаться.
По репродуктору объявили:
-Следующая станция - Земная Прим.
Надо бы очки импортные темные заказать. Скоро голубое
солнце взойдет - полгода жары. Я расправил подмявшееся крыло
и пошел к выходу.
1985 г.
Рассказ печатался: 1987, "Земля и Вселенная", No1 и в 1990 г.
в сб. "Дорога Миров", Молодая Гвардия, Москва
Владимир ХЛУМОВ
САМОЛЕТНАЯ СУДЬБА
Посвящается А.В.Силецкому
У меня при взлете всегда закладывает уши. Говорят, носоглотка плохая.
Может быть, и так. Только летать все равно приходится, потому что страна
большая. Да и нравится мне летать. Я всегда поближе к окошку сажусь,
леденец за щеку и смотрю-поглядываю, как проваливается вниз затвердевшая
поверхность, взрыхленная человеческим гением. Не то и запоешь вдруг от
радости шепотом, про себя, что-нибудь тревожное и чувствительное. "Эй, -
кричишь потихоньку облакам. - Облака!" Молчат странники вечные, и не
знаешь, чего еще дальше добавить.
В то прохладное сентябрьское утро, снаряженный командировочным
удостоверением, небольшим багажом и ворохом поручений, я отправлялся в
южные края. Просвеченный и намагниченный, первым ступил на самоходный
трап.
- Ваше место во втором салоне, - строго предупредила стюардесса и,
встретив мой добрейший взгляд, с улыбкой добавила: - слева у окна.
"Слева у окна", - повторял я, проходя по пустому салону Туполева сто
пятьдесят четвертого, нагибаясь и заглядывая в иллюминаторы. Оттуда
струился хмурый сентябрьский свет, растворялся в таком же неживом
внутреннем освещении, и от этого салон, пока еще совсем пустой, казался
больничной палатой, а не транспортным средством. Впечатление подкреплялось
каким-то странным аптечным запахом, источник которого вскоре выяснился.
Упитанный крупный мужчина с черной бородой, в абсолютно того же цвета
костюме, уже расположился в моем кресле и, пристегнувшись моим ремнем,
неподвижно смотрел в мой иллюминатор. Перед ним на откидном столике лежала
горка таблеточных упаковок, возглавляемая пивного цвета флаконом,
источавшим, как было ясно, тот самый резкий запах. Я слегка кашлянул и
многозначительно зашелестел билетом. Никакой реакции. Я еще раз повторил
действие с тем же результатом. Тем временем я начал превращаться в
бутылочную пробку, вот-вот готовую вылететь через узкое горло прохода под
напором шипящей массы авиапассажиров. Не смея далее препятствовать
движению, я уселся рядом с черным человеком.
Немного погодя мой попутчик оторвался от окна, скользнул по мне
тревожным взглядом и произнес в пустоту:
- Здесь как в больнице, всегда вспоминаешь о смерти.
Веселенькое начало, подумал я и промолчал.
- Простите, я, кажется, занял ваше место, - искренне сожалел черный
гражданин. - Но я должен сидеть у иллюминатора... - он приумолк на
мгновение и, преодолев какие-то сомнения, добавил: - Иначе я могу
пропустить.
Нет, меня так просто не проймешь. Я развернул вчерашнюю газету и
уперся в однажды прочитанное место. Пропустить он не может. Ладно, бог с
ним, в крайнем случае буду спать.
- Хорошо, что вы - это вы, - не унимался мой сосед. - Я люблю
спокойных людей, с ними легче преодолевать трудности.
Я даже попытался улыбнуться, но получилось не очень искренне, оттого
стало мне еще неуютнее, и я с завистью посмотрел на переднее место, где
крутой коротко стриженый затылок случайно знакомился с обладательницей
точеного профиля. Он уже попросил у соседки ладошку и что-то там
выискивал. Наверное, линию судьбы. Я неслышно вздохнул. Удивительно, сколь
полезны несуществующие вещи. Судьба, провидение, - какая чушь, какое
высокомерие предполагать, будто природа или сам господь Бог только и
заняты тем, как бы поизвилистее предначертать несколько миллиардов
маршрутов с известным концом. Стоп, поехали обратно.
Загудели турбореактивным горлом движки. Защелкали ремнями пассажиры.
Прошла проводница. Заставила убрать соседа склянки. Тот нехотя выполнил
указание и прошептал в самое ухо:
- Маршрут у нас опасный, южный, угнать могут, а самолет того.
- Того чего? - я не выдержал, каюсь.
- Старенький самолетишко, - он с силой надавил на пластмассовую
обшивку и та сухо хрустнула. - Полный износ. Даже не взлетим, наверное.
- Взлетим, - с наигранным энтузиазмом решил я перехватить инициативу,
но гражданин в черном не сдавался.
- А вы заметили, какие глаза у стюардессы?
- Нормальные глаза, - втягивался я понемножку. - Даже очень ничего
глазки.
Какие там глазки, я, честно говоря, не запомнил.
- Ну да, меня не проведешь. Тревожные глаза. Я ей прямо в зрачок
заглядываю, а она даже не моргнет. Не иначе как что-то случилось. Вот уже
сколько стоим, а ни с места. Куда она исчезла? Наверное, переговоры ведут.
В дверях появилась проводница, и я криво ухмыльнулся. Но радость моя
была недолгой. Стюардесса нагнулась и откуда-то снизу вынула спасательный
жилет.
- Уважаемые пассажиры! Часть нашего маршрута пролегает над водной
поверхностью... - справа что-то заскрипело и навалилось тяжелым прессом.
Бородач, упершись рукой в мой локоть, приподнялся, насколько позволял
ремень, и голодным зверем следил за неуклюжими пассами бортпроводницы. Я
видел только улыбающееся девичье лицо с холодными равнодушными глазами.
Когда она перешла к подаче звукового сигнала, что-то там у нее под мышкой
заело. Да бог с ним, с сигналом, подумал я, если что, то и свисток не
поможет. Я вздохнул и попытался выдернуть руку из-под соседа. Но где там -
тот держал меня мертвой хваткой каменного гостя.
- Вот оно, ружье, - трагически произнес гражданин в черном.
Последние слова, произнесенные чуть громче, привлекли внимание
соседки с переднего ряда. Она повернулась, впрочем не вынимая ладошки из
лап ухажера, и спросила, глядя на меня в упор:
- Какое ружье?
- Ружье из первого акта, - пояснил я голосом соседа. Точнее, пояснил
сосед, а я лишь открывал рот, пытаясь оправдаться не за свои слова. Она
