и пировать.
Я приехал молчать и скрываться, провожаемый общественным проклятием ...
"Но вот я утром вновь пишу тебе, радость и любовь моя, без надежды на
то, что это письмо предупредит меня и я не прилечу (какие глаголы пошли,
благодаря авиации) раньше..."
Цена лота 19 000-28 000 долларов.
- Моя болезнь сейчас в полном разгаре. Я страшно ослаб. Отзывы сердца
на любое ничтожное движение
страшно болезненны и мгновенны. Единственно, что доступно сравнительно
без боли, это лежать плашмя на спине. Но поведение окружающих таково, что
они по-видимому верят в моё выздоровление. Я не вижу паники кругом. Но всё
очень больно. Лялечка моя милая, всю жихзнь я доставляю тебе огорчения!..-
Сколько стоят его мучения,
А также информация что схвачен за глотку,
Но глотка ещё цела?-
16 000-23 000 цена лота -
Стартовая цена.
x x x
Я чужбину не выбираю -
она везде не родина вторая,
географии крайний случай,
она самой судьбы умнее...
Так вам сразу и отдала Россия
своих лучших,
их она и сама
убивать умеет.
Так что такое счастье?
Уже здесь в Нью-Йорке мне кто-то сказал что оно в почве.
Её только надо уметь реализовать.
Добрая душа, он даже поделился со мной секретом.
И ещё советом меня одарил:
- Да брось ты поэзию и спустись на землю!
Нет ничего дороже родной земли.
Неважно где она, чья она и сколько стоит.
Она твоя, ты же на ней рождён.
Ты не представляешь какое это счастье торговать родимой,
даже если ты только-только приехал сюда...
И заплакал - так искренен был.
Я, конечно, догадывался что на земле есть счастье,
Но не совсем был точен - оно в земле.
* ЛЕВ ХАЛИФ. УЛЫБКА *
x x x
- Из чего твой панцирь, черепаха?-
Я спросил и получил ответ:
- Он из пережитого мной страха
И брони надёжней в мире нет.
x x x
Мы в любви отнюдь не робкие,
Сколько её под шестым ребром!
В нас такую любовь воспитали к родине,
Что женщинам только остатки скребём.
x x x
Во множестве стран,
Как бы это не было трудным,
Трусам
Платят за страх
И чего ещё надо трусам
x x x
Провидцы, мудрые мученики -
Дымы бород...
А вот историку лучше,
Он пророк наоборот.
x x x
Слава ищущим и нашедшим,
Будь то Пигмалион,
Творящий галатей
Или придумавший себе ж на шею
Гильотину Гильотен.
x x x
Мой стих - бездомная строка.
Узнаю - моя рука.
Гуляет по свету - не оглянётся,
Он знает - написать ещё могу.
Никому краснеть не придётся,
Кто усыновит мою строку.
x x x
Человек понятен без анатомий -
Смерть поднимается вверх
По течению крови.
x x x
Даже к мёртвой не пустили,
Побоялись ублажить.
Не мать-Россия - мать в России
Одинёшенька лежит.
x x x
Пляж. Лежбище. Туши.
Тело душит.
x x x
Как известно лес изводят на бумагу.
Бумагу - на писателей,
Их тоже лес.
Благо этих хоть не вырубают,
Хотя отдельные случаи есть.
x x x
Некрасивый , как Эзоп,
Как любые роды,
Искажён молчаньем рот -
Слово ищет брода.
Он всегда подводит рот -
Главный слова выдох,
Когда слово ищет брод,
Когда ищет выход..
Немоте припас гримас
Жест глухонемого.
Проворачивание громад -
Ищет брода слово.
Будет, будет красота
В свой черёд красива,
Как после Страшного Суда
Первородной сила.
Птице помогает зоб,
Но едва ль красивый,
Бьёт волнения озноб-
Главный здесь краситель.
Ещё несхожий с лёгкой дрожью,
Когда виден результат,
Так возвышающий над ложью,
Что пугается художник,
Как облаков аэростат.
Но он уймёт барабаны дрожи
В обескровленных руках,
Непривычный,
Непохожий
И растерянный слегка.
Муки творчества,
Ну какие же это муки,
Когда
Слово, а вернее,
Его Высочество,
Наконец-то,
Выпадает в руки.
x x x
Космонавт,
Как ангел падший,
А может и не космонавт,
А может быть и не ангел даже,
Ангел всё же не в штанах,
И, конечно же, не в шляпе,
Замаскированной под картуз,
То ли дворник,
То ли яппи,
То ли двойка,
То ли туз,
Но явно кто-то приземлился,
(слава Богу, не фугас)
Посидел и снова взвился
И тут же из виду погас.
x x x
В жаркой Кесарии,
Потеет над словом писец.
Пера касание
Шкуры
Или сердец.
На то и апостол
Чтоб от себя добавить,
Не всегда укладываясь в строку.
История, похожая на байку,
Посапывает на боку.
Жена,
Покрытая шерстью...
Библия - бортжурнал
Космических пришельцев,
Ещё не переписанный по-домашнему,
На земле, вечно чем-то дымящейся.
Мужество,
Ладно в латы закованное.
Куда натужнее мучиться,
Заземлённым,
Как в землю закопанным.
С высочайших высот приниженным,
Становясь земным на кресте ...
Но пока кто-то молвит: "Вижу"
Пустыня, саванна степь...
Пригодная для гольфа,
Что с размахом игра,
И лысая вдруг Голгофа -
Ещё не проклятая гора.
Звёзды над шерстью...
Библия - бортжурнал
Космических пришельцев.
Упадать на Землю страшно,
Она кажется ещё мертвее...
Так начинались страсти
По космическому Матфею.
x x x
Нет у слова столиц,
Ничего нет у слова.
Ни Ватерлоо,
Ни Аустерлиц,
Одна условность.
И ещё цензура - костолом и сволочь,
Она всегда на пути твоём
Ты имеешь власть над словом,
Её же власть над словарём.
x x x
Живой гербарий над цветами,
Распятьем птицы крестят высь
И воздух - свежести цитата,
Небрежно брошенная вниз.
Он там вверху, а здесь пожиже
И цвета жухлого травы,
Задымленный, своё поживший,
И что-то ждущий за труды.
x x x
Уходим с криком или без,
Разворошив тоску, как угли.
Чем тише смерть,
Тем громче лес,
Как будто сирота он круглый,
Взывает к небу,
Сучья заломив...
Ни на грош не верю в этот миф.
Театр скорби,
Где на сцене гроб
И лент муаровых чернеет финиш,
Куда бежим мы запыхаться чтоб,
Где тысячи цветов когда остынешь,
Он сталкивает в землю их поток
И плачет рот, на мой похожий ,
И это посильнее скорби тысяч толп.
В трагической застывшей позе.
Уходим с криком или без,
Человек не умирает весь.
x x x
Дух носился над водою божий,
Как заблудившийся матрос,
Похоже,
То был не дух, а альбатрос.
А может быть беззвучная покамест,
Ещё не оперённая стократ,
Белеющая, будто лоб над камнем,
Над бездной мечется строка,
Над вспененною бездной океана,
То приближаясь, то отпрянув,
Пока не попадёт на на остриё пера...
Пора, родимая, пора.
"МЕРТВЕЦ ИДЕТ"
А вот и сам виновник торжества,
С присущей данному моменту грустью,
Которой на его лице не густо,
Поскольку очень бледное лицо.
Мертвец идёт.
Нет выхода, а только вход.
На что уходит жизнь - последние минуты,
Пластинки на руках его чуть гнуты,
Ремни победно стянуты,
От старости скрипят,
Спелёнут он от головы до пят,
Одно лицо свободно от завязки,
Но и оно как стянуто ремнём,
Замёрзшее от ожиданья смерти?
Сейчас он самый белый человек
На белом свете,
Истинно виновник торжества,
Сейчас восторжествует справедливость,
В конце которой будет он казнён.
Рожки двух электродов - чем не жертвенный козёл,
При полной ясности ума и добром здравии,
Под медной шапочкой (её заботливо поправили,
явно веря что она ему идёт)...
Душа одела шлем - готовится в полёт.
x x x
Куда с энтузиазмом прёт народ.
И ты не увлечён, а увлекаем,
Куда бежит страны нарост?-
На зрелище, он ждёт его веками.
Он в Бога верит,губошлёп,
В судьбу свою,что не спешит с подарком,
Молись, молись, глядишь и Бог пошлёт,
Куда-нибудь подальше.
x x x
Медь или бронза, гипс или гранит,
Любой материал твою осанку сохранит
Охватывая, как питон.
И тем не менее легко накинут, как пальто,
Не жмет подмышки, сшитый впору,
А как расскованную сохраняет позу!
Поэт придворный,
А памятник себе воздвиг нерукотворный.
Другое дело свинец или олово
Для желудка голого -
Ваянье памятника изнутри,
Излюбленный и древний способ
На который ныне смотрят косо.
Смертник Слова принял натощак,
Но что мы знаем о таких вещах?
x x x
В одежде старой входит Ной,
Непрезентабельный и допотопный.
Когда потоп всему виной.
Не до того,чтоб нравиться потомкам.
x x x
Его зовут жертвенным,
Олимпийским,
Божественным,
Бывает он ещё и священным,
Но спроси под ним привычно разлёгшуюся чашу -
Что она знает о нём?
Факел, неспешно сгорающий,
Тоже ничего о нём не расскажет.
Полюбопытствуй у дважды остывшего,
Этот точно знает что такое огонь,
Никогда не оставляющий улики,
Полюбопытсвуй до того как будет развеяна
Его дотла сгоревшая улыбка.
x x x
Зачем искать сравненья, мучиться?
Не Кремль, глядящийся с рублей?
Места, засиженные Мухиной -
Эмблема родины моей.
И надо всем шлагбаум с трауром полос,
И ещё исхлёстанная белизна берёз.
x x x
Дельфос - брат,
Не местный грек,
Непорочный,
Будто Абель,
Или нет, скорей, как ангел,
Кому не ведом смертный грех,
Ангел с крыльями в гараже,
Если не на аэродроме,
Где его персональный джет,
Тоже мал и очень скромен,
Он из всех подручных средств
Выбирает только крылья,
Оставляющие в небе след,
Схожий чуть с молочной пылью.
И летит, как Арион -
Кифаред - певец настырный,
И садится в наш район
В своей тунике застиранной.
Кстати, он совсем не грек
И прилетает на игле.
x x x
Ты как религия, живопись,
Кто бог, а кто без лица.
Или до конца уж выразись
Или выродись
До конца.
Рай.
Центральный парк,
Только без влюблённых пар.
Сверху грозди.
Снизу грузди
И старухи с молодою грудью,
Очень качественной пока,
Облокачиваются на облака.
Возлежат себе Далилы,
Что ни пазуха, то клад.
Силиконовой долины
Где-то рядом здесь домкрат.
x x x
А вот и бык, что волок Европу,
Она была покорна, как раба.
При таких-то шарах,
Что увидел мельком я сбоку,-
И такие рога!
x x x
Наган.
Главное чтоб не попал песок.
Его барабан
На шесть персон.
x x x
По своим делам летела пуля.
Спасибо что не встретился я ей,
Как с неба подмигнули,
Как смилостивились: "Старей!"
СМЕРТЬ В ВЕНЕЦИИ
В Венеции похороны веселеее -
Плывёшь в гондоле на вечное поселение.
И гондольер здесь поющий Харон,
И красота обступает со всех сторон.
Не то что в Греции вверх по Стиксу,
Где капля света - одна лишь Харона фикса.
А вода черна, как резина
Оболакивает неспеша...
- Ну и скоро ль Элизиум?-
Не выдерживает душа.
- Вода здесь устроена так,- отвечает Харон,-
Что надо грести несколько вечностей кряду,
Здесь всюду Лета - река похорон,
Насколько хватает взгляда.
Она ещё над ним не колдовала,
Почти не отличима в массе...
Смерть в Венеции, с её карнавалами,
Непременно должна быть в маске.
x x x
Как бы ни был день хорош
Но уходит прочь.
Чернотой твоих волос
Наступает ночь.
Темноты последней прядь,
Тающей, как воск.
И приходит день опять
В золоте волос.
Явно ты секрет таишь.
- Здесь секрета нет,
Просто волосы мои
Очень любят свет.
Юмор
Вообще-то юмор -
Оружие безопасное и сугубо цивильное,
Но отец Бомарше умер,
Когда сын читал ему что-то севильское,
А ведь это было не самое в литературе убийственное,
Если бы это было самое убийственное,
К тому же уже написанное,
И не обязательно Бомарше,
Папа бы не родился вообще.
И всё равно осторожно с этим топором,
Пьер-Огюстен-Карон.
Кожа
Очень терпкий у русалки
Привкус моря на губах.,
Вот только рыбные чешуйки
Остаются на руках.
У лягушек, пусть царевен,
С кожей тоже нелады.
Цвет её, как куст сирени,
Чуть завядший без воды.
И пупыристый, и странный,
И не гладкий, как атлас,
Кожи слой у Несмеяны,.
Прямо скажем - не потряс.
У мегер, у страхолюдин,
У кикимор - всех подряд.
Кожа тоже, гусь на блюде,-
Ни в какой не лезет ряд.
- Здесь нельзя быть демократом,-
Кто-то сверху говорит,
Очень внятно, будто рядом
Микрофон его стоит.
И добавил, мудр и древен,
Дегустатор разных кож,-
- Не бывает у царевен,
Чтоб от кожи била дрожь.
Это чаще у простушек
И с косою Василис,
Ну и прочих там пастушек,
Тех, с которыми шалишь.
Это в юности, как в сказке,
Сходят Золушки с карет,
Чтоб потом обрюзгшей Саскией
Не слезать с твоих колен.
x x x
Великий Зверь, что основал "Телемский орден"
Считал, что каждый человек - звезда
(три шестерки явно тут подсуетились,
