момент, когда похвастался, что живешь так, как не смеет жить никто. То...
- Заткнись! - крикнул Кэрмоди, но тут же взял себя в руки, улыбнулся
и сказал:
- А ты шутник, приятель. Но я прошел через многие ужасы этой Ночи,
которые многих сделали сумасшедшими.
Он направлял ствол оружия на Иесса.
- Ты от меня не скроешься. Но зато ты можешь поздравить себя с тем,
что получишь то, что имеют немногие. Правда, они, бедняги, позабыли
похвастаться своими приобретениями, а теперь и вовсе не смогут, их нет в
живых.
Он ткнул пистолетом в свечу в руке Иесса:
- Зачем ты это ешь? Церковные крысы жрут свечи от бедности. Неужели
ты так же беден?
- Ты мне не поверишь, но тебе вряд ли приходилось есть такие дорогие
свечи, - ответил Иесс. - Это самая дорогая свеча в мире. Она сделана из
плоти моего предшественника, смешанной с воском божественных пчел. Эти
пчелы освящены моей матерью. Их всего двадцать одна. Это самые прекрасные
пчелы на планете, а может, и во всей Вселенной. За ними ухаживают жрицы
храма на острове Ванбербо. Каждые семь лет накануне Ночи изготавливается
свеча из праха Иесса, умершего 763 года назад, с добавками священного
воска. Она вставляется в этот канделябр и зажигается. А я сижу и жду, пока
миллионы Спящих ворочаются, стонут в наркотическом сне, а рожденные ими
кошмары бродят по улицам и убивают. Когда свеча слегка обгорает и
оплавляется, я нюхаю дым и затем, в соответствии с древним ритуалом,
съедаю ее. Таким образом я вкушаю божественное, соединяюсь с Богом,
возрождаю его начала в себе. Когда-нибудь, возможно, этой ночью, я умру.
Мою плоть и кости растворят, смешают с воском и сделают свечу. И я сгорю,
как жертва моей матери. Дым свечи выйдет из храма и распространится в
ночи. Я буду не только сожжен, но и съеден богом, который придет после
меня. Но только если это будет Иесс. Алгули не ест Иесса, и наоборот. Зло
жаждет зла, а добро - добра.
Кэрмоди усмехнулся:
- Неужели ты веришь во все это?
- Я это знаю.
- Примитивная религия. И ты, цивилизованное существо, вкручиваешь
мозги своим поклонникам, тупым, ограниченным идиотам?
- Ты не прав. Если бы я был на Земле, то твои обвинения были бы
справедливы. Но ты прошел через Ночь - дурное предзнаменование для меня -
и должен знать, что здесь возможно все.
- Я уверен только в одном, что все происходящее здесь можно объяснить
физическими законами, пока нам еще не известными. Но это меня уже не
касается. Я скажу тебе одно: готовься к смерти...
Иесс улыбнулся.
- Каждого ждет смерть.
- Я имею в виду, что ты умрешь сейчас! - рявкнул Кэрмоди.
- Я живу уже 763 года. Я устал, а уставший бог не нужен людям. Да и
Матери не нужен уставший сын. Я умру, умру этой ночью, вне зависимости от
того, кто победит - добро или зло. Я готов. Если ты не оружие моей смерти,
то будет другое.
Кэрмоди закричал:
- Я ничье оружие! Я делаю то, что хочу, привожу в действие только
свои планы! Только свои!
Иесс снова рассмеялся:
- Слышу, слышу. Не так уж ты силен, коли приводишь себя в бешенство,
чтобы убить.
В ответ Кэрмоди нажал спусковой крючок. Пули ударили в тело Бога.
Кровь брызнула фонтаном, плоть разлетелась во все стороны, голова
раскололась на части. Руки взметнулись вверх в последнем бессильном жесте,
а затем упали, ноги дергались в конвульсиях... Затем кресло вместе с его
владельцем рухнуло на пол.
Кэрмоди стрелял до тех пор, пока обойма не опустела. Он подсветил
фонариком и перезарядил оружие.
Сердце его бешено стучало, руки подрагивали.
Это был пик его карьеры, его шедевр. Ему приятно было думать о себе
как о художнике, великом художнике преступления. Может быть, величайшем.
Теперь уже никто не будет сомневаться в его славе, никто не смеет обойти
его. Кому еще так повезет? Убить бога!
Но через мгновение ему стало грустно. Что делать теперь, когда он
достиг вершины? Он стал размышлять. В громадной Вселенной явно есть
что-либо потрудней, и оно ждет его. Нужно выбраться из этой каши и искать
новое дело, более сложное, опасное и... почетное.
До полного успеха пока было далеко, надо было еще выбраться отсюда.
Истинный шедевр только тогда шедевр, когда он проработан и завершен до
мелочей. Нельзя допускать, чтобы его схватили.
Кэрмоди достал плоский контейнер, вскрыл его и полил тело Иесса
бесцветной жидкостью. Отошел подальше и поджег одежду бога. Тело
вспыхнуло, дым и запах горелого мяса растекся по залу.
Кэрмоди рассмеялся. Туземцы теперь никогда не смогут сделать свечу из
своего божества. Теперь он будет окисляться до тех пор, пока не обратится
в пепел, современная химия - вещь надежная.
Но осталась еще полусъеденная свеча, которую Иесс выронил, когда
первые пули настигли его.
Джон поднял ее. Сначала у него появилось желание бросить свечу в
огонь, но подумав, Кэрмоди ухмыльнулся и откусил кончик. Свеча имела
горьковатый привкус, но была вполне съедобной. Он улыбнулся при мысли о
том, что съедение этой свечи - тоже уникальное событие. Убийство богов в
этих стенах - дело обычное, но вот свечу, кроме сыновей Бунт, еще никто не
ел. Божественное, однако, занятие.
Но даже поедая столь необычную пищу, Джон не забывал о поисках
выхода. В нише за основанием статуи богини он увидел узкий проход. Если он
пролезет в него, то наверняка найти выход из замка у него будет шансов
побольше.
Но подойдя к проходу, он понял, что теперь придется платить за
невоздержанность в еде. Живот у него явно великоват для такой щелочки.
Джон попытался протиснуться боком, но ощутил себя пробкой в узком горлышке
бутылки. Он дергался, думая, как же сюда пролезают другие. Затем до него
дошло, что и худой здесь может застрять. А значит, это вовсе и не дверь.
Зачем же эта щель? Ловушка!
Он с трудом вырвал свое тело из объятий холодного камня и отскочил в
сторону. Щель сразу же стала уже. Он не верил своим глазам - она
стремительно смыкалась. Значит, точно ловушка. Как же выбраться отсюда?
Где-то позади раздались голоса. Женские и мужские. Он резко обернулся
и увидел, что дверь, через которую он вошел, теперь распахнута. Через нее
входили люди. Первые из вошедших с ужасом смотрели на охваченное пламенем
тело своего бога.
Кэрмоди издал дикий вопль и бросился к двери сквозь дым. Его пытались
остановить, но он открыл стрельбу. Кэриены бросились врассыпную. Кэрмоди
бежал за ними. Кашель разрывал его грудь, глаза жгло, из них в два ручья
текли слезы. Но он бежал, пока наконец не вырвался на улицу; здесь стало
легче: легкие очистились от дыма. Только теперь он перешел на обычный шаг.
Через четверть мили он остановился. Что-то преграждало ему путь. Это
что-то оказалось статуей местного политического лидера Бэна Дрэмона.
Чем-то он там прославился, но чем? Кэрмоди точно не помнил. Так вот, его
сбросили с пьедестала, но там, где теперь должно было быть пусто, стоял
Бэн Дрэмон. Другой.
Джон ухватился за край пьедестала и одним легким движением взобрался
на него. И оказался один на один со статуей. Нет, не со статуей. С
человеком. Кэриеном. Он стоял в том же положении, что и низвергнутый Бэн
Дрэмон. Правая рука поднята в приветствии, в левой - жезл, рот открыт в
немом крике.
Кэрмоди коснулся кожи лица, более темной, чем у аборигенов, но
светлее, чем бронза статуй.
Она была твердой, гладкой и холодной. Если это и не металл, то нечто
весьма похожее. Насколько можно было разглядеть, глаза потеряли свою
окраску. Джон нажал на одно из глазных яблок пальцем, но оно уже было
твердым, как камень. Однако когда он сунул палец левой руки в открытый рот
лжестатуи, то ощутил, что язык еще мягкий.
Поразительно! Как же человек может превратить свою протоплазму с
мизерным содержанием меди и других металлов в твердый сплав? Вероятно, это
опять воздействие звезды, Кэрмоди сразу же вспомнил мужа миссис Кри.
Да, поистине человек может быть богом. Нет, богом - это слишком
громко, титаном. Но титаном, не умеющим распорядиться своей мощью. Ну
почему человек может иметь это могущество только Ночью? Ведь его хватило
бы, чтобы покорить всю Вселенную! Не было бы ничего невозможного! Человек
мог бы передвигаться с планеты на планету, с Авеню замка Бунт на Радости
Данте до Бродвея на Манхеттене на планете Земля, отстоящей на 1500000
световых лет. Человек мог стать кем угодно, сделать что угодно, играть
звездами в пространстве, как ребенок играет мячом. Время, пространство и
материя перестали бы быть стенами, они стали бы дверьми, через которые
можно пройти куда угодно. Человек мог стать кем угодно: деревом, как муж
мамаши Кри, статуей, причем не прибегая к сложной технологии, не зная
химии и биологии.
Во всем этом был один недостаток. После всех этих метаморфоз, человек
не мог совершить другого чуда: воскресить себя. Ибо превращаясь - умирал.
Эта статуя должна была умереть, как должен умереть Скелдер,
превратившийся в придаток своей прихоти. Он умрет, как умрет Раллукс,
горящий в воображаемом пламени иллюзорного ада. Они все умрут, все. А как
насчет тебя, Джонни-бой, - подумал он. - Ты хочешь только Мэри? Какой вред
от нее? Все остальные обрекают себя на страдания и гибель. Но какие
страдания в том, что ты дашь жизнь Мэри? Неужели ты исключение?
- Я, Джон Кэрмоди, - прошептал он. - Я всегда был, есть и буду
исключением...
Откуда-то сзади и снизу до него донеслось рычание. Затем крики людей.
Снова рычание, чьи-то предсмертные вопли. И опять рев. И затем странный
звук, будто лопнул мешок. Кэрмоди почувствовал, что ноги его стали мокрыми
до колен. Он посмотрел вокруг и увидел, что луна зашла за горизонт и
подымается солнце. Неужели минула ночь, а он так и стоял здесь в пурпурном
тумане? Стоял и грезил?
Он моргнул и покачал головой: он опять поддался чужому влиянию. Его
опять захватили бронзовые мысли человека-статуи, и для него время потекло
столь же медленно и сонно, как для этого бронзового истукана.
Наконец, он пришел в себя. Попытался двинуться, но понял, что
прикован к этому монументу. И не только мысленно. Палец, который он сунул
в рот статуи, теперь был крепко зажат бронзовыми зубами. Кэрмоди попытался
вырвать его, но тщетно. Пальцу совсем не было больно, он онемел, а может,
уже стал бронзовым?
Вероятно, человек-статуя еще не полностью перешел в бронзу и,
почувствовав палец во рту, он стал закрывать рот автоматически, а может -
по злому умыслу. Он закрывал его медленно, всю ночь, а когда взошло
солнце, процесс метаморфозы полностью завершился, и рот теперь уже никогда
не откроется, так как душа покинула бронзовое тело.
Он быстро осмотрелся. Его тревожило не только то, что он не может
освободиться от этой западни, но и то, что сейчас он у всех на виду. И что
еще хуже - он выронил пистолет. Оружие лежало у самых его ног, но как он
не извивался, он не мог дотянуться до него.
Он выпрямился и посмотрел на улицу. Никого.
Затем взглянул вниз, вспомнив, что ночью ноги его почему-то стали
мокрыми. Засохшая кровь струпьями висела у него на ногах.
Думая о фонтане крови на кухне, он пробормотал:
- О нет, только не это! Но после внимательного осмотра понял, что
Мэри здесь ни причем. Кровь принадлежала чудовищу, лежавшему у подножия
пьедестала. Мертвые глаза смотрели в пурпурное небо. Чудовище было вдвое
выше среднего кэриена, а все тело покрыто густой голубоватой шерстью. Ноги
его стали огромными, ведь им приходилось выдерживать тяжесть большого
