заставлять ненавидеть людей, виновных лишь в том, что поверили откровенной
лжи! Мне плевать, - закончил Дермод, безуспешно попытавшись умерить пал, -
как вы лечите раненых, но мои приказы для вас обязательны. Мы находимся на
военной базе, поэтому возле вражеских раненых, которые в сознании, должна
быть выставлена охрана, чтобы не произошло случаев саботажа. Все ясно,
доктор?
- Так точно, сэр, - пробормотал Конвей.
Несколько минут спустя они вдвоем с О'Марой покинули Приемный покой.
Конвей чувствовал себя не в своей тарелке. Он размышлял о том, что
ошибался в Дермоде и должен, вероятно, извиниться перед ним за свои дурные
мысли.
- Мне нравится, когда такие, как он, выпускают пар, - неожиданно
проговорил О'Мара. - Это весьма полезно с психологической точки зрения,
учитывая нагрузку, которую он несет. Я рад, что вы сумели вывести его из
себя.
- А я? - спросил Конвей.
- Вы, доктор, начисто лишены какой бы то ни было уравновешенности, -
отозвался О'Мара сердито. - На своей новой должности вам бы следовало
подавать пример терпимости, а вы быстро превращаетесь в раздражительного
чинушу. Осторожнее, доктор.
Конвей искал у майора сочувствия по поводу полученной от Дермода
взбучки, хоть какого-то участия, а никак не дополнительной порции
замечаний. Поэтому выпад О'Мары настолько его разозлил, что, когда тот
скрылся за дверью своего кабинета, Конвей все еще не мог найти слов от
возмущения.
24
На следующий день возможности извиниться перед командующим флотом
Конвею не представилось, ибо началась атака и им обоим стало не до
вежливых бесед. Да, подумал Конвей с горечью, от того, что войну назвали
бунтом, количество потерь нисколько не уменьшилось. Раненые поступали в
огромных количествах, поскольку сражение развернулось всерьез. Имперские
корабли вели шквальный огонь и мало-помалу окружали госпиталь плотным
кольцом. Оставшиеся в распоряжении Дермода звездолеты - "Веспасиан",
тралтанский линкор и легкие крейсеры с катерами - расположились рядом с
госпиталем и застопорили ход. Маневрировать они не могли, потому что
сократили бы тогда секторы обстрела госпитальных излучателей. Поэтому они,
так сказать, встали на якоря и начали стрелять из своих орудий. Однако
враги, судя по всему, стремились именно к такому повороту событий. Их
корабли с быстротой, возможной лишь при заранее подготовленном маневре,
незамедлительно перестроились и сосредоточили огонь на одном участке
наружной обшивки госпиталя.
Ракеты вонзались в обшивку, пробивали заслоны из обломков, проникали
во внутренние помещения. Виброустановки раскалывали корпуса притулившихся
у шлюзов подбитых звездолетов и освобождали новые цели для ракет.
Сопротивление флота мониторов было недолгим. Массированная атака
превратила их корабли в груды металлолома. Уцелевшие бросились врассыпную,
оставив госпиталь без прикрытия, и тут выяснилось, что задумал противник.
Из-за строя боевых звездолетов вынырнули транспортеры.
Им навстречу устремился "Веспасиан". Он ринулся наперерез первому
транспорту, который только-только показался над госпитальной обшивкой.
Относительно того, что случилось потом, ходили разные мнения. Кто
утверждал, что произошел сбой в компьютере, кто - что в крейсер попал
реактивный снаряд или что корабль сам напоролся на отклоненную лучом
захвата ракету. Но никто не посмел обвинить капитана Вильямсона в том, что
он сознательно пошел на таран, ибо Вильямсон отнюдь не отличался излишней
горячностью и должен был понимать, что при сложившихся обстоятельствах
такой шаг равносилен самоубийству. "Веспасиан" врезался в транспорт
поблизости от кормы. На мгновение показалось, что крейсер пройдет
насквозь, но вот его движение замедлилось и он замер. Над звездолетами
поднялось белое облачко воздуха, и они, словно приклеенные друг к другу,
начали вращаться вокруг общей оси.
На какой-то миг все будто оторопели, а затем корабли мониторов, все
как один, перенесли огонь на второй транспорт. Через несколько минут в его
корпусе появились три отверстия. Он дал обратный код. Третий транспорт уже
спрятался за боевыми звездолетами, которые тоже отступили, но ненамного. В
общем, о победе не могло быть и речи. Просто командующий имперскими силами
чуть-чуть поспешил, чуть-чуть недооценил резервы госпиталя.
Лучи захвата подтянули к шлюзу "Веспасиан" заодно с протараненным им
транспортом. На крейсер были отправлены спасатели, и вскоре раненых в
госпитале стало прибавляться. К тому же при обстреле многие пациенты были
ранены во второй или третий раз...
Доктор Приликла сопровождал спасателей. ГЛНО были самыми хрупкими из
известных ксенологам Федерации существ, и трусость считалась необходимым
условием их выживания. Однако Приликла смело рыскал по обломкам
"Веспасиана" в поисках тех, кто остался жив. Если даже они были без
сознания, от них исходило эмоциональное излучение, которое тут же
улавливал маленький ГЛНО. Без него немало раненых истекло бы кровью или
погибло бы от удушья в разорванных скафандрах. Но эта работа была для него
как эмпата поистине адской...
Майор О'Мара был вездесущ. Если бы невесомость неожиданно исчезла,
главный психолог, наверное, едва волочил бы ноги, а так о его утомлении
можно было судить лишь по тому, что он частенько не замечал, куда
направляется. Но в голосе его, когда он разговаривал с землянами,
усталости не проскальзывало. С инопланетянами он беседовать не мог, однако
им достаточно было одного его присутствия, чтобы воспрянуть духом. Они
помнили те времена, когда трансляторы были в порядке и О'Мара гонял их
через приборы и в хвост и в гриву.
Инопланетные медики - неуклюжие тралтаны-ФГЛИ, крабоподобные
мелфиане-ЭЛНТ и все остальные - то наставляли медсестер-землянок, то
помогали врачам. Они были изнурены до последней степени и, как правило, не
понимали, что им говорят, но сумели спасти, тем не менее, множество
жизней. А всякий раз, когда в госпиталь попадала ракета, им становилось
немногим страшнее прежнего...
Доктор Конвей не выходил из главной столовой. Поскольку коридоры,
которые вели на другие уровни, были или уничтожены, или забиты ранеными,
единственному на весь госпиталь старшему врачу приказано было находиться в
сравнительно безопасном месте. Без работы он не сидел: в столовую время от
времени доставляли тяжелораненых, в основном инопланетян. В определенном
отношении Конвею досталась самая большая палата и самые сложные пациенты.
Поскольку готовить пищу было некогда, все обходились сухим пайком, поэтому
столовую переоборудовали, расставили в ней койки и операционные столы,
прикрепив их к полу, стенам и потолку. Пациенты, будучи космонавтами, не
испытывали неприятных ощущений из-за невесомости или из-за того, что над
их головами - еще один ряд коек. Это было даже удобно для тех, кто мог
переговариваться.
Конвей устал настолько, что больше не чувствовал усталости. Взрывы
ракет его не пугали, он успел привыкнуть к почти непрерывному скрежету
раздираемого на куски металла. Он знал, разумеется, что рано или поздно
бомбардировка достигнет своей цели и космический вакуум проникнет в каждый
закуток госпиталя, однако мозг ею отказывался делать из этого какие-либо
выводы. Когда прибывали новые раненые, Конвей осматривал их, действуя
машинально, только за счет выработанных практикой рефлексов. Он мало о чем
размышлял или вспоминал, а когда вспоминал, то без привязки к конкретному
времени. Последняя операция, ради которой ему пришлось принять четыре
мнемограммы, была желанным отвлечением от монотонности остальных процедур.
Но он не помнил, провел ли он ее три дня или три недели назад, и что было
раньше - операция или таран "Веспасиана". Впрочем, "Веспасиан" и все, что
с ним связано, приходило Конвею на память довольно часто. Среди уцелевших
при катастрофе был и майор Стиллмен. Конвей вырезал его из скафандра и
выяснил, что у майора сломаны два ребра и плечевая кость и что он
подвергся декомпрессии, в результате чего временно ослеп. С тех самых пор,
как его принесли в палату, он расспрашивал о капитане Вильямсоне. А
капитан хотел знать, что сталось с его людьми. Упакованный с головы до ног
в гипс, он был в полном сознании и сразу же узнал Конвея. Но тот не мог
ему помочь, ибо знал по именам далеко не всех членов экипажа, служивших на
крейсере.
- Стиллмен лежит через три кровати справа от вас, - сказал Конвей, -
а другие раскиданы по всей палате.
Вильямсон поглядел на тех, кто висел в койках прямо над ним.
- Некоторые мне не знакомы, - проговорил он.
Конвей посмотрел на лиловый синяк под правым глазом капитана - при
ударе Вильямсон с размаху стукнулся головой о внутреннюю поверхность
шлема, - растянул губы в улыбке и буркнул:
- Некоторые из них могут сказать то же самое о вас.
Еще Конвей помнил второго ТРЛХ.
Его привезли на каталке, атмосферный блок которой уже заполняла та
ядовитая смесь, которую пациент и его сородичи именовали воздухом.
Полученная ТРЛХ рана - перелом панциря и, как следствие, разрыв
кровеносных сосудов - была видна сквозь прозрачный скафандр совершенно
отчетливо. Времени на то, чтобы принимать необходимые мнемограммы, у
Конвея не было, поскольку пациент на глазах истекал кровью. Конвей дал
знак закрепить каталку в напольных фиксаторах и всунул руки в специальные
перчатки. С коек под потолком за каждым его движением внимательно следило
множество глаз. Конвей приложил руки в перчатках к прозрачному и
податливому материалу, из которого была изготовлена каталочная палатка.
Тот словно прилип к перчаткам, и Конвей осторожно надавил на стенку
палатки, которая отделяла друг от друга две одинаково ядовитые атмосферы,
и с помощью находившихся внутри инструментов снял с пациента скафандр. При
операциях в подобных палатках свобода действий, как удалось установить
Конвею, когда он оперировал двоих ПВСЖ и ХЦХЛ, ограничивалась лишь
наличием внутри необходимых инструментов и слабым, но ощутимым
сопротивлением материала.
Он удалял осколки панциря, когда пол под его ногами подпрыгнул -
где-то поблизости взорвалась очередная ракета. Несколько секунд спустя
завыла сирена, что означало: в палате падает давление. Мэрчисон и
врач-келгианин, единственные помощники Конвея, бросились проверять
герметичность палаток тех пациентов, которые не в состоянии были проделать
это самостоятельно. Падение давления было незначительным, но для ТРЛХ,
который лежал на импровизированном операционном столе, оно могло оказаться
смертельным, а потому Конвей заторопился. Но пока он старался извлечь
кусочки костей и зашивал разорванные сосуды, палатка начала раздуваться.
Ему стало трудно держать инструменты и практически невозможно направлять
их в нужное место и под нужным углом, ибо упругий материал отталкивал его
руки. Разница в давлении внутри и снаружи палатки составляла всего
какие-то несколько футов на квадратный дюйм, человеческие уши ее едва
ощущали, однако материал продолжал набухать. Конвей вынужден был
отступаться. Примерно через полчаса давление восстановилось, и он снова
приблизился к каталке, но было уже поздно.
В глазах у него словно помутилось, и внезапно он сообразил, что
плачет. Странно, подумалось ему, слезы ведь не относятся к числу
приобретенных практикой рефлексов, иначе все врачи рыдали бы над больными.
Скорее, причина их в злости на то, что погиб пациент, который по всем
