величайшим удивлением, - наверное, подумал, что я выпил слишком много
шампанского...
- Вполне возможно.
- Затем он спросил, не пишу ли я в газетах. Я ответил, что даже не
читаю их. Он, видимо, был сильно разочарован и сообщил мне, что все
театральные критики в заговоре против него и все они продажны.
- Пожалуй, в этом он совершенно прав. Впрочем, судя по их виду,
большинство критиков продаются за недорогую цену.
- Ну, и он, повидимому, находит, что ему они не по карману, - сказал
Дориан со смехом.Пока мы так беседовали, в театре стали уже гасить огни, и
мне пора было уходить. Еврей настойчиво предлагал мне еще какие-то сигары,
усиленно их расхваливая, но я и от них отказался. В следующий вечер я,
конечно, опять пришел в театр. Увидев меня, еврей отвесил низкий поклон и
объявил, что я щедрый покровитель искусства. Пренеприятный субъект, -
однако, надо вам сказать, он страстный поклонник Шекспира. Он с гордостью
сказал мне, что пять раз прогорал только изза своей любви к "барду" (так он
упорно величает Шекспира) . Он, кажется, считает это своей великой заслугой.
- Это и в самом деле заслуга, дорогой мой, великая заслуга!
Большинство людей становятся банкротами изза чрезмерного пристрастия не к
Шекспиру, а к прозе жизни. И разориться изза любви к поэзии - это честь...
Ну, так когда же вы впервые заговорили с мисс Сибилой Вэйн?
- В третий вечер. Она тогда играла Розалинду. Я наконец сдался и пошел
к ней за кулисы. До того я бросил ей цветы, и она на меня взглянула... По
крайней мере, так мне показалось... А старый еврей все приставал ко мне -
он, видимо, решил во что бы то ни стало свести меня к Сибиле. И я пошел...
Не правда ли, это странно, что мне так не хотелось с ней знакомиться?
- Нет, ничуть не странно.
- А почему же, Гарри? - Объясню как-нибудь потом. Сейчас я хочу
дослушать ваш рассказ об этой девушке.
- О Сибиле? Она так застенчива и мила. В ней много детского. Когда я
стал восторгаться ее игрой, она с очаровательным изумлением широко открыла
глаза - она совершенно не сознает, какой у нее талант! Оба мы в тот вечер
были, кажется, порядком смущены. Еврей торчал в дверях пыльного фойе и,
ухмыляясь, красноречиво разглагольствовал, а мы стояли и молча смотрели друг
на друга, как дети! Старик упорно величал меня "милордом", и я поторопился
уверить Сибилу, что я вовсе не лорд. Она сказала простодушно: "Вы скорее
похожи на принца. Я буду называть вас "Прекрасный Принц".
- Клянусь честью, мисс Сибила умеет говорить комплименты!
- Нет, Гарри, вы не понимаете: для нее я - все равно что герой
какой-то пьесы. Она совсем не знает жизни. Живет с матерью, замученной,
увядшей женщиной, которая в первый вечер играла леди Капулетти в каком-то
красном капоте. Заметно, что эта женщина знавала лучшие дни.
- Встречал я таких... Они на меня всегда наводят тоску, - вставил
лорд Генри, разглядывая свои перстни.
- Еврей хотел рассказать мне ее историю, но я не стал слушать, сказал,
что меня это не интересует.
- И правильно сделали. В чужих драмах есть что-то безмерно жалкое.
- Меня интересует только сама Сибила. Какое мне дело до ее семьи и
происхождения? В ней все - совершенство, все божественно - от головы до
маленьких ножек. Я каждый вечер хожу смотреть ее на сцене, и с каждым
вечером она кажется мне все чудеснее.
- Так вот почему вы больше не обедаете со мной по вечерам! Я так и
думал, что у вас какой-нибудь роман. Однако это не совсем то, чего я ожидал.
- Гарри, дорогой, ведь мы каждый день -либо завтракаем, - либо
ужинаем вместе! И, кроме того, я несколько раз ездил с вами в оперу, -
удивленно возразил Дориан.
- Да, но вы всегда бессовестно опаздываете.
- Что поделаешь! Я должен видеть Сибилу каждый вечер, хотя бы в одном
акте. Я уже не могу жить без нее. И когда я подумаю о чудесной душе,
заключенной в этом хрупком теле, словно выточенном из слоновой кости, меня
охватывает благоговейный трепет.
- А сегодня, Дориан, вы не могли бы пообедать со мной?
Дориан покачал головой.
- Сегодня она - Имоджена. Завтра вечером будет Джульеттой.
- А когда же она бывает Сибилой Вэйн?
- Никогда.
- Ну, тогда вас можно поздравить!
- Ах, Гарри, как вы несносны! Поймите, в ней живут все великие героини
мира! Она более чем одно существо. Смеетесь? А я вам говорю: она - гений. Я
люблю ее: я сделаю все, чтобы и она полюбила меня. Вот вы постигли все тайны
жизни - так научите меня, как приворожить Сибилу Вэйн! Я хочу быть
счастливым соперником Ромео, заставить его ревновать. Хочу, чтобы все жившие
когда-то на земле влюбленные услышали в своих могилах наш смех и
опечалились, чтобы дыхание нашей страсти потревожило их прах, пробудило его
и заставило страдать. Боже мой, Гарри, если бы вы знали, как я ее обожаю!
Так говорил Дориан, в волнении шагая из угла в угол. На щеках его пылал
лихорадочный румянец. Он был сильно возбужден.
Лорд Генри наблюдал за ним с тайным удовольствием. Как непохож был
Дориан теперь на того застенчивого и робкого мальчика, которого он встретил
в мастерской Бэзила Холлуорда! Все его существо раскрылось, как цветок,
расцвело пламенноалым цветом. Душа вышла из своего тайного убежища, и
Желание поспешило ей навстречу.
- Что же вы думаете делать? - спросил наконец лорд Генри.
- Я хочу, чтобы вы и Бэзил как-нибудь поехали со мной в театр и
увидели ее на сцене. Ничуть не сомневаюсь, что и вы оцените ее талант. Потом
надо будет вырвать ее из рук этого еврея. Она связана контрактом на три
года, - впрочем, теперь осталось уже только два года и восемь месяцев.
Конечно, я заплачу ему. Когда все будет улажено, я сниму какой-нибудь театр
в ВестЭнде и покажу ее людям во всем блеске. Она сведет с ума весь свет,
точно так же как свела меня.
- Ну, это вряд ли, милый мой!
- Вот увидите! В ней чувствуется не только замечательное артистическое
чутье, но и яркая индивидуальность! И ведь вы не раз твердили мне, что в наш
век миром правят личности, а не идеи.
- Хорошо, когда же мы отправимся в театр?
- Сейчас соображу... Сегодня вторник. Давайте завтра! Завтра она
играет Джульетту.
- Отлично. Встретимся в восемь в "Бристоле". Я привезу Бэзила.
- Только не в восемь, Гарри, а в половине седьмого. Мы должны попасть
в театр до поднятия занавеса. Я хочу, чтобы вы ее увидели в той сцене, когда
она в первый раз встречается с Ромео.
- В половине седьмого! В такую рань! Да это все равно что унизиться до
чтения английского романа. Нет, давайте в семь. Ни один порядочный человек
не обедает раньше семи. Может, вы перед этим съездите к Бэзилу? Или просто
написать ему?
- Милый Бэзил! Вот уже целую неделю я не показывался ему на глаза. Это
просто бессовестно - ведь он прислал мне мой портрет в великолепной раме,
заказанной по его рисунку... Правда, я немножко завидую этому портрету,
который на целый месяц моложе меня, но, признаюсь, я от него в восторге.
Пожалуй, лучше будет, если вы напишете Бэзилу. Я не хотел бы с ним
встретиться с глазу на глаз - все, что он говорит, нагоняет на меня скуку.
Он постоянно дает мне добрые советы.
Лорд Генри улыбнулся.
- Некоторые люди очень охотно отдают то, что им самим крайне
необходимо. Вот что я называю верхом великодушия!
- Бэзил - добрейшая душа, но, помоему, он немного филистер. Я это
понял, когда узнал вас, Гарри.
- Видите ли, мой друг, Бэзил все, что в нем есть лучшего, вкладывает в
свою работу. Таким образом, для жизни ему остаются только предрассудки,
моральные правила и здравый смысл. Из всех художников, которых я знавал,
только бездарные были обаятельными людьми. Талантливые живут своим
творчеством и поэтому сами по себе совсем неинтересны. Великий поэт -
подлинно великий - всегда оказывается самым прозаическим человеком, А
второстепенные - обворожительны. Чем слабее их стихи, тем эффектнее
наружность и манеры. Если человек выпустил сборник плохих сонетов, можно
заранее сказать, что он совершенно неотразим. Он вносит в свою жизнь ту
поэзию, которую не способен внести в свои стихи. А поэты другого рода
изливают на бумаге поэзию, которую не имеют смелости внести в жизнь.
- Не знаю, верно ли это, Гарри, - промолвил Дориан Грей, смачивая
свой носовой платок духами из стоявшего на столе флакона с золотой
пробкой.- Должно быть, верно, раз вы так говорите... Ну, я ухожу, меня ждет
Имоджена. Не забудьте же о завтрашней встрече. До свиданья.
Оставшись один, лорд Генри задумался, опустив тяжелые веки. Несомненно,
мало кто интересовал его так, как Дориан Грей, однако то, что юноша страстно
любил кого-то другого, не вызывало в душе лорда Генри ни малейшей досады или
ревности. Напротив, он был даже рад этому: теперь Дориан становится еще
более любопытным объектом для изучения. Лорд Генри всегда преклонялся перед
научными методами естествоиспытателей, но область их исследований находил
скучной и незначительной. Свои собственные исследования он начал с
вивисекции над самим собой, затем стал производить вивисекцию над другими.
Жпзнь человеческая - вот что казалось ему единственно достойным изучения. В
сравнении с нею все остальное ничего не стоило. И, разумеется, наблюдатель,
изучающий кипение жизни в ее своеобразном горниле радостей и страданий, не
может при этом защитить лицо стеклянной маской и уберечься от удушливых
паров, дурманящих мозг и воображение чудовищными образами, жуткими
кошмарами. В этом горниле возникают яды столь тонкие, что изучить их
свойства можно лишь тогда, когда сам отравишься ими, и гнездятся болезни
столь странные, что понять их природу можно, лишь переболев ими. А всетаки
какая великая награда ждет отважного исследователя! Каким необычайным
предстанет перед ним мир! Постигнуть удивительно жестокую логику страсти и
расцвеченную эмоциями жизнь интеллекта, узнать, когда та и другая сходятся и
когда расходятся, в чем они едины и когда наступает разладчто за
наслаждение! Не все ли равно, какой ценой оно покупается? За каждое новое
неизведанное ощущение не жаль заплатить чем угодно.
Лорд Генри понимал (и при этой мысли его темные глаза весело
заблестели), что именно его речи, музыка этих речей, произнесенных его
певучим голосом, обратили душу Дориана к прелестной девушке и заставили его
преклониться перед ней. Да, мальчик был в значительной мере его созданием и
благодаря ему так рано пробудился к жизни. А это разве не достижение?
Обыкновенные люди ждут, чтобы жизнь сама открыла им свои тайны, а немногим
избранникам тайны жизни открываются раньше, чем поднимется завеса. Иногда
этому способствует искусство (и главным образом литература), воздействуя
непосредственно на ум и чувства. Но бывает, что роль искусства берет на себя
в этом случае какой-нибудь человек сложной души, который и сам представляет
собой творение искусства, - ибо Жизнь, подобно поэзии, или скульптуре, или
живописи, также создает свои шедевры.
Да, Дориан рано созрел. Весна его еще не прошла, а он уже собирает
урожай. В нем весь пыл и жизнерадостность юности, но при этом он уже
начинает разбираться в самом себе. Наблюдать его - истинное удовольствие!
Этот мальчик с прекрасным лицом и прекрасной душой вызывает к себе живой
интерес. Не все ли равно, чем все кончится, какая судьба ему уготована? Он
подобен тем славным героям пьес или мистерий, чьи радости нам чужды, но чьи
страдания будят в нас любовь к прекрасному. Их раны - красные розы.
