Speaking In Tongues
Лавка Языков
Уильям Тревор
Танцзал "Романтика"
Перевела Фаина Гуревич
William Trevor Ballroom of Romantic
Каждое воскресенье, a чаще в понедельник, потому что в воскресенье он
бывал очень занят, каноник О'Коннел приезжал на ферму к отцу Брайди,
который не выходил из дома из-за ампутированной после гангрены ноги.
Когда-то - еще была жива мать Брайди - у них был пони с коляской, и для
двух женщин не составляло труда усадить на нее отца, чтобы тот мог
приехать к мессе. Но через два года пони охромел, и от него пришлось
избавиться, а через некоторое время умерла мать. "Не волнуйся, Брайди", -
ответил каноник О'Коннел на ее вопрос, как теперь отец будет участвовать в
мессах, - "Я сам буду приезжать раз в неделю."
Каждый день за единственным бидоном молока приезжал молоковоз; мистер
Дрискол раз в неделю привозил на своей машине продукты и всякую мелочь и
забирал яйца, которые собирала Брайди. С тех пор, как каноник О'Коннел в
1953 году предложил им помощь, отец Брайди не покидал ферму.
Подчиняясь тому же распорядку, с которым проходили воскресные мессы и
ее ежесубботние визиты в придорожный танцзал, Брайди раз в месяц по
пятницам садилась на велосипед и отправлялась в город по магазинам. Она
покупала там материал для своих платьев, шерсть для вязания, чулки, газеты
и ковбойский роман в мягкой обложке для отца. Задерживалась поболтать с
бывшими школьными подругами, которые стали теперь женами продавцов или
магазинных клерков, или сами работали в магазинах. У большинства из них
были семьи. "Ты счастливица, что живешь тихо в своих холмах", - говорили
они Брайди, - "а не в этой дыре." Вид у них был усталый - все беременности
да труды, которых стоило организовать быт своих больших семейств.
Возвращаясь по пятницам к себе в холмы, Брайди думала о том, что
подруги всерьез завидуют ее жизни, и не понимала, почему. Если бы не отец,
она с удовольствием работала бы в городе, на сосисочной фабрике или в
магазине. В городе был кинотеатр, называвшийся "Электрик", кафе, у
которого собирался по вечерам народ - потолкаться на тротуаре и погрызть
чипсы из газетных кульков. Сидя по вечерам с отцом на ферме, она часто
представляла освещенные витрины магазинов, кондитерские, открытые
допоздна, чтобы люди, перед тем, как пойти смотреть кино в "Электрик",
могли купить конфет или фруктов. Но город находился в одиннадцати милях от
дома - слишком далеко, чтобы ездить на велосипеде к вечернему сеансу.
"Это ужасно, девочка", - часто говорил отец, расстраиваясь совершенно
искренне, - "что ты привязана к одноногому старику." - Он тяжело вздыхал,
вползая в дом со двора, где мог еще делать легкую работу. - "Если бы была
жива твоя мать", - говорил он, и не заканчивал фразы.
Если бы была жива ее мать, она смотрела бы и за отцом, и за жалкими
акрами земли, которыми он владел; мать легко могла бы поднять и поставить
на платформу молоковоза бидон с молоком, она справилась бы с курами и
коровами.
"Я бы умер без моей девочки", - услышала она однажды, как отец говорил
канонику О'Коннелу, и канонник О'Коннел ответил, мол, да, ему очень
повезло, что у него есть дочь.
"Мне здесь не хуже, чем где-нибудь", - говорила она себе, но отец знал:
она притворяется, - и переживал, что обстоятельства так грубо вторглись в
ее жизнь.
Хоть отец и звал ее девочкой, Брайди было тридцать шесть лет. Высокая и
сильная женщина, а кожа на пальцах и ладонях уже покрылась пятнами и стала
шершавой.
Работа, к которой привыкли ее руки, оставила свои следы - словно на них
перешел сок растений и цвет земли: с детства она привыкла выдергивать
жесткие сорняки, выраставшие среди турнепса и сахарной свеклы; с детства
выкапывала в августе картошку; ее руки изо дня в день пропитывались
землей, которую она рыхлила и ворочала. Ветер сделал кожу на лице сухой и
грубой, а солнце выкрасило ее в песочный цвет; шея и нос оставались
тонкими, но губы уже тронули ранние морщинки.
Однако в субботу вечером Брайди забывала про сорняки и землю. Надев
новое платье, она под одобрительным взглядом отца садилась на велосипед и
отправлялась на танцы. "Что в этом плохого, девочка?" - говорил он так,
словно ей должно быть неловко за то, что едет развлекаться, - "Почему бы
тебе не отдохнуть?" Она заваривала для него чай, и он усаживался перед
приемником или в кресло с новым ковбойским романом. Пока она танцевала, он
ворошил огонь в камине, а к ее возвращению добирался по лестнице до своей
постели.
Танцзал принадлежал мистеру Джастину Дуайеру и располагался в
нескольких милях от ближайшего жилья на обочине дороги, окруженный голыми
болотами, но с гравиевой площадкой перед входом. Спрятанная в небольшой
нише и тем не менее отчетливая на розовой штукатурке, лазурно-голубая
вывеска без обидняков объявляла: "Романтика". Четыре разноцветные лампочки
- красная, зеленая, оранжевая и лиловая - зажигались в определенное время
прямо над вывеской и указывали на то, что сегодня место для свиданий
работает. Розовым был выкрашен только фасад дома, остальные стены
оставались нейтрально серыми. А внутри все, кроме розовых дверей, было
голубым.
В субботу вечером мистер Джастин Дуайер, маленький тщедушный человечек,
отпирал металлическую сетку, защищавшую его владения, и отодвигал ее в
сторону, создавая таким образом нечто похожее на открытый рот, из которого
позже начинала литься музыка. Он помогал жене достать из машины бутылки с
лимонадом и пакеты с бисквитами, после чего занимал позицию в крохотном
вестибюле между сдвинутой сеткой и розовыми дверями. Он сидел за столиком
перед разложенными на нем деньгами и билетами. Ему везло, говорили в
округе: он владел еще несколькими танцзалами.
Люди съезжались на велосипедах или старых машинах - сельские жители,
такие же, как Брайди, с окрестных ферм и из деревень. Люди, не слишком
часто видевшие других людей, встречались здесь - парни и девушки, мужчины
и женщины. Они платили мистеру Дуайеру и шли в зал, по бледно-голубым
стенам которого бродили тени, а свет хрустальной люстры был притушен.
Оркестрик, известный под названием джаз-банд "Романтика", состоял из
кларнета, барабанов и пианино. Барабанщик иногда еще пел.
Брайди начала ездить в танцзал до того, как закончила монастырскую
школу, когда еще жива была мать. Ее не пугало путешествие длиной семь миль
в один конец:
такое расстояние она проезжала каждый день в школу, на том же самом
велосипеде, принадлежавшем сперва ее матери: эту старую лошадку купили еще
в 1936 году. По воскресеньям она отправлялась на нем же за шесть миль к
мессе, что тоже ее не смущало: она выросла в таких поездках и привыкла к
ним.
"Как дела, Брайди?" - спросил мистер Джастин Дуайер, когда осенним
субботним вечером она появилась перед ним в новом алом платье, и она
сказала, что в порядке, а потом, в ответ на следующий вопрос мистера
Дуайера, сообщила, что ее отец в порядке тоже. "Я как-нибудь заеду", -
пообещал мистер Дуайер, и эти обещания он давал неизменно вот уже
двенадцать лет.
Она заплатила за билет и прошла через розовые двери. Джаз-банд
"Романтика"
наигрывал популярную в прошлом мелодию "Вальс судьбы". Несмотря на
название оркестрика, джаз в танцзале никогда не игрался: мистер Дуайер не
одобрял музыку такого сорта, как впрочем и танцевальные стили, которые
успели появиться и исчезнуть за все эти годы. Джига, рок-н-ролл, твист и
их вариации не поощрялись мистером Дуайером, который считал, что его
танцзал должен быть, насколько это возможно, местом возвышенным. Джаз-банд
"Романтика" состоял из мистера Малони, мистера Свентона и Дано Райана -
барабанщика. Трое мужчин средних лет, артисты-любители, приезжавшие из
города на машине мистера Малони и работавшие к тому же на сосисочной
фабрике, в магазине электротоваров и муниципалитете соответственно.
"Как дела, Брайди?" - спросил Дано Райан, когда она проходила мимо него
в раздевалку. Он даже отвлекся ненадолго от своих барабанов: вальс судьбы
не требовал слишком большого его участия.
"Нормально, Дано", - ответила она. - "А как ты? Глаза лучше?" - Неделю
назад он говорил, что стали слезиться глаза, наверное, что-то вроде
простуды. Начиналось утром и продолжалось до полудня: для него это было
странно, сказал он ей, добавив, что никогда в жизни серьезно не болел и
вообще не испытывал длительных неудобств.
"Наверно, мне нужны очки", - сказал он теперь, и, заходя в раздевалку,
она представила, как он будет в очках ремонтировать дороги: он постоянно и
занимался этим в муниципалитете. Она никогда не видела дорожных рабочих в
очках и подумала, что, наверное, пыль, которую он глотает на своей работе,
так подействовала на его глаза.
"Как дела, Брайди?" - спросила в раздевалке девушка по имени Энни
Макке, всего год назад закончившая монастырскую школу.
"Какое красивое платье, Энни", - сказала Брайди. - "Это нейлон?"
"Трисел. И не мнется."
Брайди сняла плащ и повесила его на крючок. В раздевалке стоял
небольшой умывальник, над которым располагалось овальное зеркало.
Цементный пол устилали обрывки полотенец, клочки ваты, окурки и обгоревшие
спички. Выкрашенная в зеленый цвет стенка отгораживала в углу туалетную
кабинку.
"Боже, ты отлично выглядишь, Брайди", - заметила Мэдж Даудинг,
дожидавшаяся своей очереди к зеркалу. При этих словах она придвинулась к
нему поближе, сняла очки и приготовилась мазать тушью ресницы. Она
близоруко щурилась, глядя в овальное стекло и копалась так долго, что у
остальных девушек начало лопаться терпение.
"Да поторопись ты, ради Бога!" - воскликнула Энни Макке. - "Или мы
простоим здесь всю ночь."
Мадж Даудинг единственная была здесь старше Брайди. Ей уже исполнилось
тридцать девять, хотя обычно она в этом не признавалась. Девушки
посмеивались над ее уловками и говорили, что ей давно пора смириться с
тем, что имеет - с возрастом, косоглазием и плохой фигурой - и перестать
гоняться за мужчинами и смешить всех вокруг. Какой нормальный мужчина на
нее позарится? Уж лучше бы Мэдж Даудинг трудилась по субботам в церкви
Пресвятой Девы Марии: кажется, каноник О'Коннел подыскивал недавно себе
помощников.
"Тот парень уже приехал?" - спросила она, отодвигаясь, наконец, он
зеркала. - "Ну, тот, с длинными руками. Кто-нибудь его видел?"
"Он танцует с Кэт Болгер", - ответила одна. - "Она к нему клеится."
"Симпатичный мальчик", - заметила Пэтти Берн, и все засмеялись,
поскольку человек, про которого это говорилось, давно уже не был мальчиком
- выглядел лет на пятьдесят и был, судя по всему, одним из старых
холостяков, изредка выбиравшихся на танцы.
Мэдж Даудинг поспешно выскочила из раздевалки, даже не дав себе труда
притвориться, будто ее не волнуют Кэт Болгер и человек с длинными руками.
Два ярко-красных пятна разгорелись у нее на щеках, а когда она в спешке
споткнулась о порог, все дружно рассмеялись. Будь она помоложе, так бы не
волновалась.
Дожидаясь своей очереди, Брайди болтала со знакомыми. Некоторым надоело
ждать, и они довольствовались пудреницами. Затем по двое или трое, редко в
одиночку, они покидали раздевалку и занимали свои места у спинок стульев,
сдвинутых к одной стене танцзала, где и оставались, пока их кто-нибудь не
приглашал. Мистер Малони, мистер Свентон и Дано Райан играли "Полнолуние",
"Кто ее целует сейчас"
и "Я буду рядом".
Брайди танцевала. Отец, наверное, уже заснул, сидя у камина; приемник,
настроенный на волну "Радио Эйрин", что-то бормотал в одиночестве. Отец
послушал "Порядок и добросовестность" и "Зерна таланта". Ковбойский роман
"Три дороги"
Джека Матолла соскользнул с его единственного колена на плиточный пол.
Через некоторое время отец вздрогнет и проснется, как это бывает каждый
вечер, спросонья не сообразит, что сегодня за день, и почему он не видит
ее на обычном месте, где она всегда сидит за починкой одежды или мытьем
яиц. "Новости еще не кончились?" - спросит он автоматически.
