жадностью, но через несколько секунд стал испытывать
неудовлетворенность. Он никак не мог понять, в чем тут дело. Он
лопал изо всех сил, подражая остальным членам команды, однако
все это походило на банкет без еды или же на обед в спектакле.
Было тут нечто от дурного сна, в котором поглощаешь в огромных
количествах шпаклевку и никак не можешь остановиться.
Вокруг часового стекла шла непрестанная суета. Те, кто до
краев набивал утробы, уходили вовнутрь крепости, заменяемые
процессией пустых муравьев, шествующих оттуда. Новых муравьев в
этой процессии не было, одна и та же дюжина сновала туда и
сюда, и этим же самым им предстояло заниматься до скончания
жизни.
Внезапно Артур осознал, что съеденное не попадает к нему в
желудок. В самом начале туда проникла малая часть, теперь же
основная масса скоплялась в подобии верхнего желудка или зоба,
откуда ее можно было легко изъять. А едва он присоединился к
уходящему на запад потоку муравьев, до него дошло, что
предстоит отрыгнуть запасенное на каком-нибудь продуктовом
складе.
Работая, члены сиропной команды беседовали друг с другом.
Сначала это показалось ему хорошим знаком, и он прислушивался,
чтобы побольше узнать.
-- О вслушайся! -- говорил один. -- Снова в ушах это
"Мамми-мамми-мамми-мамми". По-моему, "Мамми-мамми-мамми-мамми"
очень милая (дельная) песенка. Она такая первоклассная
(дельная).
Другой замечал:
-- По-моему, наша любимая Водительница просто чудесна, а
по-твоему как? Мне сообщали, что в последней войне ее ужалили
три сотни врагов, и она получила за это Крест Муравьиной
Отваги.
-- Какое счастье, что в наших жилах течет кровь Сангвиниев,
правда? Разве не ужасно было бы оказаться одним из этих вонючих
Formicae fuscae<$Fмуравьи черные (лат.)> ?
-- А ты слышал про 310099/WD, который отказался отрыгнуть
сироп, когда его попросили, вот ужас, верно? Конечно его сразу
казнили, по особому распоряжению нашей любимой Водительницы.
-- О вслушайся! Снова в ушах эта "Мамми-мамми-мамми-
мамми". По-моему...
Артур набил утробу и потащился к гнезду, оставив их в
начале нового круга. У них не было ни новостей, ни скандалов,
ничего такого, о чем можно было бы поболтать. Никакой новизны
для них не существовало. Даже разговоры о казнях укладывались в
формулу, изменялся лишь регистрационный номер преступника.
Покончив с "мамми-мамми-мамми-мамми", они были вынуждены
переходить к любимой Водительнице, а от нее к вонючим fuscae и
к последним казням. Причем, даже все любимое, чудесное и
счастливое было "дельным", а все ужасное "бездельным".
Он очутился в огромной крепостной зале, где сотни и сотни
муравьев вылизывали и кормили малюток; борясь с перепадами
температуры, растаскивали личинок по разным переходам,
открывали и закрывали вентиляционные проходы. В середине залы
удовлетворенно восседала громадная Водительница, откладывая
яйца, прислушиваясь к сообщениям по радио, испуская
распоряжения или отдавая приказы о казнях, купаясь в море
обожания. (Впоследствии он узнал от Мерлина, что у разных
муравьев Водительницы вступают в должность по-разному. К
примеру, у вида Bothriomyrmex честолюбивая основоположница
Нового Порядка вторгается в гнездо вида Tapinoma и запрыгивает
прежней тиранше на спину. После чего, укрытая запахом хозяйки,
гостья без спешки отпиливает ей голову, пока не приобретет
таким способом безусловных прав на руководящее положение.)
В конце концов он так и не донес свой сироп до склада. Он
выяснил, что ему надлежит разгуливать на манер живой стойки с
закусками, обслуживая тех, кто работал внутри муравейника.
Всякий, кому припадала охота поесть, останавливал его,
заставлял открыть рот и кормился оттуда. Они не обращались с
ним как с отдельной личностью да, в сущности, и сами личностями
не обладали. Он был бессловесным лакеем, обслуживавшим
бессловесных клиентов. Даже его желудок ему не принадлежал.
Однако нам не стоит входить в дальнейшие подробности
относительно муравьев -- это неприятная тема. Довольно сказать,
что он терпеливо жил среди них, подлаживаясь к их обычаям,
наблюдая их и пытаясь как можно больше понять, но не имея
возможности задавать вопросы. Причина была не только в том, что
язык их не обзавелся словами для обсуждения тем, интересующих
человека, -- и потому было невозможно спросить у них, верят ли
они в Жизнь, в Свободу, в Стремление к Счастью, -- но также и в
том, что спрашивать что-либо было просто опасно. Любой вопрос
представлялся им признаком сумасшествия. В их жизни вопросы
отсутствовали: имелись только приказы. Артур ползал от гнезда к
сиропу и обратно, восклицая, что песня про "мамми" очень милая,
распахивая рот, чтобы срыгнуть, и пытаясь понять, что удастся.
Ему уже хотелось завыть, когда из туч появилась
колоссальная рука, державшая соломинку. Рука поместила
соломинку между двумя гнездами, до того разделенными, так что
между ними образовался мост. Затем она исчезла.
9
Ближе к вечеру на новый мост забрел черный муравей,
несчастный представитель fuscae, смирного народа, сражавшегося
лишь из самозащиты. Его повстречал один из мусорщиков и тут же
убил.
После доклада об этой новости радиовещание изменилось, -- а
вернее сказать, оно изменилось, едва лишь шпионы установили,
что в гнезде fuscae также имеется блюдце с сиропом.
Вместо "Мамми-мамми-мамми" начали передавать "Муравия,
Муравия превыше всего", а поток распоряжений стал перемежаться
беседами о войне, патриотизме и экономическом положении.
Роскошный голос поведал, что их обожаемое отечество окружено
ордами вонючих fuscae, -- и в ответ эфирные хоры запели:
Когда кровь fusca капает с клинка
Прекрасна жизнь и радость велика.
Было также разъяснено, что Отец всех Муравьев в
неизъяснимой мудрости своей заподведал, дабы черные мураши были
вовек в рабстве у красных. В настоящее время у обожаемого
отечества вообще нет рабов -- возмутительное положение, каковое
надлежит исправить, дабы не исчезла драгоценная раса. Затем
утверждалось, что под угрозой находится национальное достояние
Сангвиниев. Их границы вот-вот будут нарушены, их домашний
скот, жуков, того и гляди угонят, а их общинный желудок
ссохнется от голода. Король внимательно прослушал две из этих
бесед, чтобы запомнить их на будущее.
В первой доводы были расположены в следующем порядке:
А. Мы столь многочисленны, что голодаем.
Б. Поэтому нам следует не сокращать наше
население, но всемерно увеличивать
численность наших семейств, чтобы стать
еще многочисленнее и голоднее.
В. Когда мы станем еще многочисленней и
голоднее, мы, очевидно, обретем право
отбирать у иных народов их сироп.
Помимо прочего, у нас к тому
времени появится многочисленная и
голодная армия.
Лишь после того, как это логическое построение получило
практическое применение, и валовая продукция родильных приютов
утроилась, -- тем временем, благодаря Мерлину, оба гнезда
ежедневно получали сироп в количествах, покрывавших все их
потребности, -- ибо приходится признать, что голодающим нациям,
по всей видимости, никогда не удается изголодаться до такой
степени, чтобы они не могли позволить себе тратить на
вооружение гораздо больше всех остальных, -- только после того
начались лекции второй разновидности.
Выглядели они так:
А. Мы гораздо многочисленнее их, а потому
имеем право на их сироп.
Б. Они гораздо многочисленнее нас, а
потому норовят бесстыдно украсть наш
сироп.
В. Мы -- могучая раса, а потому обладаем
естественным правом поработить их
жалкую расу.
Г. Они -- могучая раса, и вопреки естеству
норовят поработить нашу безобидную расу.
Д. Мы должны напасть на них ради самообороны.
Е. Обороняя себя, они нападают на нас.
Ж. Если сегодня мы на них не нападем, они
нападут на нас завтра.
З. В любом случае мы вовсе не нападаем на них.
Мы несем им неисчислимые блага.
После обращений второго рода начались религиозные
церемонии. Они, -- как обнаружил Король, -- были унаследованы
от баснословного прошлого, столь давнего, что для него и даты
не подберешь, прошлого, в котором мураши еще не додумались до
социализма. Церемонии восходили к тем временам, когда муравьи
еще не утратили сходства с людьми, и некоторые из этих
церемоний производили очень сильное впечатление.
Во время одной из них исполнялся псалом, начинавшийся, -- с
учетом языковых различий -- хорошо известными словами: "Мечу
подвластна земля и что наполняет ее, компасу бомбардировщика и
им, что сеют бомбы с него", -- и кончавшийся очень страшно:
"Возлетите на воздух, врата, да поднимутся верхи ваши, и вы
возлетите, двери вечныя, и войдет Царь Охранитель! Кто сей Царь
Охранитель? Се Господь Призрачных Сил, Он -- Царь Охранитель!"
Странно, но рядовых муравьев песнопения не воодушевляли, а
лекции не интересовали. И то, и другое они принимали как
данность. Для них это были ритуалы вроде песенок про "Мамми"
или разговоров о Любимой Водительнице. Муравьи не относились к
ним как к плохим или хорошим, волнующим, разумным или
устрашающим. Они вообще их не воспринимали, но находили
Дельными.
Итак, настало время выступить на завоевание рабов. Приказы
о подготовке к войне были отданы, солдаты вымуштрованы до
последней степени, на стенах гнезда появились патриотические
лозунги: "Сироп или Смерть?" или "Присягаю тебе, мой Запах!", и
Король окончательно впал в отчаяние. Ему казалось, что он еще
не видел столь жутких тварей, -- разве что, когда жил среди
людей, -- и его начинало подташнивать от омерзения. Вечно
звучащие прямо в голове голоса, от которых он не мог
избавиться, невозможность уединения, ибо одни постоянно
кормились прямо из его живота, а другие распевали в его мозгу,
смертельная пустота, заместившая чувства, утрата всех оценок за
исключением двух, всепроникающая даже не злоба, а монотонность,
-- все это убивало в нем радостное ощущение жизни, которое в
начале ночи подарил ему Мерлин. Он вновь чувствовал себя таким
же несчастным, каким был, когда волшебник обнаружил его
плачущим над бумагами, и вот, едва только Красная Армия
выступила в поход, он вдруг, словно утратившее разум существо,
развернулся к ней лицом посередине соломинки, готовый ценой
своей жизни не дать ей пройти.
10
-- О, Господи, -- сказал Мерлин, промокая носовым платком
покрытый бисерным потом лоб, -- у тебя просто талант влипать в
неприятности. Ну и минута!
Животные встревоженно осмотрели Короля, желая убедиться,
что он не поломал костей.
-- Ты цел?
-- Более чем.
Тут они обнаружили, что он взбешен. Руки его ходуном ходили
от гнева.
-- Скоты! -- воскликцал он. -- Скоты!
-- Да уж, привлекательного в них мало.
-- Я бы не возражал, -- взорвался Король, -- если бы ими
владела злоба, если бы они намеренно предавались пороку. Я бы
не возражал против этого, будь у них на хоть какая-то причина
для жестокости, если бы это их хотя бы развлекало. Но они же
ничего не понимают, они не совершают сознательного выбора.
Они... они... их попросту не существует!
-- Присядь, -- сказал барсук, -- передохни немного.
-- Какие мерзкие твари! Разговаривать с ними -- все равно,
что с камнями, неспособными сдвинуться с места, или со
статуями, или с машинами. Если ты произносишь что-то, не
