Анатолий СТЕПАНОВ
ПРИВАЛ СТРАННИКОВ
Поезд был скорый - теперь все скорые, но медленный, грязный и шумный,
как все южные поезда. До Москвы дополз кое-как.
Смирнов, увидев сквозь мутное, узорами, стекло приближающиеся узкие
перроны Курского, взял палку, взял сумку и вышел в тамбур. Открыв дверь,
проводница протирала поручни. Смирнов дождался полной остановки и, хромая
привычно, спустился в полутемный тоннель.
Смирнов не любил этот новый Курский, не нравился он ему. В
раздражении миновав необъятный зал, он выбрался к стоянке такси. Выгода
непрестижного поезда: строй машин и кучка таксистов стоял в ожидании
пассажиров. Смирнов подошел к головному таксомотору и громко спросил у
кучки:
- Кто на очереди?
На мягких кроссовках подошел парень в травленых джинсах, в оранжевой
куртке с выведенной умельцами Рижского рынка надписью "Хонда". Совсем
молодой паренек.
Паренек подошел, остановился и изучал Смирнова, вертя на указательном
пальце ключи. Привычно-некурортно-загорелое лицо, рубашка, застегнутая на
все пуговицы, неопределенный пиджак с затертой орденской планкой,
отечественные портки, отечественная обувка. Вроде лох из Мухосранска. Но
фирменная кожаная сумка через плечо, но легкая камышовая трость с
монограммами... Ничего не поняв, водила полез к баранке. Непроизвольно
покряхтывая, Смирнов устроился на заднем сиденье.
- Куда едем, батя? - игриво осведомился парень.
- Куда укажу, пасынок, - поставил его на место Смирнов и, выдержав
паузу, дал начало маршрута: - Развернись на Садовом и через Обуха, на
бульварное кольцо.
От всесоюзной суеты Садового кольца к московскому уюту кривых улочек
и переулков. Дом родной. Он дома. Последний подъем Яузского бульвара,
Покровский, Покровские ворота, Чистые пруды. После Трубной Смирнов
попросил:
- Сейчас в переулок направо... - Шофер исполнил. - А теперь налево...
Желтое здание стояло на месте. Они развернулись на Каретном и доехали
до Пушкинской площади.
- Вниз по Горького, - приказал Смирнов.
Телеграф, "Националь", Университет. У Библиотеки Ленина Смирнов
скомандовал еще раз:
- С Лебяжьего на Ленивку и по набережной.
- А с Лебяжьего проезд уже пять лет как закрыт, - с плохо скрытым
торжеством объявил водитель.
- Ну тогда с Волхонки.
По крутому переулку вскарабкались к шестиэтажному, громадному здесь
дому. Смирнов выбрался кое-как, отстегнул трешку, спросил на прощанье:
- Так и не догадался, кто я?
- Не-е... - признался водитель.
- Думай, молодой, думай. Молодым много думать надо.
И захлопнул дверцу.
Лифт, слава богу, работал. Смирнов поднялся на пятый этаж. Нужная ему
дверь была заново обита, и на ее темно-бордовой шкуре сиял мягким блеском
старинный звонок с вежливой надписью: "Прошу крутить". Раз просят, Смирнов
крутанул. И будто ждали: дверь тотчас открылась.
- Ну, входи, - предложил здоровенный мужик в майке и шортах. - Я тебя
с балкона увидел.
- Хорош! - решил про него Смирнов и вошел. Обнялись как положено.
Оттолкнувшись друг от друга, чтобы обоюдно рассмотреть получше. Смирнов
добавил к первому впечатлению: - Но пузо.
- На себя посмотри, сельский житель! - обиделся хозяин. - Пиджачок и
штанцы со своего огородного пугала снял, что ли? Как тебя такого Лидка
выпустила в Москву?
- Я пенсионер, Алька, - напомнил Смирнов. - И вид у меня должен быть
пенсионерский. Это ты у нас все мальчуганом прыгаешь. - И повторил: - Но
пузо.
- Грубо, - решил тот, кого назвали малоподходящим к его летам именем
Алик, и предложил: - Можешь душ принять с дороги.
- С удовольствием. Только сначала апартаменты покажи. Первый раз я же
здесь у тебя.
Походили по квартире, и Алик хвастался тем, как он в отличных
условиях живет в сердце любимой старой Москвы. Минут пятнадцать хвастался,
выводил на балкон, показывал Кремль, кивал на Москву-реку, махал руками.
Потом Смирнов помылся, переоделся в подготовленный женой московский
наряд, и они уселись на кухне. Алик оглядел Смирнова в светлых брюках, в
летних тряпичных туфлях батумского производства, в рубашечке с
карманчиками, погончиками и лейблом и одобрил:
- Другое дело. Чувствуется Лидкина рука. - И разлил по первой.
- Не рано ли? Нынче позволено только с четырех часов.
- В ресторанах с двух.
- Тогда будем считать, что мы в ресторане. - Смирнов поднял рюмку. -
За встречу, Алик.
Выпили и загрустили.
- Кисло мне, Алька, - сказал Смирнов. - Третий год, как уехал из
Москвы к морю, век свой доживать. Но не доживается, понимаешь, не
доживается! Лидке там хорошо, возится по хозяйству, цветы сажает,
помолодела, поздоровела, общественной работой увлеклась. Первый там
человек, ее все знают. А я на лавочке сижу. Летом курортников разглядываю,
зимой - море. И по Москве тоскую. Зимой и летом. И весной, и осенью. Я
сейчас к тебе на такси ехал, на контору глянул.
- Ты туда не ходи, Саня, - посоветовал Алик.
- Это почему же?
- Не позовут, не надейся зря.
- Это почему же? - повторил свой вопрос Смирнов.
- Ты, брат, деятель периода застоя. И старый.
- А ты - молодой, - съязвил Смирнов.
- И я старый, и меня скоро на покой.
- Значит, я - деятель периода застоя. - Смирнов встал, хромая,
подошел к окну, закурил. - А то, что меня на пенсию выкинули, когда я в
Азии копнул поглубже?
- Не надо было тебе туда ехать.
- Так послали, приказали и послали. Сейчас там вон как шуруют. А я
начинал, понимаешь, я начинал! И в награду заработал пулю в колено и
отставку.
- Кто это помнит, Саня?
Смирнов вернулся к столу, разлил по рюмкам, поднял свою:
- За прошедшую нашу жизнь, Алик. - И выпил. А Алик не выпил и сказал:
- Даю бесплатные советы. Во-первых, сними орденскую планку, чтобы о
прошлом не жалеть. Во-вторых, пиджачок и брючки, в которых приехал,
никогда не надевай. А в-третьих... Пойдем-ка...
Алик опять вывел Смирнова на балкон и спросил:
- Что видишь?
- Перестройку, - мрачно догадался Смирнов.
Внизу был милый скверик, и за сквериком выстроились двухэтажные, с
заколоченными дверями и окнами дома, терпеливо ждавшие капитального
ремонта.
- Ответ неправильный, - голосом экзаменационной машины оценил Алик. -
А все потому, что смотришь не туда. Смотреть надо не туда, где еще
собираются перестраиваться, а туда, где уже перестроились. Смотри вон
туда!
И Алик жестом фальконетовского Петра указал левее, где в угловом
домике поселилось кооперативное кафе. Домик тот был весело выкрашен, чисто
вымыт, затейливо наряжен занавесками, тентом и вывеской, на которой
славянской вязью, белым по голубому было написано: "Привал странников".
- Каких еще странников? - поинтересовался Смирнов.
- Все мы странники в этом мире, - пояснил смысл названия предприятия
общественного питания Алик и продолжал: - А ты что - хуже? Представляешь,
вывеска: "Частное сыскное бюро полковника МУРа в отставке А. Смирнова
"Всевидящий глаз". Или лучше: "Всевидящее око". А, полковник в отставке?
- Дурак ты, Алька, - решил Смирнов и рассмеялся. Направились было на
кухню - продолжать, но залихватский, оглушающе пронзительный бандитский
свист с фиоритурами снизу остановил их. Глянули через балконное перильце
вниз.
Облокотившись о серо-белые "Жигули"-восьмерку, стоял оранжево-голубой
волосатый плейбой Роман Казарян и смотрел вверх.
- Что свистишь? - приструнил его Алик и пригласил: - Поднимайся.
- Чего я у тебя не видел? А тут заведение, в котором я никогда не
был. Спускайтесь, обновим "Привал странников".
- Там не подают, - сказал Смирнов.
- А вы наше с собой прихватите. Надеюсь, наше-то у вас есть?
- Ты за рулем, - напомнил благоразумный Смирнов.
- Разоримся, - заметил Алик.
- Не твоя забота. Я сегодня богатый. - Казарян приложил руку к сердцу
и к карману, где хранил богатство.
- Обожди малость, штаны надену, - сдался наконец Алик.
Смирнов, Казарян и Алик (в штанах) вошли в кооперативное кафе "Привал
странников". С улыбкой на устах их встречал усатый здоровенный официант.
- Добро пожаловать! - возликовал он.
- Я тебя знаю, - сказал ему Казарян. - Ты бармен из "Космоса". Здесь
что, выгоднее?
- А я - здесь и там, - охотно объяснил официант. - Там день отдежурю
и на два - сюда.
- Значит, выгодно и здесь, и там, - понял Казарян и приказал: -
Устраивай-ка нас.
- Прошу.
Он просил их в зал. Они туда и последовали. Старинной обнаженной
кладки кирпичные стены, пол из тяжелых мореных досок, двумя сводами синий
с золотыми звездами потолок.
- Красиво как! - оценил интерьер Смирнов, усаживаясь за деревянный
стол (в тон полу). - Вот что значит старина!
Казарян, который уже уселся, потыкал пальцем в стену. Кирпич
прогибался под пальцем.
- Старина эта хлорвиниловая. Производство отдела
декоративно-технических сооружений киностудии "Мосфильм". А ничего,
смотрится!
- И все остальное - такая же липа? - спросил Алик.
- Зачем же? По полу - ходить, за столом - сидеть, на эстраде - петь.
Надо полагать, все из настоящих досок. Так, работник сферы обслуживания? -
потребовал подтверждения Казарян.
- Однозначно, - согласился официант и напомнил: - Жду ваших
распоряжений.
- Забыл я, как звать-то тебя, - капризно заявил Казарян.
- Денис.
- Что предложишь нам, Денис?
- Осетрина-фри, свежайшая телятина, жульены грибные, из вырезки, с
ветчиной...
- Мило. Тащи все.
- Не съедим, Рома, - испугался Смирнов.
- Не съедим, так слопаем, - решил Казарян. - Тащи.
Алик поставил на стол две бутылки из-под минеральной воды, в которые
он предусмотрительно перелил коньяк, и объяснил официанту:
- Мы своей водички с собой принесли, так что рюмочки бы не помешали.
- Будет сделано, - заверил официант и, ничего не записав, удалился.
Казарян посмотрел на эстраду, где сиротливо стояло несовременное пианино,
и сказал:
- Сыграть вам, что ли, по старой памяти? - и негромко начал отчаянную
из Высоцкого:
Где мои семнадцать лет?
На Большом Каретном!
Где мой черный пистолет?
На Большом Каретном!
Допел всю песню, спрыгнул с эстрады, уселся за стол, обеими руками
растер лицо.
- Жалеешь, что из МУРа в кино переметнулся? - спросил Смирнов.
- Нет, - ответил Казарян. - Глядя на тебя - нет.
- Зачем ты меня так, Рома? - тихо укорил Смирнов.
- А ты меня зачем так?
- Выпьем, пацаны, - предложил Алик и разлил из черной бутылки по
сверкающим рюмкам, которые неизвестно как появились на столе. Выпили, и
расхотелось цепляться друг к другу. Захотелось доброе говорить.
- Я твою последнюю картину видел, - сказал Смирнов Роману. - Мне
понравилось.
- Это не последняя, Саня, - ответил Казарян. - Последняя выйдет на
экраны осенью.
- Я ее видел в Доме кино. Тоже хорошая, - высказался про последнюю
Алик.
- Спасибо, - поблагодарил Казарян, разлил по рюмкам и начал тост: - Я
хочу выпить за Саню. За нашего учителя, за солдата, который научил нас
быть солдатами. Уроки твои, Саня, на всю жизнь. И я счастлив, что малый
наш солдатский строй нерушим. Ни года, ни беды, ни чины не властны над
ним. Мы идем, мы идем нашим строем под командованием не полковника, нет! -
под командованием солдата Смирнова, и нет для нас ничего дороже солдатской
чести! За командира, за тебя, Саня!
