- Он появится в институте утром. Вы сможете неплохо отдохнуть до его
прихода.
Два новых сторожа ввели под руки еле передвигавшегося Прохорова.
Истерзанный вид показывал, что захватить его врасплох, как Генриха, не
удалось. Охранники заботливо подвели Прохорова ко второму дивану и помогли
ему лечь. Дженнисон поднялся.
- Теперь мы на время покинем вас. Не вздумайте выпрыгивать в окно.
Пустой номер. Из этой комнаты не бегут.
- Разговаривать можно? - слабым голосом поинтересовался Прохоров.
- Разговоры записываются, - честно предостерег Дженнисон. - Но если о
погоде или кому какая девушка нравится...
Прохоров окатил его ненавидящим взглядом.
- Преступление, организованное по всем правилам науки!
Дженнисон пожал плечами:
- Я до сих пор думал, что преступники - те, кто нарушают запреты,
лезут непрошеными на охраняемые территории, со взломом проникают в
закрытые помещения... Впрочем, о философии преступления вам лучше
поговорить с нашим директором, он хорошо разбирается в этом деле, как,
впрочем, и во всех остальных.
Дженнисон с охранниками удалился. Генрих спросил Прохорова, что
теперь надо делать. Следователь устало опустил веки.
- Я посплю. Итак, Домье примет нас утром? Что ж, хоть этого
результата достигли. Без попытки насильственно проникнуть в его загадочный
институт он, конечно, нас бы не принял. Когда-то говорили о подобных
случаях: не было бы счастья, да несчастье помогло.
4
О том, что наступило утро, Генрих узнал, когда в комнате появился
Дженнисон.
Сторож приветствовал пленников легким взмахом руки.
- Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете, друг Генрих? - добродушно
осведомился он.
- Я чувствую себя как медведь, продержавшийся против вас не две, а
три минуты, - проворчал Генрих. - С такими, кажется, вы не церемонитесь.
- И мы будем жаловаться на вас, - строго добавил Прохоров. - Я
потребую, чтобы вас наказали за возмутительное нападение.
- Я дам вам возможность пожаловаться, - бодро пообещал Дженнисон. - Я
проведу вас к Домье. Наш директор ждет вас, друзья.
Когда они шли по коридору, Генрих старался побольше увидеть и
запомнить, но делал это не показывая чрезмерного внимания. Прохоров, не
стесняясь, поворачивал голову вправо и влево, оглядывался, останавливался,
чтобы лучше разглядеть. Разглядывать, впрочем, было нечего. Генрих плохо
знал архитектуру старинных зданий, но впечатление, что они находятся в
особняке, подтвердилось, он только отнес этот особняк к разряду гостиниц
или общежитий - он вспомнил, что подобные здания строились по-особому и
главным их признаком были длинные коридоры на каждом этаже и комнаты
справа и слева.
Они как раз шли по такому коридору с комнатами справа и слева.
"Особняк с коридорной системой, типа общаги, так их, кажется, называли", -
окончательно определил Генрих архитектуру здания. Он был не очень силен в
древних терминах.
Около двери, ничем не выделявшейся среди других, Дженнисон
остановился.
- Здесь. Прошу.
В глубине комнаты сидел за столом невысокий человек лет сорока. Он
знаком показал вошедшим на кресла и кивнул Дженнисону:
- Вы свободны, Джеймс. Я доволен вами, отличная работа.
- Рад стараться! - гаркнул Дженнисон и прикрыл за собой дверь. Домье
обратился к пленникам:
- У меня к вам вопросов нет. С вами все ясно - пытались без
разрешения проникнуть на охраняемую территорию, вас задержали. Но,
вероятно, у вас имеются вопросы ко мне? Наверно, вас интересует, почему
наша территория охраняется? Почему мы вынуждены задержать вас? И какова
ваша дальнейшая судьба? Я правильно сформулировал ваши вопросы?
Прохоров сухо сказал:
- Добавьте еще один: почему мы вообще должны были проникать к вам
таким путем?
Домье высоко поднял брови.
- Вероятно, вам лучше известно, почему вы избрали такой способ.
- Нет! - сердито сказал Прохоров. - Почему мы выбрали именно этот
способ, нам ясно. Но почему мы были должны выбрать его? - Он подчеркнул
голосом слово "должны". - Почему не оказалось иного пути проникнуть к вам?
- Это все тот же вопрос: почему территория охраняется? - возразил
Домье. - На все вопросы я дам исчерпывающие ответы. Но должен начать
издалека - с работ, которые в нашем институте были начаты ровно два года
назад. Эти работы...
Следователь упрямо прервал его:
- Может быть, начнем с событий более близких, чем позапрошлогодние
работы? Снова формулирую основной вопрос: какие обстоятельства вынудили
нас тайно проникать к вам?
- Сколько я понимаю, - учтиво сказал Домье, - вас интересует Джок
Вагнер, астрозоолог с Марса?
- Совершенно верно! Этот человек пропал при загадочных
обстоятельствах. Мы хотим знать, где он и что с ним произошло. И мы
подозреваем, что если он не погиб, то находится где-то у вас! Вот на этот
главный вопрос, пожалуйста, и отвечайте.
Генрих, не вклиниваясь в перепалку между директором института и
следователем, молча рассматривал Домье. Давно ему не приходилось встречать
столь красочно уродливого человека, именно такими словами Генрих
охарактеризовал про себя внешность директора. Домье был из тех, кто в
ширину захватывает больше пространства, чем в высоту. На тонких ногах -
что они болезненно тощи, стало видно, когда Домье привстал, приветствуя
вошедших, - массивно покоилось трапецеобразное туловище; ширине плеч
директора мог позавидовать сам Дженнисон, хотя сторож был выше по крайней
мере на полметра. А на гигантских плечах взметывалась крохотная лохматая
голова с такими огромными глазами и таким исполинским, хищно изогнутым
носом, что казалось, будто голова состоит из этих трех частей: копны
жестких седых волос, пронзительных, черно сияющих глаз и носа, похожего на
небольшой хобот, - кончик его почти доходил до нижней губы.
Домье посмеивался, слушая раздраженные требования следователя.
Смеялся он столь же удивительно - не раскрывающимся ртом, не суживающимися
глазами, не расплывающимися щеками, как другие люди, а изменением блеска
глаз и тем, что нос, вдруг становясь подвижным, начинал шевелиться. Улыбка
и смех директора не порождали ответного веселья. "Когда он хохочет,
собеседников, наверно, пронзает ужас", - с любопытством подумал Генрих. Он
любил своеобразие, даже если оно исчерпывалось одним безобразием. Директор
ему нравился. От человека с такой незаурядной внешностью можно было
ожидать необыкновенных поступков. Генрих вспомнил, что президент Академии
высоко ценит Домье. Альберт Боячек посредственностей не жаловал.
- Нет ничего проще, чем удовлетворить ваше любопытство, - сказал
Домье. - Вы не ошиблись, друг Александр... так, кажется, вас зовут? Джок у
нас.
- Он здоров?
- Абсолютно. Никогда еще Джок Вагнер не был в таком отличном
физическом состоянии.
- Как он попал к вам?
- Мы его похитили. Собственно, не мы, а я. Операция похищения Джока
была поручена мне одному.
Следователь долго смотрел на Домье. Директор института спокойно вынес
его взгляд. Кончик носа Домье шевелился.
"Улыбается носом", - констатировал Генрих. Прохоров снова заговорил:
- Вы похитили Вагнера? Я не ослышался?
- Нет, не ослышались. Именно так мы и назвали операцию:
насильственное похищение Джока.
- Лишнее словечко "насильственное", - тоном эксперта возразил
Прохоров, - добровольных похищений не бывает. Но сама операция похищения -
в двадцать пятом веке?
- Вы считаете, что в этом смысле наш двадцать пятый век хуже
пятнадцатого, когда похищения были повседневностью? - язвительно
поинтересовался Домье.
- Я считаю наш век лучше пятнадцатого! - Прохоров еще усилил свою
гневную отповедь. - И потому для меня формула "похищение" - нелепость,
анахронизм, дикая чушь.
- Тем не менее мы его похитили, - вежливо сказал директор. - К
сожалению, только эта формула точно определяет совершившееся событие.
Вероятно, мы просто не знали, что она считается анахронизмом и дикой
чушью.
Мысли следователя пошли по иному направлению. Он явственно примирился
с анахронической формулой.
- Вы сказали: "Мне поручили операцию похищения". Кто поручал вам
операцию? Итак, ваше преступление является плодом коллективного замысла,
хотя непосредственным исполнителем и были вы один. Я верно вас понял?
- Послушайте, друзья, - ласково сказал директор, - вы не знаете сути
проблемы, поэтому все ваши вопросы - вокруг да около, а две трети их
вообще излишни. Дайте наконец рассказать, что у нас происходит. Раз уж
пропажа Джока породила волнение и вы применили типичные для древности
методы проникновения в чужие дома, что я тоже считаю анахронизмом, если и
не дикой чушью, то скрывать, чем мы занимаемся и почему нам понадобился
Джок, нет решительно никакого смысла.
Прохоров вопросительно посмотрел на Генриха. Генрих молча кивнул.
Домье одобрительно улыбнулся Генриху - в своей манере: изменением блеска
глаз и пошевеливанием кончика носа.
- Итак, наши позапрошлогодние работы, - лекторским тоном начал Домье.
- Мы тогда решали астронавигационную задачу, связанную с прохождением
звездолета около коллапсирующего светила... Впрочем, тематика той работы
значения не имеет. Нас было тогда в лаборатории всего восемнадцать
человек, в основном математики, и кого-то поразило, что когда мы сидим в
старом здании, вот в этом самом, то расчеты идут быстрей, чем в новых
корпусах Института космических проблем. Мы захотели проверить наблюдение.
Оно подтвердилось при решении следующей задачи. Задача сводилась к
разработке логики нелогичностей с математическим обоснованием возможности
невозможного и достоверности невероятного. Как вы сами понимаете, проблема
не из простых. И то, что она в старом здании шла легче, чем в новом, уже
не могло не стать объектом нашего внимания. Мы поставили себе вопрос, и я
ставлю тот же вопрос вам: чем помещения нового корпуса отличаются от наших
здешних комнат?
Он смотрел на Генриха, и ему ответил Генрих:
- Я тоже работаю в Институте космических проблем. - Домье кивком
подтвердил, что этот факт ему известен. - В наших помещениях предусмотрены
все удобства для научного исследования. В частности, каждый кабинет и
лаборатория экранированы, чтобы соседи не мешали друг другу ни шумом, ни
излучением своих механизмов.
- Вот-вот - экранирование! - воскликнул Домье. - Вы уловили суть
загадки, друг Генрих! Кабинеты Института космических проблем обеспечивают
каждому полный покой - чересчур полный, как мы установили. Вы хорошо
знаете, что существуют методы определения творческих способностей, вы сами
проверялись этими методами и получали оценки. Но все это для
индивидуальных исследований. А мы разработали метод определения творческих
способностей коллектива, такой же точный, как и для индивидуума. И оценили
наш коллективный творческий потенциал числом 9,4. Вам это что-нибудь
говорит, друзья?
- Четвертая степень таланта большого, - со смесью уважения и
удивления сказал Генрих. Ему еще не доводилось слышать, чтобы творческая
способность, явление сугубо индивидуальное, рассматривалась в качестве
коллективного свойства.
- Верно! Теперь заметьте две поразившие нас особенности. Первая
такова. Среди нас имелось трое людей с индивидуальными оценками выше 9,4.
В частности, ваш покорный слуга, как говаривали в старину, оценен баллом
9,8. Но среднеарифметическая оценка коллектива - я имею в виду простое
