старичок...
- Хромин. Личность довольно неприятная. Что он сказал?
- Он на третьем слове заорал на весь этаж: "Нечего совать нос к
Домье! Дела этого института вас не касаются. Преступлений там не
совершают. Уходите, да поживей!" Редкий грубиян.
- Хромин способен на резкость. Но, может быть, он прав и
действительно нелепо видеть в происшествии с Джоком преступление?
Прохоров нахмурился. Его лицо вдруг приняло упрямое выражение. Генрих
понял, что с этим человеком спорить не надо, можно лишь подсказывать ему
пути розыска, отвечать на вопросы, но не критиковать его действия.
Генрих ошибся в характере следователя. При первом знакомстве Прохоров
показался добродушным парнем, изнывающим в своем отделе, где давно ничем
серьезным не занимались, потому что ни на Земле, ни на планетах не
случалось серьезных происшествий. Округлое, румяное лицо Прохорова, пухлые
губы, крохотный подбородок, носик кнопкой внушили Генриху убеждение, что
перед ним легкомысленный юноша, вызвавший его к себе для выполнения
обязательной формальности: братья Васильевы упоминались в записке Вагнера,
не поговорить с ними было нельзя. А Прохоров был фанатик, один из тех
энтузиастов следственного искусства, которые могут и равнину заподозрить,
что она неспроста ровная, и горы обвинить, что они с намерением высятся.
Генриху изредка встречались такие люди, общаться с ними было
непросто. Генрих удивился происшествию с Джоком, но и помыслить не мог,
что в институте Домье совершаются преступления. Прохоров в преступление
уверовал сразу и с несгибаемой последовательностью нагромождал одно
доказательство на другое.
И даже в том, что ответил он с подчеркнутой сдержанностью,
чувствовалось, как раздражают его сомнения Генриха:
- Человек исчез. Он предупреждал, что какие-то мерзавцы и сукины дети
- это его слова, Генрих, - что они ни перед чем не остановятся,
подразумевается - ни перед чем скверным... И напоминаю вам, что на мой
официальный запрос, не находится ли Джок Вагнер в институте, мне так же
официально - и бесцеремонно - ответили, что никаких объяснений от них я
требовать не должен.
Генрих понимал, что нужно посочувствовать стараниям следователя.
- Думаю, что имеется управа и на руководителей института и даже на
руководителей Академии наук.
- Я тоже уповал на это. Я обратился в Управление общественного
порядка.
- Неудачно?
- Из Управления ответили, что, пока я не представлю доказательств,
что над Вагнером совершено насилие, и совершено именно на территории
института, я допуска туда не получу.
Генрих пожал плечами. В Управлении общественного порядка, по всему,
разделяли его сомнения. Сознавая, что возмущает Прохорова, он все же
рискнул повторить вопрос.
- Вы не ответили: следует ли ожидать преступления?
- Как вы думаете, почему существуют законы, гарантирующие
общественный порядок? - сердито ответил Прохоров вопросом на вопрос.
- Вероятно, именно для того, чтобы гарантировать порядок.
- Совершенно верно: чтобы не допускать нарушения порядка. Нет закона,
обязывающего нас ходить ногами, а не руками. Вы ходите ногами и без
предписания о том. Когда нарушения порядка отомрут, люди позабудут и о
законах, регулирующих нашу жизнь. И моя профессия следователя станет
отжившей. Но при моей жизни этого еще не будет.
Генрих молчал, размышляя. Нахмуренный Прохоров не прерывал молчания.
Генрих сказал:
- Вы, между прочим, не интересовались, чем занимается институт Домье?
- Интересовался, конечно. Тематика института могла пролить
определенный свет на происшествие с Вагнером.
- Что же вы узнали?
- Только то, что ничего не вправе знать. Тематика работ института
имеет гриф "Особая засекреченность".
- "Особая, особая"! - Генрих с удивлением смотрел на Прохорова. - При
такой всесторонней особости, отличающей институт, я начинаю думать, что
там и вправду могут твориться странные дела.
- Я в этом ни секунды не сомневаюсь!
- У вас возник какой-нибудь новый план розыска? Или вы согласны
примириться с пропажей Джока?
Вспыхнувшее гневом лицо Прохорова показывало лучше слов, каковы его
намерения. И опять он постарался, чтобы его раздражение не очень
прорывалось.
- Я хочу проникнуть в институт к Домье и вблизи посмотреть на его
сотрудников.
- Без официального разрешения?
- Я не собираюсь вникать в существо работ института - они
засекречены. Но нельзя засекретить существование человека. Домье смешивает
разные понятия.
- И ему, кажется, разрешают смешивать засекречивание работ с
засекречиванием людей, - напомнил Генрих.
- По отсутствию опыта. Не забывайте, что засекречивание, столь
обычное в древности, с момента образования мирового правительства и
прекращения межгосударственной вражды быстро отмерло. Домье почему-то
возродил этот отживший обычай. Я ничего не имел бы против, если бы не
подозревал, что он использует засекречивание для неблаговидных действий, а
может быть, и прямого преступления. Я не могу превратить мои подозрения в
убедительное доказательство для тех, кого Домье чем-то очаровал, но я
привык верить своей интуиции, она меня пока не обманывала. Домье творит
грязные дела! Я выведу его на чистую воду. И вызволю бедного Вагнера.
- Если он жив.
- Уверен, что он жив, только попал в беду. Будете ли вы и дальше мне
помогать, друг Генрих?
- А что вы задумали? - осторожно спросил Генрих.
- Моя профессия дает право на личное экранирование. Без этого, вы
понимаете, было бы трудно вести иные розыски. Правда, это не оптическое
экранирование - разрешение на невидимость у нас тоже не выдается без
специального ходатайства, - но, во всяком случае, гарантированная
недоступность для различных поисковых лучей. В частности - защита от
инфракрасных искателей. Это дает возможность спокойно передвигаться ночью.
Я могу дать вам второй костюм.
Генрих заколебался. У него сейчас так много дел в лаборатории...
Возможно, через неделю, когда Рой вернется из командировки.
- Сегодня ночью, - непреклонно сказал следователь. - Я не вправе
медлить, когда речь идет о спасении человека.
3
Ночь выдалась как по заказу. Тучи еще днем заволокли небо, а с десяти
часов вечера возник туман. К полуночи он так сгустился, что в пяти шагах
уже не было ничего видно. Экранирующие костюмы походили на обычные
спортивные, только были значительно тяжелей и теплы не по сезону. Прохоров
предупредил Генриха, чтобы тот ничего не пил. Генрих для гарантии и не
пообедал, но тем не менее обливался потом. Следователь с тревогой попросил
почаще вытирать лицо: испарения не экранировались - охранные автоматы
института могли засечь струйки пара.
- Туман нам, конечно, на руку, это тоже пар, - сказал он, - но все
же, друг Генрих...
Улица, на которой располагался институт, была освещена как все улицы
Столицы, но туман поглощал свет. Прохоров все же побоялся перелезать через
ограду институтского сада перед зданием, а выбрал местечко сбоку, где сад
почти вплотную подходил к темному озеру. Ограда была высотой метра в два,
но Прохоров легко подтянулся, без шума перепрыгнул ее и подал обе руки
Генриху. Генрих спортивными дарованиями не блистал. Несмотря на помощь
Прохорова, он свалился на землю. Следователь минуты две напряженно
вслушивался. Высокие лиственницы и липы стояли так тихо, словно уснули, в
большие туманы деревья как бы цепенели. Из сада не доносилось никаких
звуков.
- Теперь главное - идти тихо, - шепнул Прохоров и нажатием кнопки на
поясе переменил синевато-туманный защитный цвет костюма на темный, больше
соответствующий сумраку сада. - Предупреждаю: звук шагов не экранируется.
Он чуть-чуть высветил экран телеискателя. На экране появились стволы
деревьев. Следователь погасил их и повел луч телеискателя дальше. Когда в
глубине засветился трехэтажный особняк, Прохоров определил направление и
расстояние и спрятал телеискатель.
Прохоров шел впереди и ступал так тихо, что Генрих не слышал его
шагов. Генрих тоже старался не производить шума, но ему это удавалось
гораздо хуже: шагая по дорожке, он слышал скрип гравия под подошвами, а
когда сбивался в сторону, влажно шелестела потревоженная ногами трава.
Генрих с тревогой думал о том, что человеческое ухо вряд ли услышит, как
он крадется, но звукоискатели могут засечь. И когда они выбрались на
полянку перед зданием, он облегченно вздохнул, хотя только здесь
начинались настоящие опасности.
Два нижних этажа института были темны, вверху светилось несколько
окон. Прохоров извлек из кармана ручной бесшумный стеклорез. Генрих
усмехнулся. В незапамятные времена этот нехитрый электронный приборчик был
любимым инструментом громил, сейчас им собирался орудовать следователь.
Прохоров сделал Генриху знак, чтобы он оставался на месте, и новым
нажатием кнопки сменил темный цвет костюма на лунно-желтый - именно так
светились дорожки у здания.
Полной невидимости смена окраски не давала, но примитивную мимикрию
обеспечивала.
Генрих, притаившись в кустах, лишь восхищенно покачал головой, когда
Прохоров лег на землю и пополз к зданию. Следователь полз, как плыл, -
легко и бесшумно. Он так проворно пересек освещенное пространство и тело
его так совершенно сливалось с дорожкой, что Генрих видел лишь что-то
неясно колеблющееся и передвигающееся, а не человеческую фигуру.
Следователь исчез за изгибом здания. Генрих выдвинулся из кустов.
В это мгновение его схватили. Чьи-то могучие руки с такой силой
закрыли лицо и сдавили голову, что, полуослепленный и полузадушенный,
Генрих не успел ни вскрикнуть, ни вырваться. Он лишь судорожно вцепился в
схватившие его руки, сделал отчаянный рывок в сторону. Вторая пара рук
сдавила мертвым узлом икры, Генрих вдруг потерял почву под ногами и понял,
что его подняли и несут.
Он еще пытался вырваться, но на лицо вдруг подуло что-то влажное и
удушающее. "Одурманивают, ловкачи!" - мелькнула мысль, перед тем как он
потерял сознание.
Очнулся он на диване в большой светлой комнате. В кресле напротив
Генриха сидел ухмыляющийся Дженнисон, а рядом стояли двое, вряд ли
уступающие ему в росте. Генрих с гримасой ощупал ребра.
- Вы не пробовали бороться с медведями в цирке, друг Джеймс? Успех
будет обеспечен.
- В цирке не боролся, а в зоопарках приходилось, - с охотой ответил
Дженнисон. - Говорят, в древности медведи считались могучими зверями.
По-моему, легенда.
- Я не иду в сравнение даже с современными слабосильными медведями,
не так ли? - Генрих старался не показать, что ему больно.
- Хороший медведь обычно держится против меня две минуты. Вам о таком
времени и не мечтать, друг Генрих. Между прочим, в троеборье на штанге мое
лучшее достижение - семьсот двадцать килограммов. Не чемпион, но все же...
- Ваши рекорды штангиста еще не являются достаточным основанием,
чтобы внезапно хватать меня и тащить как полено! - раздраженно заметил
Генрих.
- А что я должен был сделать, если вы внезапно проникли на охраняемую
мной территорию? Я и мои друзья, ночные сторожа, - он показал на радостно,
как и он, посмеивающихся помощников, - ужасно не любим, когда нас
критикуют за просчеты. От нас ждут работы по способностям. Мы способны и
не на такое, будьте покойны, друг Генрих! А подробней основания вашего
ареста вам разъяснит директор института Павел Домье.
- В таком случае позовите его! Я протестую против ареста!
